Дикая утка

 
            На Рычково болото ходили, сейчас-то его нет. И с другой стороны, болото было, их обоих сейчас нет. Шалгино болото - оно полностью тальником зарастало: кусты таловые, осока росла, одни кочки.  Рычково побольше, в серёдке чуть-чуть вода открытая была, а кругом берёзы росли - большие такие, толстые, кореньковатые - им, наверное, больше двести лет было.
        Одну берёзу стали пилить - до конца не допилили, как она повалилась. Пенёк-то был в болоте - не крепко держит, она тяжёлая, выворотило пенёк. Вывороченный корень, а там, под корнями, получилась пустота - выгнило уже, корень-то.
            Идём, смотрим: утка бежит, утка кряковая. Я ещё говорю: «Наверное, домашняя чья-то ушла» - не понимали. А там дорожка была конская - все на конях ездили, на тракторе там не ездили - два колеса и лошадь - лошадь бежит, а где не ступает- конотопка росла, а в колеях грязь стояла, ямина была, вода. Она покупалась - в аккурат, вода нашла, а потом ушла, высохла. А она там осталась - в траве. Перебегает. А потом смотрим - нету! Куда делась? Вроде, ей некуда деваться. Это мне пало, я думаю: пойду, посмотрю - зачем это она? Давай смотреть - не видать. Я подхожу к этой штуке. Близко когда подошёл, а она - раз!- вылетела из-под пенька.
            Я думаю: «Ага!» Руку туда, а там - яйца, много, штук тринадцать, она снеслась и парила. Смотрю: яйца уже запаренные, опушённые уже. Стала пушить, значит, скоро выпарятся! Я уже знал, изучил эти повадки: утки, когда парят, они пух не пускают. А когда выпаривают, пух начинают теребить, всё опушают, чтобы там мягко всё было. Я их трогать не стал. Тут у меня сразу мечта, думаю: «Приучу! Будут свои утки!» А у меня мечта такая была - уток держать. Я говорю: "Я буду держать её". Такое дело, тогда это мне - как на блюдечке - показалось. 
            Я каждый день туда ходил.  Я уж потом стал ходить-то. Утка вылетит, я руку засуну: «Нет, не выпариваются».  Проверяю. Я специально туда ходил.  Просто иду таким шагом, чтобы утка там не сидела, а то руку туда засунешь, а она сидит- спугнешь её. Она с яиц удерёт и больше туда не прилетит, больше уже парить не будет. Чтобы не сидела.  Я, значит, караулил её. Несколько дней ходил, дня три.
            Потом руку-то засунул: "Вот они!"- один утёнок вылупился, и ещё два уже проклюнулись.  Думаю: в день надо несколько раз ходить, чтобы они выпарились - утята-то, а то она их уведёт. Сразу-то она их не поведёт - сырых, они должны обсохнуть. Потом пришёл - всё уже.
            Я посидел, дождался, чтобы они обсохли. Я не показываюсь, ползу, чтобы её не спугнуть. А я заранее уже все дыры заклал, чтобы она не выскочила, а то она где-нибудь сбоку вылезти может, утка вылетит. Чем мог: сухой чащёй, травой. Как мог, чтобы внимания не обращать, а вылететь-то она не могла. Прячусь - где за кочку, за травой - осока-то большая. Подполз, сразу рукой выход-то закрыл, загородил.  Смотрю: а яиц-то нету. Они полностью вылезли, проклюнулись - утята-то, они прижались все, чтобы вплотную, в угол забились. Они обсохли. А она крылом шлёпает по руке. Она выскочить хотела: головку, голову между пальцев сунула, я её пальцами за шею поймал, сохватал.
              У меня уже было припасено в чё. Это у меня с детства это - струнка эта была с детства: всё время с птицей. Я тогда голубей держал - так я им не обстригал крылья и ей так же связал крылья. У меня подсарай был. Он же без дырок был. Ящик ей сделал - наподобие пенька, поставил. Её туда посадил, чтобы она там сидела с утятами.
              Первое время днём она у меня безвылазно сидела, боялась, днём-то не вылазила - только по ночам она выходила. Ночью выйдёт, покормит их. А сидела-то она на цыплятах.               Потом они у меня уже подросли, бегать стали утята, уже не стали бояться меня, когда кормил их. Она крякает, они бегают к ней. Когда она им сигналы-то тревожные даёт- она уже «кер-кер» кричит - убегут к ней. А так - не убегают. Когда человек - не так, а когда кошка - керкает по-другому. Коршун или кошка- сразу молниеносно разбегаются, забиваются куда, как инстинкт у них такой. Есть захочут - подбегают, где я кормил: какую-нибудь траву, лебеду - она как мак - лебеда-то. Утка, она «кер-кер» кричит, а они не убегают, совсем перестали боятся.
             Они мне нравились - утята, они такие же, как домашние, под вид наших уток, тоже косатня. Они маленькие, домашние - те побольше, чем дикие, и питаются так же: два раза поедят- и так же бегут, они привыкают. И она у меня - хоть и не как домашняя - дикая, а тоже маленько стала привыкать - уже не так боится. Птица есть птица. Любая птица привыкает. Они под сараем бегали. А в огород выходить были дверки - досочки набитые, им не вылезти, плотно закрывалось. Они уже выросли, оперяться стали.       
            А потом, то ли кто не закрыл, они у меня выскочили в дырку и - в огород.  Как-то выскочили. И она к ним как-то перескочила – саманница-то невысокая была - она к ним сразу убежала.  Кто-то не закрыл. Илья-то не ходил - Илье уток не надо было. У него настроение было: не охота было с утятами заниматься. Мать ходила да Мария - кто-то не закрыл добром. Они
 ведь не шибко соблюдали и ведь не сознаются, кто не закрыл. Я-то бы это сохранил.
            А как они в огород попали, они все разбежались, все распрятались по картовнику. А как их там выловишь? Картовник большой - не выкосишь же его. Дикий утёнок, он же как мышь, бегает круто. Они, как мышата - тут их не видать, не слыхать, как исчезли.
            И больше я их не видел. Они не приходили. Они к озеру ушли - через огород, на озеро смотались от меня. Потом-то она их созвала, крякала. До озера-то недалёко. Озеро-то было рядом. У них почему-то инстинкт такой был - в сторону озера их почему-то всё тянуло. Утка есть утка, порода всё равно водоплавающая, не курицы. А на дорогу они не стремились выходить, не подходили даже на эту сторону.
             Так и не привыкли. Если бы без матери, они бы привыкли. Ну, а с матерью - она дикая.