Как я ехал в ГСВГ 1985

Заканчивался срок моего пребывания в подмосковной учебке. Последний месяц был, наверное, самым трудным. Курсантов постепенно отправляли в части к постоянному месту службы, а оставшимся приходилось тащить двойную нагрузку. Меня ставили в наряды через день, а потом уже начали ставить каждый день. Я жутко не высыпался, и это очень неприятным бонусом добавлялось к привычным уже голоду и холоду. Ну, конечно, и раньше выспаться не давали, но тут я уже вообще стал как зомби, ничего не соображал, ощущал окружающую реальность как сон. 

В первую очередь, отправляли из учебки на службу в СССР, позже – за границу. Прошел слух, что готовится отправка в Чехословакию, но туда попасть было не судьба в тот раз. Наконец узнал, что меня отправляют в ГСВГ (Группу Советских Войск в Германии). Эта новость меня обрадовала. Говорили, что в загранке служить легче, к тому же можно было посмотреть белый свет за казенный счет. 

В день отправки, курсантов освобождали от нарядов, и оставляли после развода в казарме – готовиться к дороге. Многие пользовались этим, чтобы пошарить в чужих тумбочках. Хотя, что там можно было найти – мыло в мыльнице, зубную пасту, бритвенные лезвия? Впрочем, воровали и это. Воровство так сильно развилось (вообще-то его и в обычное время хватало), что приходилось все мало–мальски ценное носить с собой в карманах: и мыло в мыльнице, и зубную пасту, и бритвенный станок. Все ходили с оттопыренными карманами, а сержанты уже не обращали внимания на это вопиющее нарушение формы одежды. 

По ночам начали тащить даже обмундирование, поэтому мы стали класть его под матрац, на котором спали. 

В соседнем взводе у меня был друг – не друг, ну, знакомый один курсант, с которым мы обменивались приветствиями при встрече, такие приятельские, что ли отношения, и он мне казался приятным парнишкой, может внешность у него такая была – располагающая к себе, не знаю. 

Он попросил дать ему часы в караул. У меня имелись наручные часы, и в 1985 году в Советской Армии они имели некоторую цену. 

На следующий день он часы не вернул, я стал искать его, оказалось – уехал на новое место службы. То есть, он меня обманул насчет караула, он просто хотел завладеть моими часами. 

Перед отправкой в Германию, мне выдали юфтевый ремень и юфтевые сапоги. Это было шикарно! До этого я ходил в кирзачах и подпоясывался ремнем из слоящейся пленки. И кирзачи были говно, и ремень. Вот я думаю так: если хочешь отправить человека воевать или на возможность войны, так дай ему нормальную кожаную обувь и хороший ремень, дай ему теплую куртку, дай ему нормально выспаться, и хорошо его накорми. Но в советской армии, видимо была другая концепция и иной взгляд на этот вопрос, потому что все делалось строго наоборот. 

А юфтевые сапоги и ремни нам выдали не потому, что это была такая забота о нас, а потому что мы выдвигались на передовые позиции фронта между СССР и проклятым Западом и нас бы могли сфотографировать, например, вражеские западные журналисты и мы могли бы на этих гипотетических снимках выглядеть не слишком презентабельно в кирзачах. То есть, наша задача была — показать, что на нас такая же форма российских солдат, что и во всем остальном СССР, бойся супостат! Мы все тута в юфтевых, не токмо в ГДР. Мы богаты и сильны, в кожной избе на столе щи с говядиной. 

Выданные мне великолепные юфтевые сапоги оказались малы на размер, я стал просить старшину выдать мне сапоги бОльшего размера, но он равнодушно ответил, что на складе большего размера нет. 

Собрали группу человек из десяти тех, кто едет в Германию, дали каждому сухой паек – 2 банки мясо–растительных консервов и банку мясных, из расчета на одни сутки пути. Еще дали буханку хлеба на всех. Назначили сопровождающим незнакомого офицера из другой роты, и рано утром мы отправились в Москву. 

