Суриков. Утро стрелецкой казни. Подготовка

«Писать «Стрельцов...» давно я начинал.
Три года я затратил на картину.
Красу Москвы увидел — возмечтал,
Старался: победить бы мне рутину!»

Так о картине близким говорил,
Москвы соборы в сердце поразили.
Особенно Блаженный покорил,
Черты его кровавостью грозили.

Художника взгляд точен для всего.
С воспоминанием связался крепко:
«Сибирь — подпитка духа моего,
Осталась в памяти надёжной меткой.

Возникли лица сразу, как парад.
Стрелец один — он с бородою чёрной:
Степан Торгошин — матери он брат,
Фактура крепкая и склад проворный.

А бабы... знаете, в родне моей
Старушки-сарафанницы бывали.
Красавицы-казачки — свет огней,
Мой дом родной они не миновали.

Старик в «Стрельцах...» — то славный ссыльный был,
Мешок он нёс, от слабости качаясь.
Стрелец — злой, непокорный — чуть добыл:
Могильщик рыжий — упросил, ласкаясь.

Попробовать никак тот не желал.
Кузьмою звали — я запомнил точно.
Случайность часто — драгоценный лал,
Связались встречею внезапной прочно.

А дуги да телеги — рынков плод.
Москва-то немощёная стояла.
Грязь чёрная — она с колёс течёт,
А рядом будто серебро блистало.

Железо чистое сверкало так.
Есть вечный бич искусства — отвлечённость.
Условность видеть, если не простак,
Всё побеждает делом увлечённость».