Код до-ми-соль

«Теперь, если Талик спросит, расскажу ему всё как есть. Надоело быть гадкой! В конце концов, за восемь лет супружеской жизни такое со мной в первый раз и, надеюсь, в последний. А если не спросит? Если не спросит, тогда промолчу и буду опять во всём ему угождать. Поджарю его любимую яичницу на помидорах. Почищу концертный костюм, а заодно и чехол от тромбона. Если надо, и сам тромбон надраю. И даже в постели буду делать то, чего раньше всегда стеснялась. Лишь бы ему хорошо было. Ему ведь со мной хорошо…» – шагая вечерней улицей, молодая женщина улыбнулась.
Улыбка очень шла к ней, так шла, что встречные мужчины невольно сбивались с шага.
Женщину звали Лариса. Мужа её – Виталий, но она с первых дней супружества стала называть его Талик. Жили они не то чтобы душа в душу, но без серьёзных конфликтов.
Талик служил в филармонии, где в джазовом диксиленде играл на тромбоне. 
Лариса предпочитала тяжёлый рок. К джазу была равнодушна. По этой ли, по другой ли причине Талик дома не репетировал. Приятелям-оркестрантам это давало повод считать его подкаблучником. Виталий сам себя таковым не считал. Ларису он просто любил. В его представлении любить – означало немного баловать. Почему бы, к примеру, не приготовить жене на завтрак овсяную кашку или что-нибудь в этом роде?
Ларису было за что любить. Она обладала красивым породистым лицом и была, что называется, дамой с формами. К формам прилагались слегка ироничный взгляд и чувственные капризные губы.
Над городом кружил аромат цветущих акаций. Голова у Ларисы тоже немного кружилась. «Боже мой, счастье, оказывается, есть!» – шептала она, протягивая ладони к душистым гроздьям.
«Счастье, полученное посредством подлости, не может считаться счастьем…» – отрезвил внутренний голос. «Замолчи!» – шикнула на него Лариса. «Ты гадкая! Гадкая!..» – огрызнулся тот напоследок.
На ветке задрались, загалдели воробьи, и хорошее настроение опять к ней вернулось. У этих мелких птах тоже есть свои чувства, свои симпатии и антипатии, и, кто его знает, может быть, и любовь у них тоже есть.
Если бы месяц тому назад кто-то сказал Ларисе, что у неё случится тайный роман, она восприняла бы это как оскорбление.
Вот он, её мужчина, в вызывающе ярком галстуке стоит напротив гостиницы и что-то кричит ей. В глазах его страх. Из-за шума несущегося по дороге грузовика Лариса не может разобрать слов. Вдруг какая-то сила отрывает её от земли. Без страха смотрит она, как удаляются и превращаются в ниточки дороги и улицы.«Я всегда знала, что умею летать, – нисколько не удивляется Лариса. –Но почему я одна? Почему его нет рядом? О, Господи! Что это?.. Я падаю… падаю в чёрную бездну…»
Сознание вернулось через неделю. Женщина в накрахмаленном белом халате приветливо ей кивнула:
– Наконец-то!
– Что со мной случилось? Где я?
– В палате интенсивной терапии. Сейчас я позову доктора, – медсестра поднялась и скорым шагом направилась к выходу.

А начиналось всё так. 
Начальник предприятия, где Лариса работала главным бухгалтером, по завершении служебного разговора о необходимости утрясти вопрос с поставщиками сырья придвинул к ней лежащую у него на столе бумажку:
– Это вам от меня презент. Берите, берите. Билет на рок-группу «Калигула». Вы ведь у нас, насколько я помню, рокерша? – он кашлянул в кулак. Пристрастие Ларисы к тяжёлой музыке почему-то его забавляло. – Вот и развеетесь. Контрамарку эту мне в виде взятки всучили. Сын пойти отказался, ему рэп подавай. Ниггеров американских. Так что берите, а то пропадёт. Концерт, между прочим, завтра. В девятнадцать ноль-ноль.
– Хм… Благодарю вас, шеф.
Билет переместился в карман облегающей плотные бёдра джинсовой юбки.
Когда Лариса только появилась на предприятии, начальник попытался за ней приударить. Выразилось это в том, что во время рабочего доклада ладонь его как-то сама собой оказалась на коленке главбуха. Звонкая пощёчина вернула ситуацию в рабочее русло. «И-извините, – Лариса отступила к двери. Глаза её метали молнии. – Пойду, напишу по собственному…» – «Не надо, – держась за пылающую щёку, начальник хохотнул суховатым смешком. – Будем считать, что тест на профессиональную пригодность вы прошли успешно…»
Впоследствии отношения между ними сложились вполне приятельские. Если начальнику случалось добыть на охоте кабана или лося, он всегда делился с ней вырезкой. Лариса, в свою очередь, угощала его домашним пирожками, выпекать которые была мастерица. 

«Чем может удивить меня группа «Калигула»? – задалась вопросом Лариса.
Покопавшись в Интернете, выяснила следующее: коллектив организовался недавно и занимается тем, что перепевает известные шлягеры. В диапазоне от «Битлз» до «Скорпионс». Ничего особенного.
Вечер выпал свободным. Это явилось главной причиной для того, чтобы пойти на концерт.
Перепевать тоже надо уметь. Про себя Лариса отметила, что у ребят из «Калигулы» это получалось профессионально – ни одной фальшивой интонации.
Когда объявили руководителя группы, она не запомнила имени. К чему засорять память? 
К микрофону вышел мужчина средних лет. На ремне акустическая гитара. Немного расклешённые по моде семидесятых годов джинсы. Из-под банданы выбиваются тёмные с проседью волосы. Классический рокер. Ну, а дальше?.. Первые протяжные ноты. Ну да… ну, конечно же, это «Солдаты фортуны».
Во время исполнения композиции Лариса почувствовала, что тело её вступило в резонанс с музыкой. Это было и странно, и сладко.
Мужчина в бандане, подмигнув (сомнений в том, что подмигнул он именно ей, у Ларисы не было), ушёл за кулису и до окончания концерта не появился.
«И хорошо… хорошо, что так, – пространно рассуждала она по дороге домой. – Человек, подаривший чудо, не обязан дарить что-то ещё…»

Лариса немного оторопела, когда на следующий день он подошёл к ней в кафе. В той же бандане и в синих потёртых джинсах.
– У вас свободно?
Она кивнула и, немного смутившись, отвернулась к окну.
– Кофе, пожалуйста, – заказал он подошедшей официантке. – Двойной эспрессо с сахаром. – Обернулся к Ларисе. – Вам что-нибудь взять?
– Спасибо. Обед мой закончен, и мне уже пора на работу.
– А если я вас попрошу задержаться?
– Зачем это вам? – кокетливо склонила голову набок и тут же мысленно за это себя обругала: «Дурочка, перестань заигрывать!»
– Хороший кофе, ароматная сигарета, красивая женщина рядом, – мужчина с явным удовольствием закурил. – Всё достаточно банально,
– Терпеть не могу банальности, – усмехнулась Лариса. – И курящих мужчин – тоже.
– Вы были на нашем концерте и сидели в третьем ряду слева. – Он положил ладонь на её локоть. Ларисе это не понравилось, и она отодвинула руку.– У меня фотографическая память на лица. Единственное лицо, которое у меня никак не получается запомнить, – это моё собственное. Если, к примеру, вечером крепко выпью, то утром из зеркала пялится на меня совершенно незнакомая физиономия.
– Господи! Вы ещё и пьяница к тому же.
– Жизнь не настолько хороша, чтобы не пить.
– Как все настоящие пьяницы, ещё и философ. Теперь признайтесь честно, почему на концерте вы спели только одну песню?               
– Потому что вы ждали именно её.
Принесли два кофе. Лариса вспылила:
– Я не заказывала!
Официантка с недоумённой полуулыбкой глянула на мужчину. Тот рассмеялся:
– Ошибка в пользу клиента зачтётся вам на том свете.
Девушка покрутила пальцем у виска и ушла.
– Угощайтесь, – он придвинул к Ларисе чашку. – Для меня здесь готовят лучший бразильский кофе.
Лариса послушно отпила глоток и тут же на себя разозлилась: «С чего это я готова ему во всём потакать? Вот же тетёха! Пора проявить характер…»
– Ваша шутка с официанткой была непозволительно грубой. Не находите? – она решительно поднялась. – А кофе мне не понравился. Даже ни капельки!
Он улыбнулся:
– Что-то мне подсказывает, что мы скоро увидимся.
– Не надейтесь! – Лариса направилась к выходу.
Мужчина с неожиданным проворством догнал её.
– Я знаю, что вы пишете стихи! Напишите что-нибудь о нас с вами. Ведь я вас волную, не так ли?
О, каким взглядом она его смерила! Сколько в нём было негодования, возмущения и чего-то ещё, чего Лариса пока не могла себе объяснить.

