Дневник провинциала 1997-2024 годы

МЫСЛЬ ЖИВЁТ ВНУТРЬ СЕБЯ
 (Дневник провинциала 1997-2024 годы)


...разбирал свои старые тетради, непонятная, но милая дичь.

Дневник Льва Толстого, 4 июня, 1856 год



ЖИЗНЬ ЗАХЛЕБНУЛАСЬ В РЕКЛАМЕ!

Предисловие

Бог плакал и читал стихи по-русски,
томление в груди глаголом заглушив.
Ведь сердца боль — полоска жизни узкая,
спасает всё на пёрышке души.
Из дневника

Настоящая литература делается из чистого и честного слова, и если нет такого слова, то литература не получается. Давно заметил: в повседневном мире литература перестала быть отражением или содержанием жизни, а осталась только фактом газет, радио и телеканалов, а теперь Интернета. Неважно, что написано тобой, важно, что о тебе написали или сказали другие. И чем больше ты публикуешь (заметьте, не пишешь, а именно публикуешь), чем чаще о тебе говорят, тем лучше твоё материальное положение в обществе. Поэтому сегодня многие этот процесс и пытаются выдать за литературу. А ведь читателю, может быть, и нужен один-единственный роман, или повесть, или стихотворение, или даже строка. Одна-единственная строка, которую он готов декламировать всю оставшуюся жизнь!
Вот и мучает меня эта простая мысль, поскольку не ощущаю в себе самом крепкого и важного честного слова, на которое опирается настоящая литература. Все пытаюсь переплыть на другую сторону языка, задать себе какие-то формальные форматы без слов, без речи, а в итоге получается и без души. А когда у честного человека нет честного слова, когда он им не владеет, тогда приживается далеко от самого себя, приживается там, где удобно развращённой, жадной плоти, а не там, куда зовёт сердце, где мучает душу бес словесности.
Жизнь захлебнулась в рекламе,
Но трудится небо средь звёзд.
Россия между стихами —
На сотню безлюдных вёрст.
Заходы ума холостые
Рифму катают в асфальт,
А мысли сверхскоростные
Вокруг источают фальшь.
И в мастерстве сверхлюбови
Выигрыш тронет грехом,
Чтоб чёрным глаголом боли
Вырезать душу стихом.
Впрочем, наше всемирное школьное образование привело к тому, что большинство людей стесняется литературы и особенно стихов, не то что любви, а даже терпения к поэзии не испытывает, а значит, и её верховенства не признаёт. Поэтому всецело готово даже отказаться от неё и способно разве только терпеть в виде простеньких ритмов и рифм попсы, которая вдалбливает нам в голову простоту жизненных отношений, где средств хватает только на богатую духовную жизнь.


ЗДРАВСТВУЙ, ЭПОХА ПОЭТОМАСС!

Я чувствую, как ждёт народ стихов!
Руслан Элинин
Поэты выносят Россию вперёд стихами!
Из дневника
Разговор о современной поэзии зашёл в тупик. Горячий спор о путях литературы завяз в мелких разговорах о классиках и новаторах, сбрасывает с корабля современности то одних, то других. В результате спорщики запутались в частностях и погрязли в мелочах, изолгались в личностях, но при этом так и не выяснили главного и обобщающего в поэзии грядущего, не определили того, что наполняет и насыщает новую литературу, создавая плотный устойчивый базис на будущее.
А ответ нужно искать в том, что если до сих пор в поэзии действовали преимущественно выдающиеся одиночки и, как вешки на столбовой дороге поэзии, указывали направление развития, то сегодня мы по сути открываем эпоху поэтических масс, которая создаёт из суммы талантливых индивидуальностей коллективного автора. Это значит только одно: в современной литературе наблюдается столпотворение классиков-новаторов, которые ушли далеко вперёд своих предшественников в мастерстве поэтического творчества. Но они собирают и объединяют вокруг себя не столько толпы читателей, как было прежде, сколько толпы больших и малых поэтов, которые являются главными потребителями и производителями литературного материала. Поэтому всеобщие стоны об ухудшении поэтического слова — симулякр текущего литературоведения. Поэзия все так же тотально заполняет мир. Интернет тиражирует без редакторов всё, что пишется стихами и прозой. А запугивание мало читающих критиков, которые способны осилить от силы два десятка поэтов, — проявление воли разочарования. ХIХ и ХХ века дали по десять великих поэтов, и одновременно существовала рядовая поэзия, которая отвечала насущной потребности дня или группы читателей. И ни один великий не затерялся среди множества малых и вписан в историю литературы. Поэтому меня никогда не пугало, что число поэтов так стремительно увеличивается, что они самостоятельно находят выход к читателю при помощи издания малотиражных книжек, журналов, создавая литературные сайты в Интернете. Активно действующие поэты ведут между собой стремительный обмен этими изданиями, не боясь жить замкнутой кастой литературы. Всё, что производят, то и потребляют внутри своего сообщества, не претендуя на выход к массовой публике. Почти каждый поэт имеет толику своих читателей, которым регулярно передаёт свои тексты и с тем же успехом получает тексты других авторов, поддерживая с ними регулярную связь, являясь активным потребителем рифм соперников.
Стерильный читатель уже редкость среди толпы производителей стихов. И все увеличивающаяся толпа поэтов формирует в информационном глобальном обществе огромную литературную стихомассу эпохи всеобщей начитанности. Только наличие большого числа сочиняющих и воспроизводящих все новые и новые стихотексты обеспечивает поэзии стабильное число читателей, тот самый золотой традиционный один процент потребителей стиха, коим всегда удовлетворялась и будет удовлетворяться поэзия.
Но такая огромная толпа поэтов, естественно, пугает многих непрозорливых и недальновидных наблюдателей, а потому они её по привычке записывают в разряд графоманов, как это было принято ещё совсем недавно. На самом деле поэтомасса не только создаёт литературу, но формирует и переваривает идеи будущего, перекачивая и структурируя их в иной язык грядущего. Если в XIX веке малограмотная Россия смогла переварить своим малокультурным умом только одного великого Пушкина, то сегодня лишь толпа поэтов способна переработать надвигающийся поток информации в понятную и запоминающуюся нам форму нового слова. Поэтому любой поэт вам скажет, что нынешнее время требует массового стихосложения и стихокомментирования, а не стихопрочтения.
Недаром Юрий Арабов при вручении ему премии имени Бориса Пастернака сказал: “Стихи в России писать невозможно, потому что в России все пишут стихи. Я думал, удушье потребительского общества искоренит эту блажь, но нет, каждый день появляется гениальный поэт”. Лауреат, конечно, пошутил, комментирует автор газеты “Коммерсант”. Но посвящённые знают, что в этой шутке больше правды, чем в оперативной статистике сайта Стихи.ру. Зарождение и тотальное размножение поэтомассы в России на фоне построения потребительского общества означает страстное желание грамотных людей защититься от этого самого потреблянчества, в которое, как в отстойник, окунули страну реформаторы.
Конечно, поэты не против того, чтобы на прилавках была в достатке колбаса, сами кушают, как минимум, три раза в день. Но их пугает, что колбаса стала точкой отсчёта, главным мерилом благополучия, психологического комфорта не только в повседневной жизни, но даже в литературе и в душе. А литература и душа для образованных русских остаются священной коровой на протяжении двух веков как минимум. И в ответ — стихийный творческий протест, грандиозный поток самовыражения методами стихосложения. Это законная реакция знающего грамоту русского человека, которого принудили каждый день лицезреть в изобилии колбасу. И от этого изобилия народец наш ударился в стихи-ю.
Производить материальные ценности грамотному человеку не с руки, а вот завалить страну стихами — это запросто. Это даже настоящий духовный подвиг, который, может быть, останется в веках. Ведь колбасу съедят на следующий день, а стихами, глядишь, ещё можно прославить Отечество, если даже самому не удастся стать, как наше всё, памятником себе. Поэтому не устаю повторять свою излюбленную мысль о том, что поэты выносят Россию вперёд стихами. Куда они её донесут — неведомо! Может, свет в конце поэтического тоннеля — это огни ада? Только поэты не знают или не хотят замечать, что в современной словесности происходит замена божественного глагола на чёрный глагол. Если Бог всегда познавался в молчании, что исследовала настоящая поэзия, то дьявол действует в сладких речах искушения. И теперь новая литературная среда не учит обустраивать жизнь, а сама обустраивает иной мир. А все потому, что, приняв формулу мёртвого Бога хотя бы в душе, человечество приучается жить своим умом познания виртуального базиса.
Я остался пунктиром…
Евгений Степанов
кто-то в поэзии — полное собрание сочинений,
а кто-то — поэма,
кто-то — крохотное стихотворение,
а кто-то — всего лишь оборвавшаяся строка,
кто-то — запятая или даже точка…
А я в поэзии — тишина!
Кто-то слышит меня, читатели мои?

