Просторные палаты убранством пышным слыли

Просторные палаты убранством пышным слыли,
Картинами до пола. Златые образа.
Вдохнуть в улыбку жизни в картинах тех забыли,
И грустными казались в портретах тех – глаза.

Нет детского задора, в котором – суть улыбки,
Нет той наивной ласки, что светом изнутри.
А чувственные взоры, что от святого – зыбки,
Они в иконах меркли, томился свет внутри.

В просторные палаты я приходил молиться,
Но видел я святое поодаль от картин.
Хозяин утром ранним не в духе, мог браниться,
И вся его прислуга бранилась вместе с ним.

Меня не впечатляли убранства пышных залов,
Подсвечников златые, в каменьях  вензеля,
Феерия нарядов и масок званых балов,
Когда кружились дамы, шаг с пассией деля.

Я торопился скрыться в саду под сенью ивы,
Расписывая кистью портрет приезжих дам.
Вальяжные их жесты, привычки поз - учтивы,
Но царствия величия не видно с виду там.

Пытался я снаружи штрихом создать улыбку,
Раздвинуть взор пошире, убрать с лица – игру.
Исправить кистью можно природную ошибку,
Но подобраться глубже, к душе, я не смогу.

Невинный взор не ищет, как скрыться в масках шика.
Не корчит тело позу, когда внутри – душа.
С икон исходит благо. Открыто свету лико.
И, кажется, вздыхает икона, чуть дыша.

Божественная сущность не требует подмены,
И штрих ложится гладко на будущий портрет.
И украшают в келье пошарпанные стены
Мои иконы-фрески и излучают свет.