«Волнует он! Как же… ага… размечтался!» – сидя на работе, негодовала Лариса. – Да что он о себе возомнил?!» 
Стихи она писала в далёкой юности. Выходили они у неё всегда нерифмованные. Одноклассники, посещающие литературный кружок, над этим неизменно смеялись. Учитель словесности как-то задержал её после занятий. В течение получаса он пространно объяснял ей законы и правила стихосложения. Закончил так: «В русской поэзии рифмовка традиционна. Чтобы нарушать подобные каноны, надо быть гением. Вы считаете себя гением?» – «Нет… не считаю…» – Лариса посмотрела затравленно. С этого дня записывать стихи, даже если на уровне подсознания они возникали, она перестала.
Дома, включив компьютер, набрала в поисковике: «Рок-группа «Калигула».  Высветился белый лист. Затем посередине с характерными щелчками работающей клавиатуры появилась запись: «Сайт удалён по просьбе… дьявдыолвруащцеодваоаш… ха-ха-ха!» Курсор заметался. Затем стёр написанное и вывел следующее: «Кто не спрятался, я не виноват…»
«Проделки хакеров, – Лариса выключила компьютер. – Неужели этим балбесам больше нечем заняться?»
Заглянул Талик:
– Дорогая, ужин на столе. Я убегаю на репетицию.

На следующее утро рокер ожидал её у рабочего кабинета. В этот раз он был одет в строгий чёрный костюм. На шее пылал яркий галстук. Тёмные с проседью волосы забраны на затылке деревянной заколкой. Такой приём Лариса видела на японских гравюрах, изображающих самураев. 
– Как вы сюда попали? У нас режимный объект, – с холодным негодованием кивнула она на его приветствие.
– Простите, этого я не знал.
– Почему вы меня преследуете?
– Потому что всегда считал, что женщины предпочитают мужчин настойчивых.
Посмотрела оценивающе:
– Настойчивых, но не назойливых.
– О! За это не переживайте. Назойливости во мне – ноль!
– Полагаю, не только назойливости, но и много чего другого, – открыв кабинет, съязвила Лариса. – Проходите. Вообще-то на работе посторонними делами я не занимаюсь. У вас три минуты. Говорите, что вам от меня угодно, и уходите.
– От вас мне угодны только вы сами. На меньшее я не согласен, а большего и требовать невозможно.
– Да вы… – лицо у Ларисы сделалось пунцовым, – вы просто хам…и-и… дерзкий наглец!
– Не преувеличивайте моих возможностей, выберите что-нибудь одно – или хам, или дерзкий наглец! – мужчина бесцеремонно уселся на подоконник.
– Ха!.. Остряк-самоучка, – она неожиданно для самой себя хохотнула. – И в честь какого это праздника вы так безупречно вырядились?
– Чем безупречней человек снаружи, тем больше демонов у него внутри.
– Продолжаете философствовать?
– Это не я. Это старина Фрейд. Можно сказать, снял у меня с языка.
В кабинет вошёл начальник. Скользнув по посетителю невидящим взглядом, положил на стол папку.
– Вот… Хорошо, что вы уже на месте. Я всё подписал. Просмотрите ещё раз и, если замечаний нет, отвезите в налоговую. Если нужно, возьмите мою машину. Только до обеда вернитесь. В два у меня совещание. 
– Пожалуй, пойду, – мужчина поправил галстук и направился к выходу. – Я, собственно, приходил про стихи напомнить. До встречи. 
Начальник потеребил Ларису за локоть:
– Что с вами? Вы меня услышали?
Она кивнула:
– Да… я всё поняла. Совещание в два.
Оставшись одна, подошла к окну. Рокер стоял на противоположной стороне улицы и махал ей рукой.
«Пожалуй, в нём что-то есть, – Лариса подняла ладошку и слегка шевельнула пальцами. Наверно, не надо было. – Странно, что начальник, всегда такой любопытный, в этот раз не спросил, что этому типу здесь надо. Интересно, что бы я ему ответила? Да вот так бы и ответила: мол, прошу любить и жаловать, мой новый поклонник. Пусть бы шеф немного позлился. Ему на пользу. Не могу понять одного. Неужели этот рокер настолько меня просчитал? Как это, оказывается, просто – женщины предпочитают настойчивых…»
Ещё раз посмотрела в окно, но на той стороне никого уже не было. Ну-у… не то, чтобы совсем никого. По каким-то своим делам лениво трусил лохматый, с ярким ошейником пёс. Лариса поджала губы: «Кажется, он что-то говорил про стихи?»
Она взяла ручку и неожиданно быстро написала следующие строки:

В тот мир
где очень просто будет знать
глаза твои под трепетом ресниц
движенье губ и голос
отчётливо произносящий имя –
не моё
и где потребуется лишь дыхание
чтоб это пережить*

Перечитала написанное и улыбнулась: «Женщины предпочитают настойчивых…Допустим, предпочитают. Но это ещё совсем ничего не значит! И, в конце концов, я замужем…»
Рассуждения прервал звонок.
– Как! Вы ещё не в налоговой? – шеф кричал так, что она слышала его и без телефона.
– Перестаньте орать! – огрызнулась Лариса.