О, ДРУГОРЯДЬ МЕНЯ!

Вот опять бытие потеряло внешность,
Бесконечность показывает людям спину.
Бог имеет право исполнить погрешность
На человечество плюс или минус.

Мир неожиданно вырос — внушал себе и современникам в середине ХХ века Ортега-и-Гассет. Но философ обманулся. Мир остался в закреплённых границах стабильности, а выросло отражение мира человеком, когда он с помощью новых и высоких технологий стал расширять координаты помысленного. И это разрастающееся мощное отражение внутреннего мира мыслитель принял за рост материального. Хотя немудрено было обмануться. Прежде человечество жило упрощённым, малоформатным уровнем духовности, но рост коллективного, а затем массового авторства сделал мир ХХ века духовно усложнённым, породив иллюзию расширения бытия, когда на самом деле умножался и плодоносил интеллектуально-культурный социум, формируя новую цель цивилизации, в которой продолжение бытия было целиком за человеком, растворившимся в творце.
И теперь с нарастающей скоростью геометрической прогрессии отражение набирает мощь, приведя нас к возникновению мировой деревни, соединив каждого со всеми и всех с каждым, найдя при помощи глобальной сети Интернета путь к строительству виртуальной реальности, где только человеческий разум свободно действует в порождённом им отражении. Это наш разум создаёт и приумножает такое отражение, что оно стремится стать тождественно бытию и миру, вечности и бесконечному, порождая новую форму нечеловека-видимки, который уже способен мыслить не от точки до точки, а стать проводником жизнемыслия сквозь необъятное Ничто бытия, заполняя собой пустоты пустот проекта виртуальной реальности, переиначивая бытие-для-себя и для-себя-бытие. По сути мы становимся свидетелями того, как мир материальный заполняется миром отражённым, а в перспективе не исключается замена первого вторым, обнажая конечную цель человечества, вооружённого искусственным интеллектом, что уже давно не выглядит безответственной фантазией.
Мы стоим на пороге большого творческого слома, где Бог не факт, а формула духа, руководящее движение ума. Теперь благодаря тотальному обогащению материального мира внутренним миром человека нам предстоит изменить и себя, и всё вокруг нас. Изменить до такой степени, что это позволит путешествовать во времени, проникать в антимиры и делать то, что пока неведомо, для этого приобретя новый, а по сути другой исторический ресурс, который и обеспечит нас пока ещё не опознанной формой существования, где духовность и интеллект будут обходиться без плоти. Ведь футурошок испытывает разум, заключённый в оболочку тела, а освобождённый разум, разум, очищенный от рефлексов плоти, нельзя запугать. Устранение боли раскрепощает фантазию, которая, избавившись от здравого смысла настоящего как инструмента устаревшего, станет проводником нового ускоренного хода событий, когда все становится человеческим Я, которое нельзя опровергнуть. Ведь опровергая собственное Я, мы лишаемся возможности творить. В христианстве Я было замещено Богом. И когда Бог умер, то новоЯвленное Я становится Духом, Отцом и Сыном. Но не устаревшей Троицей, а молодым Богом- внуком, которым должен почувствовать себя нечеловек-видимка, разливая в для-себя-бытие творческое бессмертие. Мир тесен, — напоминал нам Шиллер. Но мозг человека необъятен. И мы на пороге необъятности, где другорядь потомков каждого из нас становится всегда-я-бытие.
В “Чёрном квадрате” Казимира Малевича
Трудится мысль не покладая рук:
Тьму разделяет на части света и речи
Играющий на компьютере Бог-внук.

ОГЛУШЁННЫЕ ТРАДИЦИЕЙ

Историческая справка, составленная в пять часов утра на квартире поэта Ильи Фонякова. Санкт-Петербург, Малая Посадская, дом восемь.
В пятницу, 22 апреля 2005 года
от рождества Христова,
На XII фестивале русского верлибра
В музее Анны Ахматовой на Литейном
Было установлено два микрофона:
Один для больших,
Другой — для маленьких поэтов.
Но первый микрофон работал со сбоями,
И потому большинство авторов
Выходили к микрофону для маленьких.
— Мы знаем своё место, дорогая Анна Андреевна!

Это было написано по ходу фестиваля и прочитано на второй день. И хотя я публично поклонился Анне Андреевне, исторически признавая её верховенство, но эстетически, поэтически, новаторски, увы, поддержать свои же слова не могу. Я до сих пор плохо понимаю, почему Ахматова — одна из крупных русских поэтов ХХ века, хотя не беру на себя смелость сбросить её с корабля современности. Пусть другая современность будущего решит сама: с кем вы, товарищи художники свободного слова? Но я знаю твёрдо: верлибр в России вышел на оперативный читательский простор, хотя по-прежнему находится под подозрением.
Как-то Евгений Рейн в Братске кричал, что незачем писать верлибр: русская поэзия молода, в русском языке есть ещё много места и времени для регулярного стиха. Он говорил в унисон с другими русскими поэтами, которым по-прежнему не даёт покоя верлибр, поэтому они не упускают возможности сказать своё гневное “нет” свободному стиху, продолжая политику если не тотального запрета, то обязательного ограничения. Вот и на заседании круглого стола, который прошёл несколько лет назад во время летнего Байкальского фестиваля поэзии, Александр Кушнер был категоричен: “Верлибр хорош только изредка!”, продолжая в унисон антиверлибровую политику близкого ему по духу Иосифа Бродского, хотя нобелевский лауреат верлибром тоже баловался. Олег Хлебников развил мысль филолого-идеологически, настаивая, что русский язык ещё не исчерпал своих возможностей до того, чтобы верлибр стал вдруг столь же обязательным. Евгений Евтушенко со свойственным ему апломбом договорился до того, что по-настоящему свободным стихом могут пользоваться только поэты, которые полностью освоили грамматику поэтического мастерства в области регулярного стиха, и закрепил свой тезис примерами из известных только ему поэтов. И даже по-женски добрая Надежда Кондакова была больше слегка против верлибра, чем слегка за.
Из истории вопроса хорошо известно, что это не первая попытка поэтов, именующих себя русскими, ограничить распространение свободного стиха в отечественной литературе. Уже давно не секрет, что запреты на свободное хождение верлибра с подачи традиционных поэтов зародились в идеологических отделах ЦК КПСС, поэтому нетрудно заметить, что нынешняя попытка эпигонов регулярного стиха ограничить хождение свободного подпитывается нашим идеологизированным прошлым, когда любой секретарь ЦК мог директивно запретить не только содержание, но и форму. Слава богу, что поэты, даже такие большие, не секретари ЦК!
Опыт Запада диктует, что рифма приказала долго жить, верлибр стал доминирующим в западной поэзии. Такая перспектива пугает русских поэтов, придерживающихся традиции. Но практика и опыт свободного стиха за последнее десятилетие убеждают, что русский верлибр не теснит ритм и рифму, а только занимает своё законное место, нисколько не понижая уровень русской поэзии, а, наоборот, раздвигая её рамки. Что касается качества свободного стиха (“Иногда мне кажется, что некоторые авторы верлибров вообще нас дурачат”, — удивлён журналист А. Харитонов), то тут уместно вспомнить самого рифмующего Евгения Евтушенко, который иронично заметил, что им написано 130 тысяч стихотворных строк, из них процентов 70 — чепуха. Из этого следует, что никто не защищён от графоманства, какой бы форме ни отдавал предпочтения. Простите за банальность, но главное достижение любого стихосложения — это поэзия, а за счёт чего она достигается и с каким именем приходит к читателю — неважно. И тут мы даже противоположно едины!
Поэтому мне куда приятнее соглашаться с французом Анри Делюи, который не поддержал поэтического экстремизма наших соотечественников, напомнив им, что так называемые перформансы и визуальная поэзия на самом деле никакой опасности не представляют. Напротив, все эти новшества расширяют поэтическое поле. К тому же они не привносятся извне, а вырастают из того, что мы и называем поэзией…
Вот и я об этом же, но слышат ли нас старшие поэты, оглушённые своей традицией, в челюстях которой хрустит мясо поэзии?!

