И эпиграф и гипограф

Если солнце светит в глаз, значит, едем на Кавказ.
Если солнце греет попу, покидаем мы Явропу

Учите, мальчики, слова.
Меха-то рознь меху.
Я не о шубах, голова!
Здесь будет не до смеху.

Матфей-Матвей, древнееврей,
бежавший к абиссинцам...
Матвей-Матфей, он грамотей,
он Ма́тфей византийский.

Матфей-Матвей, он корифей,
и задал нам шараду:
"В желудки старые не лей
бродившее... Не надо."

Искусно рвали у ослов,
коров, овец, верблюдов
желудки свежие... Добров!
Дубить! Готовить чудо.

Так эластична замша замш,
козлиная нутрянка,
что загодя давали транш:
нужны питьё и пьянка.

И не хи-хи там не ха-ха,
а выкупы и ренты.
Воспели целые меха,
сычужные ферменты.

Меха дырявые, поди,
энзимов нет, реннетов.
Работники, НЕ УКРАДИ!
Средь рыбаков поэты.

Пел Мататьяху, замечал
мехов бурдючных дырки.
Он мыслил. Стало быть, решал
всей дланью в носопырке:

"Не тратьте, ради Б-га, сок,
продукт неизвращённый!"
Матвейка плюнул и убёг --
юг, город потаённый.

Матвей, Матфей, староеврей,
в стране царицы Савской.
Матфей, Матвей не прохиндей,
а божий и прекрасный.

В столице стал большим жрецом,
но заедался с князем.
А Ифигенья билась лбом,
не пожелала грязи.

Матвей, порядочный еврей,
хотел её в невесты,
в весталки как бы, ей-ей-ей,
Исусу. Честь! И честно.

Вокруг толпились -- жив Исус! --
сплошные эфиопы.
Мат. Князь и казнь. Матвей, не трусь,
хоть глаз уже на попе.

А Ифигенью княже взял?
Исторья умолкает.
Нам из мехов, в хрусталь, в фиал
винище наливает.

Если лунный свет в духане,
мы в Иране, в Исфагане