Вечером муж уехал на репетицию. Лариса, усадив дочь за уроки, решила прогуляться по вечернему парку. Работа сидячая. Надо больше ходить.
Он сидел на лавочке под цветущими липами. При её появлении поднялся и протянул бордовую розу.
– Вот… сорвал на соседней клумбе и, конечно же, с бессовестным умыслом.
– Опять вы? – Лариса вдруг почувствовала, что у неё слегка перехватило дыхание. – И в чём же ваш бессовестный умысел?
– Подарить эту розу самой красивой женщине. И, признаться, несколько красоток я уже пропустил. Опьянел, похоже. Уж больно у этих лип, – он указал на кроны деревьев, – пьянящий аромат.
Присели на лавочку. Подумав, Лариса сказала:
– Врёте! Вы ждали меня!
– Ждал! Не стану скрывать. Я ждал вас всю жизнь. Не исключено, что и после жизни тоже буду ждать только вас.
– Напрасные старания. Не очень-то вы мне интересны.
– Теперь уже врёте вы.
– А вы словами играете. После жизни ничего уже нет. Одна пустота.
– У каждого человека есть возможность это проверить, – усмехнулся мужчина.
– Вот же чёрт! – Лариса укололась об острый шип.
– Осторожней, – мужчина взял её за руку и, наклонившись, поцеловал ранку на пальце. От волос его пахнуло корицей и кардамоном. – Не боитесь поминать его?
– Вы вообще кто?– Лариса отдёрнула руку.
– Я рокер. Вы ведь так меня называете. Рокер-Джокер.
Она улыбнулась:
– Ну… Джокером, положим, ещё ни разу… но теперь непременно – буду. А почему информация о вашей группе исчезла из Интернета?
– Группу я распустил. Музыканты оказались редкостными мерзавцами. Я даже подозреваю, что в прошлой жизни все они были морскими разбойниками. Каждый под рубахой прятал кинжал или пистолет. Так что разогнал я их из чувства самосохранения.
– Но ведь они хорошо играли.
– Этому есть простая причина. Тому, кто сфальшивит, я обещал засунуть его инструмент в глотку. Флейтист не поверил и дал вместо си си-бемоль. Второго решившегося на подобную дерзость, как вы понимаете, уже не нашлось. Так что обстановка в группе была совсем не дружеская.
– Похоже, что в прошлой жизни вас звали Ганс Христиан Андерсен, – Лариса смерила собеседника ироничным взглядом. – Уж больно жестокие рассказываете сказки.
– Довольно об этом! – оборвал мужчина. – Стихи написали? Они у вас с собой?
– Ну… – Лариса, почувствовав, что краснеет, достала из сумочки свёрнутый вчетверо листок. – Вы так убедительно меня попросили, что я… Ха-ха-ха! Тут, собственно, ни о чём…так…
– Много ненужных слов! Дайте сюда! – он бесцеремонно выхватил бумагу. – О, да тут не одно!
Откашлявшись, продекламировал глухим монотонным голосом:

– Серое небо не разрешится светом
пустая и тихая яма – весь мир
и только деревья
чёрные корни стремящие вверх
и только вороны
комьями грязи на них

Не спеша, закурив, прочёл следующее:

– Прыжками гепарда
за поездом вслед
луна мутно-жёлтая
глазом бесстрастным вбирая несётся
и только пространство осталось
себя и часы поглотив
стоп-крана клинок хладнокровный
нацелен мне в горло

Оскалив зубы, рокер разорвал листок на мелкие клочки и подбросил их вверх. Налетевший ветер унёс обрывки. Лариса заплакала. Он прижал её голову к груди.
– К сожалению, вам катастрофически не повезло.
– Как это?.. Почему не повезло?
– Потому что у вас экзистенциальное мышление, и это будет мучить вас всю жизнь.
Мужчина развернул к себе её ладонь.
– Ну вот, так я и знал, резали вены.
– Да. Он потом вернулся, но я не простила,– вытерев слёзы, Лариса немного успокоилась. 
– А шрам остался.
Рокер что-то промурлыкал себе под нос и погладил её по голове. Она доверчиво уткнулась ему в плечо:
– Господи! Что со мной происходит?.. Почему мне с тобой так легко?
Он взял её за подбородок и поцеловал в губы.
– Это не лёгкость. Это другое. Чему нет названия. К сожалению, мне пора. Деловая встреча. Граф Калиостро ждать не любит.
– Сказочник, – Лариса почувствовала на губах вкус вишнёвого ликёра. – И к тому же ещё алкоголик! Морочишь мне голову!
– Ну, вот и хорошо, вот и славно, что мы уже на ты. – Он поднялся. – Жду твоих новых стихов.
– Зачем они тебе, если ты всё равно их рвёшь?!
– У меня фотографическая память. Каждую запятую в твоих текстах я помню.
– Не удивительно! Ведь у меня их там нет ни одной!
Он рассмеялся:
– Действительно, ни одной. Что ж… раскрою тебе мою тайну. Мне интересны только творческие люди. В особенности, если это талантливые красивые женщины.
– Тоже мне, эстет нашёлся, – сморщила нос Лариса.
– Когда-нибудь ты поймёшь, что творчество – это единственная ценность, ради которой стоит жить. Всё меркнет перед способностью быть творцом.
– И даже любовь?
– Любовь – это только чувство, которое приходит и уходит.
– А если не уходит?
– Тогда остаётся резать вены. Но лучше писать стихи. До встречи.
– Вообще-то, я мужа люблю! – крикнула она ему вслед.
Он обернулся:
– Это не имеет значения.
«Ведёт себя со мной, как с подопытной морской свинкой! – подумала Лариса, прикрыв потяжелевшие от слёз веки. Медовый запах цветущих лип кружил голову. – До чего же я себя ненавижу, когда он рядом!» 
Почувствовав чьё-то дыхание, открыла глаза. Лохматый чёрный пёс, усевшись напротив, с любопытством её рассматривал. На шее его свободно болтался светоотражающий ошейник. Лариса от ужаса окаменела. Пёс приблизился, и она почувствовала, как от него пахнуло корицей и кардамоном. Ей показалось… но, может быть, только показалось, что он улыбнулся. Собаки ведь этого не умеют! А дальше случилась совсем отвратительная сцена. Пёс мокрым холодным носом задрал на ней юбку. Ларисе захотелось его ударить. Пёс глянул злобно и предупредительно зарычал. В завершение, обнюхав и облизав обнажившиеся колени, он поднял на неё ногу и… Управившись, затрусил по аллее прочь.
Ну и мерзость! Лариса достала платок и с трудом уняла позыв рвоты.
Талик ждал у подъезда. Сидел на корточках и палочкой рисовал на песке ноты.
– У тебя кто-то есть? – спросил он, подняв глаза.
Строгое выражение лица делало его комичным.
– Есть!– Лариса перешла в наступление. – У меня есть ты и Танечка. Ты, кстати, проверил у неё уроки?
– Проверил. Я тебе просто хочу сказать… если вдруг ты посмеешь мне изменить!..
– Как ты можешь меня в чём-то подозревать?! Теперь вот назло возьму и!..
– Не смей на меня кричать! – взвизгнул Талик. – Пойдём домой. Здесь много ушей.
Они поднялись в квартиру, и он продолжил:
– Если у тебя кто-то есть, то, так и знай, я убью его. Не тебя, а его. Потому что тебя не смогу! А его смогу, и хочу, чтобы ты всегда об этом помнила.
– Чем же ты убьёшь его? – расхохоталась Лариса. – Своим тромбоном?
– Ага! Так он всё-таки есть?! Он существует?
– Он существует в твоём воспалённом воображении. Но прежде, чем кого-то убивать, иди и приготовь поесть. Я устала сегодня.
– Пойду, если только ты скажешь, что любишь меня, – заупрямился Талик.
– Люблю. Конечно же, я очень люблю тебя, мой храбрый мужчинка, – Лариса погладила его по щеке.
Талик отвернулся, и узкие плечи его конвульсивно дёрнулись.
– Отварю пельменей, – сказал он поведённым фальцетом.
– Хорошая мысль, – кивнула Лариса. – Танечка спит?
– Спит. Я уложил. У тебя правда никого нет?
– Мм… Правда, – немного поколебавшись, сказала Лариса. – Как только кто-то появится, ты узнаешь об этом первым.
– Нет! Мне лучше не знать! Я же тебе сказал, что убью!
– О, мой Отелло! – рассмеялась она, увлекая Талика в спальню. – Чёрт с ними, с пельменями! Иди ко мне.
– Что… и-и голова не болит? – задохнулся Талик.