КАДР ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ — ГЕНИЯ ВЫЗЫВАЛИ?!

И все-таки надо признать: самостоятельного литературного потока уже нет, как бы мы ни старались оформить его в виде литгазет, литжурналов, литсайтов. Бурный, всё охватывающий и всё поглощающий информационный поток размыл границы литературы и подавил всё нарастающим валом событий. А литературный талант сегодня востребован и призван журналистикой, телевидением, эстрадой, политикой. Собственно, так было и прежде, но сегодня оформилось окончательно и, кажется, бесповоротно. Писатель романов — это сочинитель для себя, а в повседневности он производитель продукта информационного процесса, поскольку хочет быть заметным: меня видят — значит, я существую. Но видят только того, кто производит новости. Производит как собственно герой или сочиняет их как летописец.
Виктор Шкловский на реплику Треплева из чеховской “Чайки”: “Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно” — дал исчерпывающий ответ: “В общем, дело обстоит так. Изжив старые формы, “высокое” искусство попадает в тупик. Все начинают писать хорошо, но никому это уже не нужно. Формы искусства каменеют и перестают ощущаться, я думаю, что в этот период не только читатель не знает, прочёл ли он стихотворение или нет, но и писатель не помнит, написал ли он его или не написал. Тогда падает напряжение в художественной атмосфере…” Но как только напряжение в художественной атмосфере падает до минус бесконечности, так это пространство занимает информационное поле, и ему для постижения красоты и истины уже не нужна художественность, от которой несёт нафталином давно забытого прошлого. А нужна только видимая сменяемость сюжета масскультуры, по крайней мере, видимость быстрого продвижения при помощи скандального сюжета до обязательного 25 кадра. Того самого опасного 25 кадра, в который непременно закладывается просчитанная автором истина, заменяя современникам всю художественность, поисками коей мучили себя творческие люди прошлого. В 25 кадр можно заложить Иисуса Христа, а можно Иуду, можно Пушкина, а можно Евтушенко, можно Платонова, а можно Пелевина. Можно великого, а можно малого. Все теперь зависит от играющего монтажёра, который убеждён, что без него нет будущего. С их помощью современный разум ищет известности только своим мыслям, но находит лишь утрату чужих открытий, которые в процессе перехода разрушают даже пустоту пустоты.

ПОЭТ! ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ!

На картошке Пушкин не вырастет!
Муза
Сегодня многим кажется, что литература иссякла, а остались лишь споры о ней как о факте истории, о том, что литература — была! Поэтому многим тяжело живётся с ощущением, что национальные запасы поэзии исчерпаны и уже нельзя сказать ничего нового, яркого, самобытного. Язык переживает очередной кризис, мучаясь ветхим заветом русского мата, который выдаётся за последнее слово в литературе, хотя на самом деле ведёт к оскудению поэтического ландшафта.
Но я чувствую новое поколение, которое уже очищает речь, и прежде всего речь поэтическую, пробуждая прозрение, что уровень отечественной поэзии и стихосложения на самом деле достаточно высок. Волевой силой творчества проявляется масса авторов, демонстрирующих высокое мастерство, утончённость вкуса, завидную виртуозность духа, пробивную силу таланта, которые и не снились поэтам сто лет тому назад. Многие из сегодняшних поэтов могли бы в начале ХХ века стать классиками, продиктовав иной ход литературе. Сегодня стать маяком поэтического движения куда сложнее, поскольку общий уровень поэтической культуры настолько высок, что на фоне самого лучшего лидер не может чётко проявиться. Но точную инструкцию, как стать лучшим, дал когда-то Фёдор Сологуб: “Будет время, когда придёт настоящий разбойник в литературу. Он смело и открыто ограбит всех, и это будет великий русский поэт”. Известное универсальное средство — кто не грабил, тот не разбогател — можно считать справедливым и для литературы. Пример тому — бессмертный Александр Пушкин, который сплавил жажду русской поэтической речи с европейскими литературными сюжетами, дав настоящий толчок развитию отечественной культуры. Но, как заметил Михаил Гаспаров, хотя новые классики и вороваты, но грабят по-мелкому, выборочно и каждый одного… “Поэтому мало надежды, что из них явится Пушкин”. Поэты, прислушивайтесь к рекомендациям умных людей! Пора широко грабить предшественников, ведь России нужна новая великая литература!
Да, раньше приходили гении, чтобы добыть слово из главного Слова — Бог, теперь вокруг и внутри литературы толпятся лишь те, кто намерен к Слову Бог дописать свои, но пока что у них получается — “Здесь был Вася”.


НАША ЭПОХА — ДАРОМ И КРАСИВО!

Даже сны невозможно смотреть,
Интереса к ним нету ни грамма,
В них порнуха с чернухой на треть,
И вдобавок на четверть — реклама!

Современный русский поэт Геннадий Красников с помощью всё той же понятной нам пророческой рифмы довольно-таки чётко очертил острую проблему современного потребительского общества, которое насыщено энергией соблазна. Теперь в мире главной осью, духовной и экономической составляющей становится уже не столько потребление самих товаров как таковых, сколько наслаждение их вербально-образным смыслом. И за последнее время это сделалось активным продуктом даже агрессивных сновидений — недаром замечено, что медиаобразов и видеометафор становится больше, чем материальных предметов и прочих ценностей особенно. Сегодня большинство человечества принимает участие не столько в детализации предметного бытия, сколько в отражении возможных новых деталей.
В результате этого мы твёрдой потребительской походкой вошли в эпоху виртуальных приключений, с помощью которых человечество поголовно должно самоподтверждаться, поглощая не столько материальный, сколько виртуальный мир, отсылающий нас всегда к мифу и только к мифу.
И в этой исторической ситуации, оказывается, совсем неважно, что сделано, куда важнее растиражировать все наши намерения безмерному информационному миру. Но один раз недостаточно — нашумевший лозунг Энди Уорхолла, что каждый имеет право на 15 минут славы, безнадёжно устарел. Поэтому регулярный повтор самоутверждения должен звучать в системе всех координат не только жизни, но даже смерти, поскольку тому же американскому острослову принадлежит вполне современное уточнение, что он больше всего известен в основном своей известностью. А это уже прерогатива рекламы, поскольку, по замечанию современных философов, человек не желает больше жить в мире, который создан не им. Так механизм рекламного стиля взаимного общения проникает из со-бытия в бытие небытия и заносит нас в водоворот целого, что создал накануне мировой разум. Несёт не для того, чтобы мы укрепили единственное целое, а разрушили всё напрочь деталями рекламного стиля мышления, с помощью которого мы сменили факт существования на факты видимости. Пока нас видят, слышат, ощущают — значит, мы существуем.
Почему реклама расцветает буйным цветом? Да потому, что нам с помощью инструктивного мышления пропаганды всеобщего потребления внушили иллюзию бесплатности изобилия, которое теперь пытается управлять всем при помощи ожидания чуда! В нашем медиасообществе придаток иллюзии достиг совершенства давно ожидаемого избытка, с помощью которого иллюзия научилась покупать и продавать сама-себя-себе, заменив устаревшую экономическую формулу товар-деньги-товар.
И нашему большинству нравится наличие избытка, и реклама это активно демонстрирует. Вторичное- даром и красиво- подменило первооснову, чтобы построить новый базис, в котором регулярная демонстрация иллюзии изобилия стала преобладать над производством собственно товаров, продуктов и даже произведений искусства. Впрочем, как заметил современный модный художник Константин Батынков, “критиковать рекламу и общество потребления бессмысленно, потому что это становится саморекламой”. Поэтому общество лишь молится виртуальной Троице, где Отец-товар, Дух-реклама, а Сын — деньги.