В Москве офицер отвез нас в аэропорт, сейчас уже не вспомню в который, в аэропорту был отгорожен скамейками участок внутри зала ожидания, там кучей громоздились солдатские вещмешки и спали на полу солдаты. Больше я этого офицера не видел никогда, он нас завел нас в эту охраняемую зону и свалил куда–то по своим делам. 

Стояла нелетная погода, рейсы отменяли, мы просидели в зале ожидания трое суток. Хуже всего было то, что жрать было нечего. Сухой паек я съел еще в первый день, хлеба этого, который «на всех» я вообще не увидел, в общем, голодал. Солдат из этого огороженного зала не выпускали, но я уже был теперь сержант, а сержантам позволялось выходить в аэропорт. У меня с собой было совсем немного денег – меньше рубля мелочью. Я на эту мелочь купил в буфете пару раз булочки какие–то, а потом осталось только 15 копеек, и я решил на них позвонить домой по автомату междугородней связи, хотя был сильный соблазн и эти 15 копеек истратить на еду. 

Позвонил домой, сообщил, где я и что. Разговаривал я с мамой, и не мог тогда представить, что это наш с ней последний разговор в жизни. И он был совсем короткий, не помню, сколько тогда 15 копеек давали времени разговора, минуты 2–3, кажется. Пообещал сразу же написать, когда прибуду на постоянное место службы. 

И вот кончилась мелочь, я бродил по аэропорту, проходя мимо буфета видел недоеденный хлеб на тарелках, какие–то коржики, хотелось подойти и, незаметно взять, но я преодолевал соблазн. 

В туалете подошел к молодому пареньку, грозно нахмурил брови и в угрожающем тоне попросил мелочи. Парнишка оказался с другом, они пролепетал что–то, типа "нету мелочи" и улепетнули. 

Почему в подобной ситуации грабеж показался более приемлемым для моей совести, чем воровство с тарелки? Парадокс советского воспитания? 

Там было довольно много солдат только что призванных, я хотел было их пощипать, по поводу домашних пирожков, но оказалось, они уже больше недели путешествуют по пересылкам и сами голодают. Тогда, я стал ходить между ними, и выспрашивать – нет ли кого, кому выдали сапоги слишком большого размера? Это похоже на чудо, но мне удалось отыскать такого человека. Мы с ним обменялись сапогами и каждому из нас они стали впору. 

А я уже натер мозоли, хотя до тех пор думал, что после тех мозолей которые набил себе кирзачами в учебке, мне уже ничего не страшно. У меня вся подошва стала к тому времени как пластмассовая я иногда по ней щелкал ногтем и звук был такой, как будто по школьному пеналу для карандашей. 

В Москве вьюжило, а в Германии еще даже листья не все пожелтели на деревьях. На военном аэродроме, нам навстречу попалась колонна дембелей улетающих в Союз. Они приветствовали нас дружным гоготом, свистом, криками "Духи, вешайтесь! ", в нашу колонну полетели ремни. 

Пересылку в Франкфурте–на–Одере я помню смутно, мы там прошли весьма поверхностный медицинский осмотр, кажется, искали, в основном, кожные болезни, вроде чесотки, и не без успеха. 

Во время осмотра, я с некоторым удивлением обнаружил, что за 4 месяца службы в Советской Армии похудел на 20 килограмм (я пришел по спецпризыву в июне). Весил 80 кг при росте 1. 82, а стал весить 60. Кормили в учебке паршиво. А организация кормежки была еще хуже, не раз и не два бывало такое, что ты выходил их столовой не съев вообще ни единой крошки. Или могло случиться так, что вбежав в столовую (да, в столовую нас не вводили а загоняли бегом, да еще и не по одному разу, повторяя этот забег снова и снова, под предлогом того, что мы вбегаем через двери недостаточно быстро) мы видели на столах соседнего подразделения нетронутые чай и куски белого хлеба намазанного сливочного масла. Это сержанты мордовали взвод за какую–то провинность, наверное командовали "встать! — сесть! " пока время завтрака не заканчивалось. 