На обитой кожей двери – бронзовая, сделанная на заказ табличка: «Врач-психоневролог высшей категории Арнольд Арнольдович Глокеншпиль».
Талик знаком с ним со студенческих лет. Вместе играли в джазовом оркестре, приписанном к Дому культуры железнодорожников. Арнольд, тогдашний студент медфака, выделялся тем, что умел на барабанах чередовать заданный ритм с неожиданными шикарными сбивками.
Он всё такой же рыжий. Ни одного седого волоса. Сидит перед Таликом, слегка развалившись, и говорит с присущей врачам снисходительностью:
– Сейчас состояние Ларисы удовлетворительное. К сожалению, левая рука почти не двигается. На уровне локтевого сустава повреждён нерв. Надо разрабатывать.
Талик облизал пересохшие губы.
– Разработаем. Я всё для этого сделаю.
– Тут ещё дело вот в чём… У Ларисы наблюдаются признаки амнезии – частичной потери памяти. Чтобы включить природный механизм её восстановления… кстати, это разработанный мной метод,– не без гордости уточнил Арнольд Арнольдович. – Так вот, чтобы включить природный механизм восстановления памяти, я предложил ей записать то, что она хорошо помнит. В этом случае включаются отделы мозга, напрямую связанные… Впрочем, не буду грузить тебя специальными терминами. Словом, вот её записи, – доктор протянул Талику небольшую папку. – Читай, вникай и ничему не удивляйся. Это нужно для того, чтобы мы с тобой действовали согласованно. Лишь в этом случае есть шанс вернуть Ларису к нормальной жизни. Я просил её в этих записках быть предельно откровенной. Естественно, я их тоже прочёл. Но ты по этому поводу не волнуйся! Термин «профессиональная этика» для меня не пустой звук и, соответственно, дальше меня эта информация никуда не уйдёт. О том, что ты читал её записи, Лариса знать не должна. Могу я тебе доверять?
– Вполне. Как говорил в известном сериале шеф гестапо Мюллер: «Никому тут верить нельзя! Мне – можно!»
– Плохая шутка, – нахмурился доктор. – Следствие что-нибудь выяснило? Тебя уже вызывали?
– Вызывали, конечно. Опрашивали. Сидит передо мною эдакая пигалица, чуть за двадцать. Ресницы накладные. Губы накачанные. То и дело по телефону хихикает. В перерывах между звонками ведёт протокол: «Где вы были с такого-то по такое-то?..» – «В Караганде, – говорю, – я был!» Пошёл к начальнику следственного отдела. «Замените, – говорю, – эту экзотическую барышню на нормального следователя». – «Никак невозможно, – отвечает начальник. А сам, гад, улыбку прячет. – Старший лейтенант Папарондополо отвечает у нас за дорожно-транспортные происшествия». Поскандалил я тогда крепко. Больше пока не дёргали.
– Ну и дела! Думаешь, не раскроют?
– Ха! Кто? Эта, что ли, Папарондополо раскроет?
– Извини, старик, – доктор поднялся, – отбиваю прощальную дробь, мне надо работать. А записи Ларисы, как прочтёшь, верни обратно.
– Договорились. До встречи, – Виталий крепко пожал ему руку и вышел.

Из записей Ларисы:
Надеюсь, мои откровения не попадут к Талику. Он такой ранимый. Попрошу доктора, чтобы по прочтении всё, что я напишу, было уничтожено. Только на этом условии я смогу быть честной.
Итак, что же со мной случилось? Для начала надо самой разобраться. Нет, я сейчас не про аварию… про другое.
За восемь лет жизни в браке у меня даже мысли не возникло о супружеской измене. И вот тебе на! Откуда этот наглый и самоуверенный тип взялся на мою голову?! Ещё и бравирует: «Женщины предпочитают настойчивых». И что из того? У меня замечательный муж. Ловит и исполняет любое моё желание. Только за одно это можно его любить.
Не хочу оправдываться. Просто попробую разобраться в самой себе. Доктор говорит, что такой самоанализ важен для моего лечения. Лечения от чего? От сумасшествия? Но разве я сумасшедшая? Я просто женщина, которая хочет почувствовать рядом крепкое плечо мужчины.
Конечно, перед Таликом я виновата. Очень виновата. Хорошо бы это как-то исправить. Как, я пока не знаю. Надеюсь, что доктор поможет. Говорят, он хороший аналитик. Спас уже не одного пациента. Верней, пациентку. Специализируется на женской психологии. Со мной, уж точно, возится, как с ребёнком. Но едва ли видит во мне женщину. Доктора вообще женщин не видят в упор. Или всё-таки видят? Если не останусь инвалидом – левая рука почти не двигается,– то обязательно поговорю с ним на эту тему.
Итак, откуда взялся этот рокер-джокер? Ага, вспомнила! Шеф дал мне контрамарку на рок-группу «Калигула». На этом концерте он появился с композицией «Солдаты фортуны». Да-да… и что-то со мной тогда случилось…Сначала помутнение какое-то, а потом полёт! Как будто я, как в детстве, гуляю по облакам. И в голове ни одной нехорошей мысли. Господи! Сколько же потом во взрослой жизни их появляется?! Люди существа слабые. Я тоже… Я только делаю вид, что сильная. Когда на следующий день этот тип подсел ко мне в кафе, нужно было сразу его отшить!
Женщины предпочитают настойчивых мужчин? Но так ли это? Ненастойчивому достаточно указать на дверь, и всё – он исчезает навсегда. Его нет! И как же, скажите, можно предпочитать того, кого нет? Но это, конечно, из области философии. На самом же деле, действительно, предпочитаем. Интуитивно тянемся к более сильным.
Вот и я потянулась. Нет, в кафе ничего такого ещё не случилось… Хотя… он сразу стал мне интересен, когда заговорил про стихи. Опять же настойчиво. Что я должна, что я смогу… И тут, вероятно, попал в «десятку». Оказывается, мне всегда хотелось выразить себя через слово. Но что-то мешало. А он это «что-то» с лёгкостью отодвинул. 
Когда же я увидела его у рабочего кабинета, то растерялась, конечно. Как ему удалось пройти через пост охраны? У нас режимный объект. И вот наконец эта встреча под липами. И роза, которую он мне подарил. И даже, когда он порвал мои стихи, я не очень обиделась. Ну, может быть, самую малость, совсем немножко. А потом, когда он сказал, что «этому нет названия», я заплакала. Или сначала я заплакала, а потом он сказал? Не помню. Но я поняла, чему «этому»…до боли, до дрожи… Я всё поняла! Хотелось крикнуть ему: «Я твоя! Делай со мной, что хочешь!» Но он исчез, и появилась эта ужасная собака с человечьим взглядом. 
А стихи у меня такие же нерифмованные, как в юности. Буду писать их сюда. Доктор просил записывать всё, что мне вспомнится. Всё, что приходит в голову.

Меряя пустыню
моего одиночества
протяжно ползут
часы
с перебитыми лапами
Срок воскрешения
не установлен
Не было – было
помнить – забыть
уравнивает маятник
Размеренно
Для всех