ПОСЛАНИЕ ЧЁРНОГО КВАДРАТА БЕЛОМУ…

Мы раздавлены наследием…
— Прощай, — говорит мне эта мысль, —
Я дальше не пойду”.
Поль Валери
Вот я и дома, — сказала мысль,
оглядевшись по сторонам. — Но
что-то за время моего отсутствия
у тебя стало, как в отхожем
месте. Ничего, поработаем —
наведём порядок.
Из дневника

Художник нарисовал большую цветную картину и пригласил друзей оценить работу. Слов одобрения не требовал, а поставил рядом ведёрко с чёрной краской и кисти.
— Каждый имеет право замарать на полотне то место, которое не отвечает его эстетическому вкусу, — был щедр художник.
И началось. Часа не прошло, как картина была полностью закрашена в чёрный цвет, и лишь светлые паутинки в середине напоминали, что когда-то полотно несло в себе солнечный свет.
Так родилась ставшая со временем знаменитой картина “Чёрный квадрат”, в которой была завёрстана идея, что подлинная красота видна даже сквозь тьму. Так была поставлена чёрная жирная точка в вековой истории искусства, после которой открылась новая концептуальная веха в понимании роли искусства как науки и науки как искусства. По сути, обозначилась смена первоисточника и ухода начала начал. Это произошло лишь тогда, когда чёрная муть души совпала с мраком хода истории. Именно с “Чёрного квадрата” стартовал новый XX век и положил начало военно-литературному развитию человеческой цивилизации, дегустируя бытие глотками культуры. Ведь после сотворения и продолжительной эксплуатации мира роль информационного насыщения бытия перешла от бога к человеку, который вооружился научно-техническим прогрессом и преодолел ограниченной исторический путь от индивидуально-ремесленного “я мыслю” до коллективно-индустриального “мы существуем”, с помощью чего разомкнул бытие явленное на событие про-явленное и закреплённое с помощью чистого разума.
И теперь на наших глазах при помощи глобальной коллективной души (не путать с мировой душой), виртуальной реальности человек-творец пытается успешно закрепиться и обеспечить себе веЩное существование, переходя от тавтологического возобновления себе подобных как события бытия к постоянно действующему со-бытию бытия, где вечность всегда не в конце, а в начале.
От Ницше известно, что Бог умер. Но даже умерший Бог един, потому что литературно-прикладной человек — это элементарная частица господнего распада. И главная задача всевышнего трупа — умертвить остальное, чтобы собрать и слить воедино частицы бессмертия — наши души — и на этой основе воскреснуть самому. Для этого собираются наши души в раю и в аду.
И человеку ничего не останется, кроме как защититься бессмертием (а наша жизнь — это точка пересечения с ним), создавая виртуальную реальность на основе клонирования действующего настоящего, и скрыться в новой реальности, где мы будем недосягаемы для божьей кары, которая даже после смерти Господа всесильна над нами, пока мы пользуемся его бытием. Виртуальная реальность — это наш шанс стать нечеловеками-видимками, это наше движение в сторону Слова, того самого Слова, которое по-прежнему вначале и с которого все началось. Но нечеловеку-видимке нужно начала постичь раньше, чем это сделает, умертвив нас всех поодиночке, стремящийся к воскрешению Бог.
И прежде всего необходимо: выслушать всё, собрать всё, организовать всё, пережить всё и спасти всё, как это делал со скоростью света Всевышний. Но мы помчимся ему навстречу со скоростью тьмы “Чёрного квадрата”. Нам ещё предстоит сгустить краски от чёрного — до белого. Ведь все лучшее выходит из тьмы на свет поэта. Ибо там, где для Бога конец, там для человека — начало!

ПОЭТЫ — ЗАМКНУТАЯ КАСТА СОВРЕМЕННОСТИ?

Диалог поэтов Владимира Монахова (Братск) и Эльвиры Частиковой (Обнинск — Боровск)