Можете себе представить мотивацию человека теряющего в месяц по семь кг живого веса, по отношению к бутерброду с маслом? 

Тогда я пришел к выводу, что нам нарочно не дают возможности нормально питаться (наряду с прочими видами угнетения, в первую очередь, с помощью физических нагрузок, пытки недосыпом, моральным давлением) чтобы зачморить до полного безразличия к своей судьбе, сломать волю. На это можно сказать, что из нас готовили бойцов, солдат, убийц. Такой точке зрения противоречит, тот факт, что нас очень плохо учили обращаться со своим вооружением, и по нашей воинской специальности. Я имел очень приблизительное понимание, в этом вопросе, хотя получил запись в военном билете о специальности командира машины по дезактивации техники. Нет, нас просто превращали в послушных запуганных забитых рабов, которые выполнят то, что им скажет начальник. Это и было целью, ничего другого. 

Весь день мы проторчали на пересылке во Франкфурте–на–Одере, а ночью нас погнали к железнодорожному вокзалу. Выстроили в колонну по шесть, получилась весьма внушительная толпа народу. На каждом солдате была шинель в скатке, вещмешок. Во главе колоны поставили бронетранспортер. Он ехал со средней скоростью пешехода, но колонна растянулась, наверное, на пару километров, и в какие–то моменты приходилось бежать, чтобы не отстать. 

Со всех сторон нас подгоняли солдаты ВАИ, одетые немного странно – в черные кожаные костюмы (штаны и куртка), и белые портупеи. 

А на портупеях еще мигала светомузыка, но только без музыки, просто лампочки мигали синхронно, видно у них батарейки были где–то подцеплены к портупее. Они пинали бегущих солдат ногами и полосатыми жезлами по спинам и задницам и кричали (почему–то по–немецки): «Шнель, Шнель!!! » 

Один солдат споткнулся, упал, покатилась скатка, котелок, другие скачут через него, он ползает под ногами бегущих, собирая свое барахло. 

А декорацией – спящий немецкий город, черепичные крыши, брусчатка. 

Ни в одном окне не горел свет. Пока я бежал в толпе, я несколько раз поднимал голову, пытаясь увидеть свет хотя бы в одном окне. Тогда подумал, что немцев так запугали, что они бояться ночью даже свет зажечь, лежат под одеялом, трясясь от страха, пока там на улице грохочут сапоги этих восточных варваров. 

Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет я думаю иначе: немцам просто были до фонаря все эти русские побегушки, а спать они ложились по часам (не как у нас), поэтому и не светились окна. 

Пригнали нас к поезду, и тут я понял, что сейчас будет сложный момент, потому как поезд оказался маленьким (узкая колея к тому же), а народищу была хренова туча. 

Но вышло так, что всех сержантов — выпускников учебок, собрали в отдельную колонну и эту колонну направили к вагонам в самую первую очередь, и я, конечно, тоже был в этой колонне. Я забежал в вагон, и сразу занял место на нарах. Нары эти были во всю ширину вагона, имелся только небольшой проход от двери. Начал набиваться народ в вагон, сначала заполнили нары, потом новоприбывшие стали садиться на нары в ногах у тех, кто занял место раньше, потом уже полезли под нары. В общем, ехали в ужасной давке, примерно какая бывала в советских автобусах в часы пик, просто пластами лежали друг на друге. Во время сна мы постоянно отлеживали друг другу то руки, то ноги, постоянно просыпались из–за этого, пытались менять положение. 

И это, сука, происходило во второй половине 20 века, в армии страны, которая считала себя вправе учить другие страны, как надо правильно жить. 

Ночью я проснулся от того, что солдаты железнодорожники грабили моих спутников, у одного отобрали часы, но искали в основном деньги. Меня это никак не коснулось, у меня уже теперь не было ни денег, ни часов. 