Вчера спросила у Арнольда Арнольдовича: «Зачем вам моя откровенность?» Он сказал: «Иначе лечение зайдёт в тупик». Что ж, придётся быть откровенной. С детства боюсь тупиков.
Радует меня то, что я люблю свою семью – Танюшку и Талика. Танюшку любить, конечно, легко. Талика – сложнее. Но я все эти годы стараюсь. И сейчас даже нисколько  не оправдываюсь.
Помню, как перед самой свадьбой над Таликом потешались мои подруги. Мол, усики ему, и вылитый киногерой-неудачник из фильмов Чарли Чаплина. Всё это говорилось, конечно, шёпотом, но так, чтобы я непременно слышала. В итоге я от всех этих подруг избавилась. И разве это не доказательство моей любви к Талику?! Да и как не любить мужчину, который каждое утро готовит тебе овсяную кашу? Вообще-то я овсянку не очень… но привыкла уже. Даже похваливаю. Особенно когда с черносливом или с изюмом.
Что касается его любимого джаза, то тут уже ничего не могу с собой поделать. С детства предпочитаю рок, а джаз, что называется, «не заходит». Талик сначала обижался. «Как это так, – говорит, – что ты никакого интереса к главному делу моей жизнине проявляешь!» Я пообещала, что проявлю, но так до сих пор и не проявила.
А тут этот Джокер… Почему-то я ему доверилась. А как ещё можно назвать то, что тогда, под цветущими липами, расплакалась у него на плече? У него, между прочим, в глазах в это время ни капельки жалости не читалось. Но мне ведь не жалость нужна, совсем не жалость…
На следующий день он дождался меня с работы и сказал, что номер в гостинице ждёт нас. Я пальцем у виска покрутила, хотела что-то добавить на словах, но он в это время стал уже удаляться. Что делать? Догонять? Не догонять? Догнала… Он взял меня под руку и говорит: «Не бойся. Это не измена. Это гораздо хуже!» – «Вот же, – думаю, –каков негодяй! Совсем меня растоптать хочет!» И только тут осознала, что в мозгах у меня именно он, а про Талика я и думать забыла.
Самое неприятное, что номер в гостинице нас не ждал, а снимал он его при мне. Навалился на окошко администраторши и объявил на весь зал: «Нам на два часа одноместный. Самый дешёвый». Боже ты мой! Какой стыд!Было такое чувство, что все присутствующие на меня обернулись с презрением. Но в то же время мне самой интересно стало, насколько же низко я могу пасть.
Джокер, оказавшись со мной в номере, приятно удивил тем, что не сразу полез под юбку, а… короче, Талику всё по полочкам разложить надо, а тут я даже несколько растерялась. Смотрю, на столе – запотевшее шампанское и фрукты. «Бах!» – пробка ударила в люстру. От люстры откололся осколок, но этот тип поймал его на лету и точным движением отправил в стоящую у двери корзину.
«Ну вот, что и требовалось доказать, – думаю. – Обыкновенный пижон…»
И вот в этот самый момент, когда я была ближе всего к тому, чтобы сбежать, он протянул мне бокал и сказал:
– Если хочешь, иди. Если же решаешь остаться, то давай выпьем до дна! За тебя и за твой талант! Я искренне полюбил твои стихи, а значит, и тебя. И если бы ты была в десять раз уродливее, чем…
– Какое ты имеешь право так меня третировать? – перебила я. – Разве я такая уродина?
– Ну что ты!.. Я хотел совсем другое сказать, – он поправил свой дурацкий галстук и вдруг улыбнулся открытой улыбкой. – По счастью, ты чудо как хороша!
Слёзы набежали мне на глаза, но я всё равно ему улыбнулась. Я ведь всего лишь женщина…
Мы выпили. Он спросил, помню ли я свои последние стихи наизусть. Я сказала, что некоторые помню, и прочитала следующее:

В маленьком городе на отшибе
китайский ресторан на сваях

В щели его деревянных стен
дует ветер колебля свечной язычок

В воздушной сырости дымит
зыбкий свет фонаря-одиночки
и случайному путнику
кажется только
кто-то идёт за ним

– Ты когда-нибудь была в подобном ресторанчике? – спросил он.
– Нет, – сказала я. – И всё-таки… всё-таки, мне кажется, что была. Может быть, в прошлой жизни?
– Мы ничего не знаем про наши прошлые жизни. В этом загадка творчества. У любви своя загадка. Мы упорно любим тех, кто нас мучает. Почему?
– Откуда же мне про такое знать? – я пожала плечами и спросила его напрямик: – Ты кто?
Он рассмеялся:
– Всего лишь поклонник твоих стихов. Прочти что-нибудь ещё.
Я прочитала это:

В ночном саду костёр
зелёные ладони
сложил в молитве
и лёгких светляков
спокойно отпускал
И пальцы протянув
хотелось долго
смотреть в тепло
зовущее как море

Что было потом?.. Потом мне было и стыдно, и сладко, и немного больно.Теперь понимаю, что всё это ужасно плохо. Да-да! Плохо именно потому, что хочется вернуться в тот вечер. Вернуться любой ценой!
Потом мы лежали на узкой кровати, смотрели в вечернее небо и о чём-то, не помню уже о чём, говорили. И ещё мы много смеялись. Никогда и ни с кем я так не смеялась.
Незаметно уснули. Очнулась одна. В бокале оставалось шампанское. Я допила и заплакала.

Весь следующий месяц я жила для семьи. Комплекс вины. Завтраки, ужины – всё сама. Талика к плите и к уборке квартиры не подпускала. Его концертный костюм и чехол от тромбона были всегда начищены. Ботинки и туфли надраены до почти зеркального блеска. Секс? Да сколько угодно! Хоть каждую ночь.
В выходные дни всей семьёй мы гуляли в парке, катались на аттракционах, шли в детское кафе или в кино. Как-то Танюшка взяла нас с Таликом за руки и сказала: «Вы, мама и папа, наверно, опять друг в друга влюбились!» А я тогда про себя подумала: «Вот что обычный комплекс вины делает с несчастной женщиной!» А какие Талик нежные слова для меня находил ночами?!Мм… Об этом отдельную повесть писать надо.
И всё бы хорошо, но, ровно через месяц, вдруг ясно начинаю понимать, что этот самый комплекс вины во мне прогорает. А у меня даже номера телефона его нет. Постеснялась спросить. Каждый день начинается с ожидания звонка. А он не звонит.
Однажды проснулась ночью и сразу же набело написала:

Из крана вода
капля за каплей
дозревшие падают однообразно
дни без тебя

Птицы без крыльев
которым взлететь не дано
жиреют бездумно
дни без тебя

Бусины чёток
которые мерно одну за одной –
иначе нельзя –
перебирают пальцы мои
дни без тебя

Перечла. Порвала на мелкие кусочки и выбросила за окно. В мистику я никогда не верила, но, как говорится, на всякий случай.
Утром в телефоне сообщение. Я запомнила его почти дословно: «Завтра во столько-то жду у такой-то гостиницы. Номер, как и в прошлый раз, будет самый дешёвый. Роскошь мешает адекватному восприятию мира. Захвати стихи и придумай что-нибудь, чтобы остаться на ночь…»
От предчувствия встречи у меня перехватило дыхание. Я ведь прежде всего женщина. И, если верить комплиментам мужчин, то вполне ещё красивая.
Весь вечер, да что там вечер, и большую часть ночи, я уделяла внимание Талику. Я буквально истощила его своими порывами. И теперь уже точно могу сказать, что люблю его. Люблю моего маленького Чарли. Может быть, даже посоветую ему отрастить такие же усики. Или это уже перебор будет? Пожалуй, что перебор.
На самом деле я мучилась и извивалась, как змея, от сладкого предвкушения измены. Измены?.. Какое плохое слово. Кто вообще его придумал?! Разве стремление к счастью можно считать изменой?
Ночью я вставала в туалет, а когда вернулась, то мне показалось, что телефон на тумбочке лежит немного не так, как я его положила. Вот же дурочка, думаю, не уничтожила сообщение. Прямо в холодный пот меня бросило. Успокоилась только тогда, когда Талик, причмокивая, всхрапнул.