Владимир: Для многих русских поэтов переписка всегда была составной и очень важной частью литературного творчества. Переписываются и современные поэты. Наш с вами эпистолярный роман, если не ошибаюсь, длится больше тридцати лет. Что для вас переписка с поэтами — архаика или повседневная потребность души?
Эльвира: Это просто общение с тем, кто мне интересен, но иначе — недоступен. Те, кто отводит мне на контакты телефонные звонки, и сами недостойны большего.
Владимир: В конце 90-х я спросил у вас: “Значит, вы не поддались искушениям сети и по старинке пользуетесь почтовым ящиком, доверяете больше медлительной почте, чем скоростному “емельству”? Вы сопротивляетесь наглому техническому прогрессу, который подминает поэзию, или следуете устоявшейся привычке?” А вы ответили, что “электронкой” пользуетесь и восхищаетесь удобством, но… вам доступнее способ — бумажный. Причина в отсутствии под рукой соответствующего оснащения.
Теперь сеть стала доступной, а наша с вами переписка как-то подувяла, мы стали дальше друг от друга, письма посылаем информационно скупые и все реже и реже. Что это с нами произошло?
Эльвира: Электронная переписка очень мобильна, она не располагает к раздумьям, лирическим отступлениям и каким-то неторопливым беседам с адресатом, что предоставляет бумажная. Поэтому её вести интереснее, равно как и ждать подробного ответного письма.
Владимир: Современные поэты — это своеобразная замкнутая каста, которой каким-то чудом удаётся обходиться без читателей. Готов поспорить, что сегодняшние читатели Эльвиры Частиковой — это зачастую другие поэты, а если это читатель в чистом виде, то, как только мы его тщательно поскребём, обязательно обнаружим скрытое тщеславие несостоявшегося поэта. В этой связи хотелось бы услышать, каких поэтов читаете вы и кого вы готовы открыть для других.
Эльвира: Мои читатели разные: от понимающих меня — до сочиняющих меня. Среди них есть и поэты, но небольшая часть, т.к. поэтов всегда меньше, чем их антиподов. Открывать новых поэтов — счастье для меня, и у всех своя последовательность. В 60-е годы я открыла для себя Инну Лиснянскую, Юнну Мориц, кто-то лишь теперь… Активно слежу за творчеством Светланы Кековой, Инны Кабыш… Сегодня восхищаюсь романом Игоря Ефимова “Неверная”, стихами Юрия Ряшенцева, Александра Кушнера, Геннадия Русакова, Юрия Беликова, Константина Кедрова… Современную жизнь сопровождает много хороших книг, таланты в нашей стране не переводятся.
Владимир: В общепризнанном понимании вы традиционный поэт, но встречаются среди ваших ритмов и рифм вкрапления верлибров и хайку. Современная поэзия разнообразна по форме и содержанию. Как вы относитесь к этому “разновразию” и насколько готовы поддерживать этот разлив экспериментов?
Эльвира: Своим творчеством я никого не готова поддерживать, ибо самовыражаюсь своим способом — ничего более. Хочу — пишу верлибр, хочу — рифмую или перехожу на прозу, как слышу подсказку Всевышнего (кого же ещё?!). Мне неважно, в чьих это традициях, лишь бы не противоречило душе моей. Самое интересное сегодня и всегда — когда пишется, замыслы теснят друг друга, просятся на бумагу, и ничего этому не мешает! Потом всякие творческие конкурсы, в результате которых обнаруживаешь себя замеченной и опубликованной где-нибудь в Сибири (“День и ночь”, “Город гротеска”), в Канаде (“Форум”), в США (“Флорида”, “Всемирный день поэзии”). Не хочу продолжать перечисление, т.к. это побуждает назвать и те издания, в которых меня нет, а их столько! Впрочем, это стимулирует и рисует небывалые перспективы, не правда ли?
Владимир: Может быть. Тем не менее, в своём творчестве вы постоянно возвращаетесь к Пушкину и напоминаете читателю о любви к нему. Не устала ли ваша муза нести на себе “гиганта поэтической мысли”? У меня даже есть ощущение, что современная поэзия набила оскомину от юбилейных банальностей. Мне кажется, пора крикнуть: “Не трожьте Пушкина руками!” Перенасыщенность умертвляет классика, и хочется уже больше о нём анекдотов.
Эльвира: Любовь к Пушкину равна моей боли, ощущаемой мною с той ранней поры, когда я узнала это имя. Никак не могу остыть к нему, и что вдохновляет меня — точно не отвечу… Не юбилеи, конечно, а сам единственный и неповторимый.
Владимир: Когда-то Москва была центром русской поэзии: в ней выходили толстые журналы, в ней раздавались престижные премии. Журналы и премии остались, но есть ощущение, что провинция больше не ориентируется на столицу, а задаёт свой поэтический тон в литературном процессе России. Как вам видится этот процесс из глубинки?
Эльвира: Я вижу сплошные “междусобойчики” — особенно по “толстым” журналам, по главным литературным премиям. Но не скажу, что премируют недостойных, скорее — наоборот, но явно одного круга. А остальные разобщены.
Владимир: Вы пережили успехи в карьере поэта: премия имени Марины Цветаевой, переиздание вашей совместной с Валерием Прокошиным книги стихов “Новая Сказка о рыбаке и рыбке”, постоянные публикации в журналах от Москвы до Нью-Йорка. Но премия мизерна, тиражи книг и журналов маленькие. У меня такое ощущение, что подлинная литература живёт не вширь, а внутрь себя. Так что же тогда, успех для современного поэта — известность в узком кругу посвящённых, слава среди издателей, популярность не дальше родного города? Как-то всё это выглядит по-карликовски скудно! Разве это может удовлетворить тщеславие поэта?
Эльвира: Да, всё по-карликовски скудно, поэтому и не стоит говорить о популярности. Кое-какие успехи считаю просто хорошими отметками, как в школе, заслуженными за хорошо выполненные уроки, которые я задала сама себе. Известность в масштабах своей области говорит об ограниченной конкуренции. Но это не изводит, а ориентирует: есть перспективы на расширении территорий… Удовлетворённое тщеславие — это смерть.
Владимир: Прозвучавшее в ХХ веке “Поэт в России больше, чем поэт” сегодня выглядит не оправдавшим себя пророчеством, но всё же сегодня для вас быть поэтом — это…
Эльвира: Формула Евгения Евтушенко не устарела и ныне. Вот и вы её приводите. Когда поэта было некому заменить, он заменил собою всех. Сейчас у него есть помощники, среди которых он почти затерялся (от чего-то или кого-то одного легко устать), но не навсегда, уверяю вас. А вот сама себя я поэтом назвать не смею, это дело читателей, почитателей и…времени. Погодим пока с этим.
Владимир: Вы пишете в одном из стихотворений: “Не спрашивай меня, куда иду”. Но в этом веке у вас сложилась довольно-таки уникальная ситуация. Вы прижились и телом, и душой, и стихами на два города: Боровск — Обнинск. Старый, со времён ещё татаро-монгольского нашествия, питает Ваши новые чувства, и прежний, молодой, город атомщиков, не забывается. Мне кажется, в этом есть какой-то ваш поэтический рифменный шаг (нынешние говорят — перформанс) — жить на два города. А вы как это оцениваете внутри себя?
Эльвира: Представьте себе, что я умудряюсь принадлежать сразу двум городам, благо, что между ними всего 16 км — на самолёте они преодолеваются за секунды. Но я, чтобы поразмышлять о жизни, езжу лишь на автобусах и маршрутках. Обнинск — лучший город на земле, а Боровск — возвращение в далёкое прошлое, скорее дачно-садовый вариант, чем иной. В Обнинске я живу, тут мой многолетний дом, близкие и друзья вокруг — достаточно накопилось за 40 лет проживания, даже родные могилы…Боровск же возник только в 2002 году, ему меня не перетянуть вовеки. Я езжу сюда лишь потому, что меня ждёт муж, променявший Москву на Боровск. Весь этот территориальный драматизм довольно сложно объяснить кратко.
Мой Владимир — художник, он разрисовал Боровск, вынес прямо на стены его историю, взбудоражил этим весь русский мир, попал во все главные телепрограммы, на страницы наших и зарубежных газет и журналов и т.д. С одной стороны — признание, с другой — суета сует, мешающая жить и работать. Масштаб его личности для Боровска великоват, чего ему и не прощают местные персонажи. Мне видеть это просто больно. Я, находясь в Боровске, стихов не пишу, зато рисую, потому как это город художников. Даже выставлялась в галерее и кое-что из своих работ продала — по просьбе… А со словом я работаю в Обнинске, кроме стихов слагается и проза, с композиторами рождаются песни, выходят диски, проходят творческие вечера — все нормально. Конечно, жить на два города трудно, но облегчённого варианта пока нет. Утешаюсь, что супруги порой живут и на две страны. А что же, ХХI век на дворе, перемещаться стало проще!
Владимир: Есть вопрос, который вы, как поэт, постоянно сами себе задаёте и ищете на него единственно правильный ответ — каков он сегодня у Эльвиры Частиковой?
Эльвира: Я задаю себе извечный, сформулированный Пушкиным вопрос: “Жизнь, зачем ты мне дана?” Поскольку на него никогда нет ответа, он актуален всегда: и вчера, и сегодня, и завтра. Более того, он побуждает меня и к более мелким вопросам, напоминающим солнечные лучи. Не это ли держит в творческом тонусе и позволяет выяснять хоть какие-то отношения с миром? А лучше всего, мне кажется, на этот вопрос я ответила вот в этом “Наплаканном сонете”
Мне не даёт давно уже покоя
Незыблемая тайна бытия.
Вот наша жизнь, вот смерть. Но что такое
Спешащая к развязке кровь моя?
Как я могу прельститься неземною
Легендою, где облако-ладья
Укачивает, и голубизною
Неспешно омываются края?
То царство гжели? Но не глянуть вниз,
Поскольку нет таких особых линз,
Способных обеспечивать обзоры.
Зечем тогда внушается до слёз
Любовь к сей жизни с шелестом берёз
И к Родине, готовой сдвинуть шторы?