Утром приехали куда–то, вывалились на перрон. На перроне один тщедушного вида парнишка кавказской национальности, вдруг сорвал с себя ремень начал крутить над головой и кричать на железнодорожных солдат, что они крысы, что пусть попробуют сунуться к нему. Железнодорожные солдаты противно щерились, гы–гыкали, но подойти к кавказцу не решились. 

Нескольких человек (в том числе и меня) отделили от основной группы и отвели в какой–то спортзал с матами, канатами и шведской стенкой. К нам вышел толстомордый офицер и объявил, что мы давали присягу в том, что обязуемся стойко переносить тяготы и лишения военной службы, ну так вот, как раз нам и представится случай исполнить это свое обещание, потому что нам придется пол-дня провести а этом неотапливаемом помещении. Было очень холодно, я пытался укрываться матами, но они не сильно грели, кто–то пробовал делать упражнения на шведской стенке, чтобы согреться. 

Вот не помню точно, кормили нас где–то на всем протяжении пути или я поел только в части? Мне, все–таки кажется, что только в части. Я, даже помню, что это была жаренная рыба, когда я ее ел, я полностью отключился от окружающего мира, жрал как животное, просто даже выключился, ничего не имело для меня значения в этот момент, кроме жратвы. Это — один из уроков службы в армии — понять какая тонкая граница отделяет тебя от зверя. 

Я зашел в умывалку, там было мыло, и стал мыть голову холодной водой из крана. Я не мылся и не менял белье уже около месяца, с головы вода текла просто черная, я, наверное, все это время ходил чумазый и вонючий как бомж. 

В армии я впервые понял, что собой представляет собой советское государство, и как оно относится к своим гражданам. Офицеры к солдатам обращались с подчеркнутым пренебрежением (мне даже показалось, что многие из них даже бравировали своим скотским отношением к подчиненным). Считалось нормальным оставлять военнослужащих сутками без еды, заставлять их спать на заплеваном холодном полу, держать в неотапливаемых помещениях, покушаться на их мизерную зарплату, оскорблять и унижать солдат. Рукоприкладство по отношению к солдату, тоже не было каким–то из ряда вон выходящим событием. Кроме того, для меня было очевидно, что офицеры негласно поощряют "дедовщину" — неуставные отношения, этим они снимали с себя заметную часть работы по поддержанию "порядка" в казарме. Дедовщина была не исключением, а правилом. Во всех частях где мне приходилось служить, офицеров называли не иначе как "шакалы". Солдат был полностью во власти своего воинского начальства, жаловаться было бессмысленно и некому. Широко применялись коллективные наказания, когда за ошибку или нерадивость одного, наказывали всех, хотя это было запрещено уставом. 

Все эти впечатления вылились у меня впоследствии в стойкое неприятие советской системы и привели в эмиграцию, в конечном счете. 

PS. Году в 2008 ко мне в Одноклассники поступил запрос на дружбу от моего командира взвода в ГСВГ. Он оказался после развала СССР в Молдавии. Я смотрел на его фотку, на чарли–чаплинские молдавские усики, на жалкий совковый ковер на стене за спиной. Этот yeбoк думал может быть, что я с радостью приму его предложение дружбы, что мы потом весело поржем вспоминая о том, как он наш взвод заставлял ходить гусиным шагом, как ему однажды показалось, что я ему недостаточно брутально отдал честь, и он меня гонял раз за разом снова и снова заставляя ему козырять. Надо ведь было просто подойти и въебать ему по морде так, чтобы сломать челюсть. Вот так меня должны были меня воспитать родители, чтобы я так сделал, или я сам себя должен был так себя воспитать. Но не случилось, не срослось. А теперь этот yeбoк просит меня добавить в друзья на одноклассниках. Я просто отклонил запрос. 

 
На фото: развалины бывшего советского военного городка в Ютербоге (Германия).