То, что случилось на следующий день, помню фрагментами. Гостиница. Шоссе. Искажённое отчаяньем лицо Джокера (я так и не узнала его имени). И сразу какая-то необычайная лёгкость, будто лечу в бесконечном тоннеле. Доктор считает, что, когда меня привезли в больницу, я была в состоянии клинической смерти.
Потом медсестра рассказала, что меня, оказывается, сбил грузовик. Водитель за рулём потерял сознание. Машину развернуло и понесло на меня. Спрашиваю: «Я одна пострадала?» – «Одна, – говорит. – Если не считать большого чёрного пса, который лежал на обочине с раскроенным черепом». Опять этот пёс! Поневоле поверишь в мистику. А Джокер, выходит, благополучно сбежал и забыл обо мне окончательно. В больницу ни разу не пришёл и не позвонил.
Стоп! Вот что я вспомнила. Он как-то сказал, что если пропадёт больше, чем на два месяца, то на главпочтамте меня будет ждать письмо, которое мне отдадут по серии и номеру паспорта. Откуда он может их знать? Когда подсмотрел?
Благодаря заботам медперсонала я уже поднимаюсь. Хромаю, конечно. И левая рука совсем не работает. Арнольд Арнольдович уверяет, что хромота скоро пройдёт. С рукой сложнее. Повреждён нерв. Хорошо, что лицо не пострадало. Наверно, потому что локоть вперёд выставила. Главное для женщины – это лицо. Талик с Танюшкой приходят каждый день. Приносят фрукты. Хочу домой.

В кабинете Арнольд Арнольдович и Виталий. На столе папка с записями Ларисы.
– Прочёл? – доктор закурил и отошёл к окну.
Талик с хмурой внимательностью проводил его глазами:
– Да. Только одно не понятно: чем я могу тебе помочь как врачу?
– Тем, что ты должен Ларису понять и простить. Она уже достаточно пострадала, не находишь?
Виталий мрачно усмехнулся.
– А ты не находишь, что это моё личное дело?
– Зачем ты решил её убить?
– Я? – зубы у Талика нервно оскалились.
– Да. Я знаю, что за рулём грузовика был ты.
– Ха-ха! Да ты шутник, барабанщик! Только сбивки твои на ударных я просекал раньше, чем ты их начинал выстукивать.
– Может, и просекал, а тут просчитался, – доктор подошёл к двери и запер её на ключ, затем извлёк из кармана и выложил на стол сребристый с золотым ободком мундштук для игры на духовых инструментах. – Вот эту памятную штучку помнишь?
– Что это? – Талик подслеповато сощурился, но вдруг метнулся, чтобы схватить вещицу.
Доктор оказался проворней.
– Это мой тебе подарок на двадцатилетие, – мундштук переместился в объёмный карман докторского халата. – Вещь сделана была на заказ. Более того, на ней гравировка «ВВ». Твои инициалы. Так что, как ни крути, а это улика.
– Откуда она у тебя?
– Её на месте преступления нашёл мой давний приятель, судмедэксперт. По счастью, вместо того, чтобы передать её следователю для приобщения к протоколу осмотра, он передал её мне. «Это тебе, – говорит, – как бывшему джазмену, от меня презент. Вещица, поди, дорогая?» Я ему говорю: «Не то чтобы дорогая, но для кого-то ценная, это точно».
– У тебя есть выпить?
– Медицинский спирт. Только закусить нечем, – доктор извлёк из шкафа закрытую резиновой пробкой колбу. Немного жидкости отлил в мензурку.
Виталий выпил. С отвращением выдохнув пары, заел оказавшейся у него в кармане карамельной конфетой. Постоял у окна. Наконец, восстановив дыхание, заговорил:
– Ларису я не хотел… Только его… Увидел её в последний момент.
– Как ты там вообще оказался?
– В этом месте у них было назначено свидание. В телефоне прочёл сообщение. Там же и фото его увидел. Она почему-то не уничтожила. Не думала, наверно, что копаться буду. Я ведь никогда прежде в телефон её не заглядывал. До этого у нас разговор был… серьёзный. Я пообещал, что если у неё появится любовник, то убью его.
– А что она?
– Ничего. Посмеялась.
– Мм-да… – доктор погасил в пепельнице окурок. – Как говорится, в тихом омуте…
Виталий, усмехнувшись ,продолжил:
– В тот день я сказал, что у меня репетиция. А чтобы Лариса ничего не заподозрила, захватил тромбон. Верней, она сама мне его всучила. Протёрла влажной тряпочкой чехол и всучила. Ещё и целоваться полезла. Вот же, думаю, крыса! За что мы только этих баб любим?
– За то же, за что и они нас, – вставил доктор. 
– На место я выдвинулся немного пораньше, чтобы успеть до прихода Ларисы. В кармане – заточка. Думал, подойду к нему вплотную – он же ничего не подозревает – и суну меж рёбер. Убежать есть куда. Там лесной массив рядом. Вроде бы всё просчитал. Садиться в тюрьму из-за такого дерьма, сам понимаешь, резона нет. Смотрю, он у гостиницы уже стоит. Но вдруг почувствовал… понял, что не смогу… что в ступор впадаю. А тут ещё грузовик этот тарахтит на обочине. Водитель капот открыл, в моторе копается. План созрел мгновенно. Водителя – тромбоном по темечку. Он у меня в жёстком чехле, уголки металлом прихвачены. Чехол от удара открылся. А то, что мундштук выпал, я только на следующей репетиции заметил. Может, ты всё-таки его отдашь?
– Всему своё время, – покачал головой доктор. – Что дальше было?
– Дальше я действовал хладнокровно. Вспомнил, что в кармане у меня концертные перчатки. Натянул их…ну, чтобы отпечатков не оставлять. Водителя затащил в кабину. Осмотрелся. На улице – ни души. Машина под парами. Что ещё надо? Сел за руль и по газам. Лариса в последний момент появилась. Стал тормозить, но поздно. Машину развернуло, и их, должно быть, ударило кузовом. Ну, думаю, что сделано, то сделано. Мотор глушить не стал, тромбон подмышку и бегом в лес.
– Не жалко Ларису было?
– Голова у меня тогда в другую сторону работала. Жалко стало, когда домой пришёл и Танюшку увидел. Прижал её к груди и…Она, конечно, ничего не понимает, а меня слёзы душат.
Доктор плеснул ещё спирту. Виталий выпил. Занюхал рукавом.
– Ждал, что придут за мной, но, похоже на то, что действительно никто ничего не видел. Следствие приняло версию, что сбил водитель. Во время движения потерял сознание и сбил. Сам он ничего вразумительного объяснить не смог. Во всём соглашался со следователем.
– А ты уверен, что там вообще был этот тип?
– В каком это смысле? – насторожился Виталий.
– В том смысле, что там никакого мужчины не было. Судмедэксперт сказал мне, что рядом с Ларисой лежал огромный чёрный пёс. Между прочим, в светоотражающем ошейнике. Странно, что ты его не заметил.
– Гмм… Про собаку мне что-то говорила Папарондополо. Псина, наверно, пробегала мимо и случайно попала под колесо. А этот гад, получается, увернулся. Но ничего… попадётся ещё… Знаешь что, Арнольд, отдай мне мундштук. За Ларисой уход нужен, и ребёнок у нас. А если меня посадят… сам понимаешь. Да и не простит она, если узнает, что это я.
– Пожалуй, ты прав, – доктор достал из кармана мундштук и протянул его Талику. – Есть вещи, которые нашим близким лучше о нас не знать.
– А я уже стал плохо о тебе думать, – оживился Виталий, до белых костяшек сжав в кулаке заветную вещицу.
– Считай, что я струсил, – доктор отпер дверь и подтолкнул гостя к выходу. – Помни, что Лариса на грани нервного срыва. Постарайся её щадить.
– Да я для неё!.. Да я теперь горы сверну! – Виталий попытался обнять приятеля юности, но тот отстранился.