НЕЧЕЛОВЕК-ВИДИМКА В ЧЁРНОМ КВАДРАТЕ НИЧТО

Доказательства унижают.
Из фольклора XX века

Нечеловек-видимка — пока это метафора. Лишь со временем ей суждено стать философским, а затем научным термином. Но для этого человечество должно трансформироваться в это новое про-явление бытия, которое включит в себя небытие Ничто.
Произойдёт это только в далёком будущем. Тогда природный разум организационно и органично присоединится к искусственному интеллекту машины, став массовым движением материи, видоизменив вещный мир в информационный, возбудив мощный внутривидовой катализатор глобализации ноосферы бытия. С точки зрения ныне здравствующей действующей, а особенно бездействующей части человечества, процесс этот будет протекать саморазрушающе. Но с точки зрения бесконечности, в гамаке которой уютно качается Вселенная, пройдёт созидание нового события, которое возобновит движение от ноль бытия к бытию ноль, где информация будет свободно курсировать и множиться в термодинамическом вакууме между вечными конструкциями вселенной.
А сегодня нечеловек-видимка — всё ещё лирический герой моей поэзии, он очерчен скупыми рамками и параметрами вымышленной яви литературного существования, без точной даты рождения, без прояснённого жизнепомысленного пути, пока ещё неопознанная величина лжизни, которая должна быть извлечена только из художественного опыта современности. Недаром ещё Юрий Тынянов, изучая творчество В. Хлебникова, одного из предтеч нечеловека-видимки, предупреждал: “Нужна упорная работа мысли, вера в неё, научная по материалу работа — пусть даже неприемлемая для науки, — чтобы возникали в литературе новые явления. Совсем не так велика пропасть между методами науки и искусства. Только то, что в науке имеет самодовлеющую ценность, оказывается в искусстве резервом его энергии”.
Тут уместно напомнить, что и “Чёрный квадрат” Казимира Малевича, обруганный косномыслящими художниками-предметниками, не принявшими теории супрематизма, по сути, очертил новую, не столько художественную, столько научную перспективу. Когда Казимир Малевич ввёл в обиход искусства, казалось бы, малохудожественную утопию “беспредметности мира”, то это привело к безграничности возбуждения человеческой мысли. Неслучайно в это же время Макс Планк заговорил об излучениях абсолютно чёрного тела. А астрофизики ХХ века стали изучать “чёрные дыры” в космосе. Так кажущаяся примитивизация в искусстве тесно сомкнулась с научной мыслью, где стала доминировать теория относительности, гармонизировавшая одновременно дальнейший ход познания на макро- и микроуровне непознанного. И что бы там ни говорили реалисты, “Чёрный квадрат” Малевича пропустил через себя всё искусство и философскую мысль ХХ века, научив видеть истинную красоту даже сквозь мрак тьмы. Разумное человечество уже около ста лет живёт с “Чёрным квадратом” в голове, и жалкие попытки сторонников оголтелого реализма сбросить его с корабля современности разбиваются о сам “Чёрный квадрат”, ставший системообразующей конструкцией, на которой устойчиво держится современная философская и научная мысль. И сегодня ей явно не хватает нового объекта, такого как нечеловек- видимка, способного не только вобрать в себя все достижения человечества, но и начать с помощью энергии “Чёрного квадрата” освоение пока что не познанного Ничто.
Нечеловек-видимка — это одновременно созидательно-разрушающая система нашего будущего, от которого нам теперь не уклониться. Именно нечеловек-видимка должен избавить человечество от накопившейся усталости предрассудков, чтобы начать штурм непознанных чёрных тел Ничто, действуя не столько в границах видимого, сколько в границах строго продуманного. Продумывать с помощью искусственного интеллекта то, что уже не постигается человеческим разумом, — вот важнейшая задача будущей современности. Продумывать так, чтобы ноосфера человеческого бытия уменьшилась до космических размеров искусства “Чёрного квадрата”, пропуская его сначала сквозь пальцы художников, которые при помощи сжатых форм культуры продолжат борьбу со сложившимися длин — нотами бытия, создавая быстро-само-совершенствующийся вариант познания. После чего можно будет клонировать способного действовать в будущем нечеловека-видимку, который научится преодолевать заявленный после смерти Бога конец истории.

ПОДВИГ САМООБМАНА

Бог умер.
Ницше
Ницше умер.
Бог
(Из фольклора ХХ века)

Постмодернизм любит играть глобальными словами: закат Европы, конец Истории, смерть Бога. Критики постмодернизма разоблачают это философско-литературное направление за стремление преждевременно всему подвести итоги. Но критики почему-то не замечают, что постмодернизм чаще всего применяется лишь как стилевой приём, с помощью которого мыслители подводят итог свершившемуся, прописывая якобы новые способы перехода отжившего к новострою. Хотя частенько замечаем, что предлагаемое проектирование нового — хорошо забытое старое. Тот же постмодернизм имеет предтечу: пророчества Апокалипсиса можно смело считать первым футуро-философским проектом уничтожения человечества.
Вот и Марина Кудимова в одной из своих статей напоминает, что на поле постмодернизма свершилось три глобальные смерти — смерть Поэта, смерть Бога и, как затянувшееся следствие, смерть Человека. Смерть Поэта констатировал мальчик Лермонтов. Смерть Бога — юный и болезненный Ницше. А вот смерть Человека хоть и провозглашена публично, но регулярно подвергается сомнению, а также оспаривается и в области философской мысли, и в области художественного творчества.
Тем не менее постмодернисты упорно напоминают, что нам предстоит умертвить не другого человека, как успешно это делается на протяжении всей истории, а себя лично. А лишь умертвив себя — можно стать самому Богом, если не в Бытии, так в виртуальной реальности. Недаром современная наука пока только подбирается к прояснённости мысли о том, что завершающаяся на наших глазах смерть Человека — это всего лишь литературное прогнозирование, данное нам в ощущениях перехода, а точнее из-живание Человека реальной реальности в реальность виртуальную, где зарождается и действует нечеловек-видимка, осваивая радикальный вымысел коллективного бессознательного на пути к искусственному интеллекту. О таком состоянии древние говорили, что жизнь и смерть — это одно и то же, потому что разрушение химико-биологической молекулярности не значит разрушения информационно-энергетического пространства, где разворачивает своё действо нечеловек-видимка.
Если Бытие — самиздат Бога, то виртуальная реальность — это самиздат нечеловека-видимки, в сторону которого эволюционирует Homo sapiens.
Уже столько раз обращали наше внимание современные мыслители — нигде мы не достигаем такой тонкости, изобретательности, творческих вершин, как в области самообмана — теперь уже виртуального самообмана. И если самообман в сфере коммуникативного стремительно проникает в непознанное — почему бы не пойти по этому пути?
И первым творит индивидуальный подвиг самообмана в мире постоянных и регулярных событий поэт, прокладывая дорогу инакомыслящему в рамках виртуальной формы со-бытия небытия. Тот самый поэт, о смерти которого поспешно оповестили некрофилы от истории и литературы. Поэт сам движется к неведомому и ведёт за собой остальных, не боящихся заглянуть в Ничто, энергетика которого соприкасается в создаваемой нами виртуальной реальности, которая становится переходным периодом между миром и антимиром. И в этом переходном периоде поэт — главное действующее лицо. Настоящий герой, который выворачивает наизнанку тьму и показывает, что внутреннее содержание тьмы — это такой же свет. И не боится нам сказать следующее:
Проходит жизнь короче афоризма.
Компьютер развлекает мыслью чернь.
Бог создал всё в безумной нашей жизни,
В разумной жизни — сам же стал ничем!

ЛЮБОВЬ — ЛУЧШАЯ НОВОСТЬ ДНЯ
Эпиграф к роману

Известный репортёр, усталый и злой, вернулся домой.
— Опять новостей нет! — с порога раздражённо сообщил он жене, которая подала ему домашние тапочки.
— Не огорчайся! Ты же сам всегда любишь повторять, что отсутствие новостей — это лучшая в мире новость, — утешила жена известной в журналистских кругах банальностью.
— Говорить-то говорю, но думаю, что за плохую работу меня могут из газеты погнать…
— Так уж и погнать — у тебя ведь имя!
— Сейчас погонят и на прежние заслуги не поглядят, — остался непреклонен супруг. — На что жить будем?
— Как-нибудь преодолеем экономические трудности, — провожая мужа на кухню, ворковала жена. Она усаживала своего мужчину за стол, ставила перед ним любимую китайскую чашку со свежезаваренным зелёным чаем, мазала хлеб маслом. Она знала: еда из её рук делает мужчину покладистей и спокойней. А когда мужчина увлёкся ужином, неожиданно сообщила:
— У меня для тебя есть хорошая новость.
— Какая? — скептически посмотрел на жену репортёр.
— Я тебя люблю!
— Так это уже известно лет двадцать, — скупо усмехнулся шутке журналист.
— Это только тебе известно, а твои читатели находятся в полном неведении. А вдруг это окажется первополосной новостью?
— Сомневаюсь. Ещё древние говорили, что самая важная новость для народа — это цены на хлеб. С тех пор ничего не изменилось.
— Но они же говорили, что не хлебом единым.
— Это пока хлеб на столе есть, а как он пропадёт, так только о нём и говорят. И любовь жены к известному репортёру, который теряет профессиональные навыки, никого сейчас не заинтересует, а потому никто за такую новость не заплатит.
— Откуда ты знаешь? Возьми и передай в редакцию мою новость, и посмотрим на реакцию.
Передаю!

РОССИЯ: СТРАНА-ПОЭТ
Апологетика Пушкина

1. Россия — страна-поэт. Её базис — Пушкин. Надстройка — читатель.
2. Что для эфиопа смерть, то для русского — Пушкин.
3. Только с Пушкиным мир становится реальней.
4. Пушкин — первая попытка русской литературы познать себя другими.
5. Благодаря Пушкину российская словесность перестала быть пустоцветом.
6. Пушкин — первый, второй, третий и последний поэт зарифмованной России.
7. Читая Пушкина — народ безмолвствует.
8. Пушкин научил русских, что они состоят не только из желудка.
9. Неутихающему желанию похоронить русскую литературу мешает Пушкин, благодаря которому мы всё ещё существуем.
10. Если весь мир может обойтись только одной Библией, то Россия — Пушкиным.
11. Пушкин — памятник себе: поэзия заветной прозы.
12. Пушкин живёт при любом режиме. Каждый режим погибает без Пушкина.
13. Россия — между стихами Пушкина и возвышением звёзд.
14. Как в пушкинском столетье, прирастёт российское могущество стихами.
15. Пушкин — столица читающей России. С рождества Александра Пушкина обессмертилась русская жизнь.
16. У Пушкина даже молчание высокохудожественно и понятно каждому читающему русскому.
17. Пушкин — лиретик России.
18. Пушкин — вечность чудного мгновения.
19. Политики до крови расцарапали настоящее. Пушкин врачует будущее. Пушкин — наше политическое убежище.
20. Когда Россию отлучили от Бога, то его место занял Пушкин. Но если Бог не вернётся к русским, то Пушкин и впредь будет справляться блестяще с его ролью. Ибо — затихает даже ангелов хор, когда Россия верит стихам Пушкина. Бог спасает всё, а Пушкин — Бога!
21. Пушкин потушил в России тьму своим внутренним светом.
22. Пушкин разводит стихами знаки добра и беды.
23. Пушкин ежедневно сотворяет Россию стихами.
24. Только за душой у Пушкина спасётся Россия.
25. В России всегда на часах поэзии пушкинский крестный ход.
26. Для Пушкина вечность — всегда русское настоящее.
27. Мы все пьём из вечности Пушкина и не можем напиться. А рядом с нами пьёт Бог и все сопровождающие его лица.
28. Из замкнутого круга русского человека душа глядит в мир зоркими глазами Пушкина.
29. Спешите говорить — озвучивайте жизнь стихами Пушкина.
30. Когда русским не на что жить — Пушкин пытается спасти народ стихами. Когда жгут глаголом сердца людей — то отступает чувство голода.
31. На полях незавершённой стенограммы русской истории поправки Пушкина.
32. Со времён Пушкина Россия — страна-поэт — знает, как это больно — загонять под ногти иголки времени, а в ответ откликаться — стихами.
33. Пушкин улучшил облик человечества, которое стремится истинную красоту видеть даже сквозь тьму.
34. Пушкин отделился от государства и стал поэтом. Теперь мы все — ходим за ним по пятам.
35. Самый патриотический поступок русских — это сохранить в себе Пушкина.
36. Не страшно, когда в искусстве мало жизни. Жутко, когда в жизни мало искусства.
37. Прожит ещё один день. Вечером смотрю по телевизору, что ещё вошло в историю из Пушкина.


ПУНКТУАЦИЯ ПУШКИНА



Первое, что я запомнил у Пушкина наизусть, была поэма “Цыганы”. Было мне лет шесть. Я не знал знаков препинания…
Владимир Крупин

, , , !
,
.
,
:
,
, ,
.
:
— , !
.
КОММЕНТАРИЙ
При публикации пунктуации использовано стихотворение А. С. Пушкина “Д. В. Давыдову”, которое было завершено поэтом в 1836 году. Исследователь процитировал знаки препинания по десятитомному изданию произведений Пушкина, выпущенному в свет в 1974 году “Художественной литературой”. Этой оригинальной идеей исследователь надеется указать вдумчивым читателям другой путь расширения возможности литературы по извлечению нового интеллектуального и эстетического удовольствия в области синтаксиса. Исследователь надеется, что его иной взгляд направит юного героя научного подвига пополнить отечественную пушкиниану новым интеллектуальным продуктом метафизического апостериори всенародной любви к национальному гению.
РЕЦЕНЗИЯ
В погоне за оригинальностью так называемый исследователь демонстрирует полное невежество и научную недобросовестность, что характерно для современных поэтов. Если бы наш исследователь открыл хотя бы академическое издание 1936 года, то сразу обнаружил бы, что пунктуация этого стихотворения отличается от пунктуации позднее изданных книг, поскольку эта ветвь русского языкознания постоянно меняется. А если бы исследователю удалось заглянуть в рукопись А. С. Пушкина, то диаграмма пунктуации выглядела бы совершенно иначе. Вот тебе и весь научный поиск на пустом месте.
Предложенная работа носит хулиганский характер и не имеет научных перспектив, а посему к изданию не должна быть допущена. Но поскольку автор, человек пробивной и нахальный, всё равно запустит свою псевдонаучную работу в печать, то остаётся только надеяться, что она будет носить одноразовый характер. И такая публикация не смутит научную мысль интеллектуальной молодёжи, которая не должна поддаваться ложному течению поиска здравого смысла при помощи здравого бреда.
РЕПЛИКА АВТОРА
Русская революция 1905 года началась в том числе и с забастовки рабочих одной из московских типографий. Они потребовали, чтобы при сдельной оплате труда точки и запятые считались за буквы. Вот тебе, господин рецензент, “поиск здравого смысла при помощи здравого бреда”. Революции в России начинались в том числе из-за знаков препинания.

РОССИЯ — АВОСЬ БЫТИЯ

— В ваших размышлениях не нахожу ничего нового, — сказал придирчивый критик. — И зачем вы пишете?
— Чтобы старого не забыть! — ответил автор.
Из дневника

1. Трагедия России в том, что в ней то и дело пропадает культура воспоминаний. А то, что мы имеем как взвесь истории, на самом деле вымысел правды. Народ наш очень часто жил и теперь живёт на поводке короткой памяти. Поэтому, постоянно подстрекаемый безответственными гордецами, самоуничтожает слой русской ноосферы, истончая его карательным образом мысли и жизни, держа культуру на подозрении. В результате вместо конструктивности души нас сковывает тотальная мечтательность, уводящая даже практичного землепашца от реальности урожаев, которые почему-то лучше всего удаются на Западе. Причём все тем же выходцам из России.
2. Россия всё время стремится узнать правду. С какой-то патологической жертвенностью стремится к запредельной правде прошлого и будущего, при этом ни в грош не ставя подлинное настоящее, которым она даже готова пожертвовать, поскольку правда для России важнее самой жизни. Но когда Россия узнает ту самую важную правду, то выясняется, что с ней жить ещё хуже, и начинается неразбериха, вакханалия, бунт всех против всех, который уже знать ничего не позволяет. В результате даже явное, что видели все, становится тайным.

3. На ум приходит банальный, но, кажется, единственно правильный образ, что Россия — это огромный мир, который может с большой точностью отразиться на безразмерном итоге небес православия. Но задравши кверху голову, жить неудобно. К тому же мы не нравимся себе в этом отражении небес, сомневаемся в его подлинности, достоверности. Поэтому оглядываемся по сторонам — на восток и на запад, пристально всматриваясь в другие миры, не подозревая, что в них мы и вовсе отражены кривыми зеркалами рационализированного бытия, в котором всегда преследует только чувство голода.