На следующий день после выписки Лариса забрала ожидающее её на главпочтамте письмо. Не утерпела и вскрыла тут же в зале. С удивлением обнаружила, что текст набран не на компьютере, а написан от руки.
Читать отправилась в парк.
Присела под теми же, теперь уже осенними, липами. Подставила рассеянному солнечному свету лицо. Тянула время: «А может быть, мне выбросить это послание в урну, как он когда-то бросал на ветер обрывки моих стихов? Может быть, и не надо мне знать, кто он?..» Наконец раскрыла сумочку, извлекла из конверта исписанные бисерным почерком листы и расправила их на коленях. И всё это – правой рукой. Левая висела безжизненно и, кажется, начала уже усыхать.
Вот что она прочла:
«Дорогая Лариса! В нашем невидимом мире так обращаться не принято, но я с лёгкостью переступаю это табу, потому что ты действительно стала мне близкой. Да и все эти запреты придуманы лишь для того, чтобы их нарушать. Однажды ты задала мне вопрос: «Кто ты?» Отвечаю – я не человек. И даже не пёс, которого ты однажды так испугалась. Хочешь, зови меня чёртом, хочешь – ангелом. По сути, это ничего не меняет. Добро и зло перемешано в нас так же, как и в вас, существах из материального мира. Мы так же, как и вы, в зависимости от ситуации, бываем добры и злы, святы и порочны.
Хорошо бы сразу переместить в твою голову правильное представление о нашем мире, но на это у нас способен только Высший Разум. Он, кстати, занят в основном тем, что вкладывает в мозги ваших учёных те ли иные знания. Потом их называют открытиями. Но для Высшего Разума в этих экспериментах важнее всего любопытство. Он с интересом наблюдает за тем, что происходит дальше. Хотя почти всегда происходит одно и то же – примитивные мозги ваших политиков используют открытия учёных для войн и прочих массовых убийств.
Так, в какой-то момент в голову профессора Вернадского были вложены знания о ноосфере, то есть о нас – невидимом разумном мире. К сожалению, мы, представители этого мира, далеко не всесильны. Мы легко перемещаемся в прошлое, кое-что способны изменить в настоящем. Но будущее нам, так же, как и вам, неведомо. Здесь даже Высший Разум бессилен и может только прогнозировать.
Если ты держишь это письмо в руках, то меня уже нет. Более того, в твоей жизни меня уже никогда не будет. Слишком велика очередь из желающих материализоваться. А так как теперь я буду пребывать в самом её хвосте, то смогу это сделать лет эдак через тысячу. Единственное, что соблюдается у нас незыблемо, это очередь на материализацию.
Однако не исключено, что через код я передам тебя другому, не менее обаятельному, материализовавшемуся негодяю. Почему негодяю? Да потому, что положительные придурки наскучивают тебе после двух-трёх минут общения. Исключение – твой муж. Но муж и должен быть исключением.
Что же такое «код»? Это может быть всё, что угодно. Возможно, несколько нот, возможно, одно или два-три слова, после звучания которых в мозгу у человека происходят определённые химические реакции. Именно эти реакции делают его зависимым от того, кто эти слова произносит. В случае с нотами их достаточно негромко напеть.
Гипноз подразумевает полное подавление воли. Здесь же самостоятельное мышление вроде бы сохраняется, но человек целиком и полностью, а главное, без какого бы то ни было принуждения, подпадает под обаяние и влияние озвучившей код личности.
Те же химические реакции происходят в мозгу, когда человеческая особь влюбляется. Но любовь – это всё же загадка. Может возникнуть, а может и нет. При использовании кода всё упрощается до уровня математических формул.
Твой код – «до-ми-соль». Я вычислил его по твоему переменившемуся лицу, когда запел «Солдаты фортуны». Представители невидимого мира чувствуют такие вещи довольно тонко. Во время каждой последующей встречи я закреплял эффект. Негромко, но так, чтобы твой слух улавливал, напевал эти три заветные ноты.
Как я уже упоминал выше, в прошлое мы перемещаемся без каких бы то ни было затруднений. Поэтому мне ничего не стоило отследить твою жизнь, начиная с рождения. Не удивляйся, но к этому побудил меня твой шрам на запястье. Так поступают или дураки, или люди творческие. Совмещающие оба эти понятия – гении. Так вот, твои ранние нерифмованные стихи как раз и были на уровне гениальности.
Теперь перехожу к самому главному. Дело в том, что наш Высший Разум, как я уже говорил, является носителем точных знаний, которые он время от времени вкладывает в головы ваших учёных. Сам же он живёт за счёт энергии творчества поэтов, художников, музыкантов и других представителей вашей так называемой богемы, создающих свои не поддающиеся рациональному объяснению произведения. Процесс этот сложный, но для твоего понимания я попробую дать упрощённую схему. При каждом воплощении творческой мысли выделяется какое-то количество энергетических квантов, которые подпитывают наш Высший Разум, а через него и всех нас – тех, кого вы называете ангелами, чертями, русалками, домовыми, лешими и т.д.
Вот и весь мой секрет. Ты нужна мне была для того, чтобы напрямую питаться энергией твоих стихов, поэтому я и просил тебя писать их как можно больше.
Что побуждает к творчеству? Чаще всего любовь. Вот только едва ли мой Джокер мог на неё рассчитывать. Но Джокер, знающий код…
Теперь о собаке. На самом деле это тоже был я, а если точнее, моё промежуточное воплощение. Дело в том, что для того, чтобы трансформироваться в такую сложную биологическую систему, как человек, нам необходимо связующее звено. Собаки для этого подходят идеально. Появление этого животного, как в городе, так и в дикой природе редко вызывает вопросы. За то, что напугал тебя и… как бы это выразиться помягче… немного похулиганил, прости великодушно. Зачем мне нужен был этот светоотражающий ошейник? Честно признаться, больше для форсу, но и для сохранения жизни тоже. Ну, пусть не жизни, а моего очередного воплощения.
И вот ещё что. Раз я не человек, то наши с тобой отношения нельзя считать изменой мужу. Стало быть, резать вены не обязательно. Не знаю, насколько это будет тебе интересно, но, покопавшись в прошлом твоего Талика, я обнаружил один (всего лишь один) нехороший поступок. В детстве он повесил соседскую кошку.
Прощай и пиши стихи. Это единственное, что тебе зачтётся…»
– Боже мой! – прошептала Лариса. – Какая пошлость!
Закусив до крови губу, она смотрела перед собой, не замечая кружащих над головой листьев. Мысли мешались, вытесняя одна другую: «Не хватало ещё, чтобы я заплакала, – хлюпнула носом. – Вот ни за что… ни за что не заплачу. Надо же было придумать такую чушь! Сказал бы прямо –ты мне наскучила, я нашёл другую… Я бы поняла и следом не побежала бы. Или… Да нет же, нет! Конечно, не побежала бы, а послала бы его ко всем чертям! Но каков мерзавец! Знает же прекрасно, что в мистику я не верю. Код «до-ми-соль». Ха-ха! Просто эта композиция «Солдаты фортуны» всегда мне нравилась. Вот и прикрыла глаза, и не более того. Ну и чего греха таить, сам он с каждой встречей становился мне всё роднее и ближе. А что теперь?.. Теперь я его ненавижу! Чего только не наплёл в своём дурацком письме. Ноосфера, материализация! Ха-ха! Стихи, питающие энергией Высший Разум! А сам-то кто? Обычный аферист. Или как их там ещё называют? «Я роскошь люблю, но дайте мне в гостинице самый дешёвый номер». Позорище! Вот тут посланец невидимых миров и прокололся! Только непонятно, к чему были эти фокусы с появлением собаки? Вот кого действительно жаль. Животное погибло, а он трусливо сбежал! Заботливый мерзавец – «не вздумай резать вены!» О венах ли мне думать, когда рука усыхает! Вот чем я расплатилась за всё! Поэтому, наверно, и не нужна ему стала…»
Одной рукой порвать письмо не получилось. Скомкав, швырнула его в урну. Но бумажный шарик оттуда каким-то образом выскочил и, увлекаемый ветром, стремительно покатился по пустынной аллее прочь.
Лариса прикрыла глаза ладонью и тихонечко заскулила.