4. Мировая история — это один человек сделал, другой человек — приумножил. Российская история — это один человек сказал, а другой ему на это ответил. И так до бесконечности тянется между прошлым и будущим на поле брани настоящего. Поэтому русским кажется, что родина там, где нас нет. Отсюда и страсть к присоединению новых земель. А в ХХ веке — идеологический захват мира, который современникам кажется провалившимся. На самом деле мир по-прежнему тяготеет к России, поскольку русская культура путём принудительной эмиграции тихо и незаметно наполняет собой цивилизации, опустошаясь внутри себя.
5. Только во чреве русского человека помещается идея построения одного на всех светлого будущего. Пищеварительный процесс в России делал и делает нас едомышленниками. Неслучайно идея возможного построения коммунизма в отдельно взятой стране нами была провалена. Русские убедились, что коммунизм нужно строить только для отдельно взятого человека. И в России особенно. Но в России подобный гуманизм живёт, пока толпа не проголодается. Все великие идеи в нашей стране заканчиваются лозунгами о чечевичной похлёбке.
6. Русские чувствуют себя в ответе за тех, к кому приручились. Поэтому делают своё государство непомерно сильным, чтобы оно могло бороться со своим народом.
7. В России ответы готовы раньше, чем сформулированы вопросы. Во всём мире думают столетиями, а потом совершают исторические поступки. У нас же сначала совершают исторические поступки, а потом их стремятся оправдать во имя великой цели, которую даже не пытаются вразумительно сформулировать.
8. В России всегда желание поговорить выливается во всеобщую страсть оговорить.
9. Всё в мире проходит, только русское ничего не проходит никогда.
10. В России Homo sapiens — это звучит брутто, потому что у православных в чистом весе только их душа.
11. Над Россией витает книжный дух, хотя техпрогресс уже соблазнил одну шестую часть земли преимуществами Интернета. Но мне кажется, что Интернет — это вывернутая наизнанку Россия, где нежная душа просторов ушла в пятки техпрогрессу, и её там растоптали в кровь. А что ещё может сделать с нашей страной Интернет — интеллектуальный интервент разумного безумия?
12. Просторы России настолько велики, что любые политические, экономические, культурные инициативы гасятся независимо от того, откуда они идут — с востока или запада, с Сахалина или из Москвы. Нас, русских, мало на такой материк, чтобы по генетической цепочке бытия передавать друг другу энергию созидания. Недаром ещё в правремена возникла парадоксальная мысль, что Россия сильна беспорядком. В результате русские первые в космосе, после собак, а подъезды их домов загажены фекалиями любимых псов.
13. С одной стороны, Россия страдает самоуничижительностью, а с другой — переполнена нарциссизмом. Самоуничижительность — от ощущения технической отсталости навсегда. Хотя самые известные технические разработки принадлежат русским, и это ведёт к преувеличению в нашем сознании роли и значения интеллекта и духовности, тяготеющих к нарциссизму. В результате русский ум растерзан одновременно и любовью, и ненавистью к себе. Это мешает стать в один ряд с самовлюблёнными цивилизациями и без конца возвращает нас к самогеноциду, и неважно от кого он исходит — от Ивана Грозного, Петра Первого, Ленина-Сталина или современных демократов.
14. Русских не покидает сомнение, что поддерживаемый ими техпрогресс — это путь слабоумного человечества, которому уже никогда не научиться энергетику духовности превращать в укрепляющий поток жизни. Жизнь русского человека — это постоянное возвращение в будущее на основе православия. Но мы отвернулись от такого шанса, оказавшись впереди техпрогресса, который раздавит нас. В результате мы приняли новый Вавилон — Интернет, который подкупил нас бессмертием при жизни. Бессмертие — вот ключевое слово русских, которым нас заманили в православие, а сегодня смущают Интернетом. Это притом, что Россия — авось бытия.
15. В ХIХ веке Россия сделала культурный вдох, который потом обрушился на нас бескультурным выдохом.
16. Россия нуждается не в единомыслии, а в единодушии. Но первого она достигает быстрее, чем второго.
17. Издавна в России среди барствующего сословия повелось возмущаться не тем, как похабно и мерзко живём, а тем, как об этой нецензурной жизни нецензурно пишут. Следствия раздражают больше, нежели первопричины, отражение порождает гнев, протест и репрессии — нежели само лицо нашей родины.
18. С тех пор как в России булыжник стал оружием пролетариата, цивилизации предпочитают асфальт.
19. Вечность ослепила Россию жизнью, дав шанс помечтать о бессмертии.
20. Русский писатель Антон Чехов рекомендовал “выдавливать из себя по капле раба”. Весь мир взял этот совет на вооружение, и только русские люди сопротивляются, потому что сомневаются: когда выдавишь из себя без остатка раба, то не исчезнет ли в тебе человек, русский человек? Так что, пардон, классик наш любимый, твой совет нам кажется опасным. Русскому человеку нельзя быть полностью свободным. Пока в нас есть хоть капля раба — мы люди!
21. Сегодня в России властители дум вытеснены властителями сум. Все тайные замыслы финансовой олигархии оплодотворяются циничным умом тэвэшных щелкопёров, которые цифровое однообразие калькуляторов умело маскируют под привычную русскому человеку словесную вязь оригинальных размышлений об общественном бытовании. Деньги многих научили говорить правду без правды. Теперь в России такая гласность — говорить и показывать то, что на самом деле лучше скрывать. Ведь ещё физиолог Иван Павлов предупреждал: “Русский ум любит слова, а не факты, причём смысл слов не проверятся”. Вот они этим и пользуются.
22. Проливая в очередной раз кровь во имя светлого будущего, почему русские люди не задумываются, а вдруг всё лучшее уже убито ими?!
23. В России пока не мыслишь, до тех пор существуешь. Поэтому русские мыслители предпочитают такой тезис: молчанию — высокохудожественность!
24. Ветры истории в русскую провинцию чаще всего приходят в письменном виде.
25. “Что-то все грамотными стали!” — знакомая фраза из недавнего прошлого уступила в России место другой: “Я в этом ничего не понимаю”. К чему бы это? Или профессионалов поубавилось, или народ стал самокритичнее? А может, как только профессионалов поубавилось, так сразу и народ стал самокритичнее?
26. Плохая жизнь в России — разговоры об этом уже набили оскомину. Но как только наступают праздники (а они частенько происходят на просторах нашей родины) — глядь, а мы гуляем. И на столах у нас густо, и в желудках не пусто, и мора нигде не наблюдается. Как-то странно выходит на фоне разговоров о скудной жизни.
— А ты, что русскую сказку про колобка забыл? — говорит мне коллега.
— В каком смысле?
— А в сказке тоже не из чего было колобок испечь. Но по сусекам поскребли, по амбару помели, мучки собрали и колобок испекли. А у России — такие закрома! Мы даже не подозреваем, что у нас там имеется.
27. В России никто не прав, когда все правы.
28. Меня часто спрашивают: если ты такой умный, то почему остаёшься жить в жуткой России, даже отказался от туристических поездок за рубеж? А дело в том, что меня раздражают русские, выехавшие за границу. Какие они там патриоты, как любят нашу родину, как тоскуют о ней, как страдают! Зачем такие испытания моей душе? Я лучше буду ненавидеть Россию отсюда — изнутри, чем тосковать по ней там. Так и вышло, что я перестал выезжать за пределы России. Морально жить врагам не запретишь!
29. Главный вопрос русской современности — это понять: сколько в добре зла, а в зле — добра, когда мир перенасыщен речью, но по-прежнему не хватает Слова — самого главного Слова из тишины того света.
Когда много говорят — мысль не рождается.
Когда говорят без умолка — мысль насовсем пропадает.
Лучшие образцы поэзии предпочитают тишину молчания.
Чистый лист бумаги — единственное тому подтверждение.
Сижу над ним в тишине и молчу, молчу, молчу!
Молчи и дальше, поэт!