И снова весна.
На деревьях набухшие почки. Не сегодня, так завтра проклюнутся листья.
В больничном дворике молча гуляют Виталий и Арнольд Арнольдович. Вид у обоих хмурый.
– Суд был? – наконец прерывает молчание доктор.
Виталий задумчиво кивает.
– Я что, из тебя клещами тянуть должен! Ну… что там?
– Водителю дали три года условно. Признали, что за рулём он потерял сознание. На следствии затрахали его так, что он и сам уже в это верит.
– Совесть не грызёт?
– Слушай, Арнольд! Ты не священник, и я совсем не за этим к тебе пришёл.
– Тогда рассказывай зачем. Только давай сразу договоримся – играем в открытую.
Виталий вздыхает.
– С Ларисой не клеится. Неделями со мной не разговаривает. Молчит и втихаря стишки сочиняет. И хоть бы в тетрадь их писала. Так нет. Напишет и сразу порвёт. Обрывки за окно выбрасывает. С работы ушла. Теперь сидит дома. Попивать стала. Каждый день за обедом и за ужином – рюмка-две… Случается, что и больше.
– Плохо, конечно, что руку мы ей так и не восстановили.
– Да ведь я к ней со всей душой! По дому всё делаю. Танюшка пытается помогать. Только ведь мала она ещё. Но я охоту не отбиваю. Наоборот! Подхваливаю. Молодец, говорю, дочка, умница. Что бы мы без тебя делали! Лариса иногда ей книжки читает. А от всего остального устранилась. Не приготовлено, не убрано, посуда не вымыта – всё ей пофигу.
– От меня-то чего ты хочешь?
– Знаешь, Арнольд… ты только не удивляйся. Я теперь понял, зачем ты дал мне прочесть её записи. Поначалу я думал – из подлости. Теперь понимаю. Откуда бы я узнал про этот комплекс вины? Так вот, когда у неё этот самый комплекс был, то… ты только не смейся и постарайся меня понять… для нашей семьи это были самые лучшие дни. Это я вот к чему… что если тебе, как психотерапевту…
– Я психоневролог.
– И ладно… и пусть… Не очень я в этом разбираюсь. Но что если тебе как-то этот комплекс вины вернуть? А? Поработай ты с ней. А я, как говорится, за ценой не постою. Семья для меня святое.
Талик вкладывает в ладонь доктора пачку долларов. Тот, настороженно осмотревшись по сторонам, убирает её в карман.
– Сколько здесь?
– Полторы тысячи.
– Откуда такая сумма?
– Машину продал, ещё кое-что… ну и занял, конечно.
– А если эксперимент провалится, что прикажешь мне делать? Возвращать?
– Пусть на твоей совести будет, – медленно выговаривает Талик. – Ты меня знаешь. Могу простить, могу и…
– Не пугай! Говори прямым текстом. Даёшь карт-бланш?
Виталий кашляет, и лицо его покрывается тёмными пятнами:
–Поступай, как знаешь. Лишь бы это… комплекс вины, короче… ну, ты понял.
Доктор, нащупав в кармане пачку долларов, кивает. Талик, не подав ему руки, разворачивается и шагает прочь.

Вечер. В больничном коридоре мерцает дежурная лампочка. В обитую кожей дверь – настойчивый стук.
– Арнольд Арнольдович, откройте!
– Что вам угодно? – доктор поворачивает в замке ключ и с недовольным выражением лица отступает. Из-под медицинской шапочки в беспорядке выбиваются рыжие кудри.
– Мне угодно… н-нет, мне ничего не угодно, доктор. – Охранник мнётся в нерешительности и всё же проходит. – Дело в том, что только что на ваш этаж мимо вахты пробежала собака. Большая такая, в рыжих подпалинах. Я сразу, конечно, за ней. С той стороны коридора, вы прекрасно знаете, у нас тупик. То есть деться ей некуда. На этаже никого нет, и все двери, кроме вашей, закрыты. Я проверял. Так, может быть, это… она к вам забежала? Разрешите, я посмотрю под столом и за шторами.
– Посмотрите, голубчик! – поправив шапочку, усмехается доктор.
Охранник обходит кабинет по периметру, заглядывает под шкаф, за тумбочку,  отодвигает шторы, наконец, наклонившись, шарит рукой под столом.
– С-странно… Ничего не понимаю. Дверь на входе я тоже закрыл, то есть деваться этой собаке ну просто некуда. Может быть, вы её в ваше окно выпустили, а, доктор? Ну, так, ради прикола, чтобы надо мной посмеяться?
– Опять вы выпили, Михневич, – укоризненно качает головой Арнольд Арнольдович.
– Ну что вы, доктор! Считайте, что ни капли! Бутылочка пива не в счёт. Жажда у меня была, – охранник, скривив рот, старается дышать в сторону.
– Так я вам и поверил! Когда это вы ограничивались одной бутылочкой?! – доктор подталкивает охранника к выходу.
Тот обо что-то спотыкается и поднимает с пола ошейник.
– А это… это что?
– Понятия не имею! Наверно, у вас из кармана выпал.
– Из кармана?.. – Михневич озадаченно морщит лоб.
– Вот именно! Похоже на то, что все признаки делириум тременс у вас налицо!
– А это ещё что за зверь? – охранник в испуге выпучивает глаза.
– Белая горячка, вот что это такое! Идите на вахту и никому не вздумайте рассказывать про свою собаку, а не то загремите у меня, куда следует.
Доктору наконец удаётся выпихнуть охранника в коридор.
– Ну, дела! – уходя, тот оглядывается на кожаную дверь и чешет в затылке. – Выходит, что глюки у меня, что ли? А это тогда что? – поднимает к носу ошейник и зачем-то его нюхает. Ошейник пахнет корицей и кардамоном. – Ладно. Бутылочка пива у меня ещё есть… найдётся и чего покрепче…
Доктор, оставшись один в кабинете, ходит из угла в угол. Рыжие брови нахмурены. На лице – напряжённая работа мысли. Наконец он достаёт телефон и звонит.
– Да. Алё, алё, – слышится знакомый женский голос. – Арнольд Арнольдович, это вы, что ли? У меня высвечивается, что вы… Говорите. Я вас внимательно слушаю.
– Кхм… кхм… – прокашливается доктор. – Собственно, это… код до-ми-соль.
В ответ затянувшаяся пауза. Затем смешок, переходящий вдруг в заразительный, почти истерический хохот.
– Доктор, дорогой мой, ну как вам не стыдно! Сказали бы просто, что знакомы с Джокером. Я бы всё поняла с полуслова. А вы!.. Боже, как это смешно! Не верю я в эту вашу дурацкую мистику, понимаете, не верю! Хотите пригласить на свидание, так приглашайте! И только не рассказывайте мне сказки, что это не будет считаться изменой и всё такое… Пусть уже считается! До чего же вы, мужики, трусливы. Устала я от этой вашей трусости. Понимаете, ус-та-ла! Ну так что, приглашаете вы меня или нет?
– Код до-ми-соль, – металлическим голосом повторяет Арнольд Арнольдович.
– В таком случае, идите вы к чёрту! – Лариса нажимает на кнопку отбоя.
С минуту она гипнотизирует погасший экран смартфона, затем, подмигнув своему отражению в зеркале, отправляется на кухню.
Сегодня она приготовит Талику его любимую яичницу на помидорах.


                2024 г.

*Автор стихов Оксана Медяник