Ура

В седле спозаранку под шквальным огнём
Корнилов Владимир Андреич,
и флотский мундир запылился на нём
от близкого залпа картечью.
Денёк, если правду сказать, непростой:
октябрь шипит раскалённый.
Корнилов — на пятый, потом на шестой
отчаянные бастионы.
И главный редан, и Малахов курган
уже огрызаются глуше.
Французов орудия и англичан
тяжёлые катят по суше.
Им бреши нужны, где позиции — встык.
И замысел видит начштаба,
а чем поддержать боевые посты?
Да личным примером хотя бы
и парой-другой ободряющих слов.
Стоим! Но приходится туго:
с утра у дымящихся наших стволов
три раза сменилась обслуга.

Ещё не слыхать рокового ядра,
и конь его оземь не грянул.
Приветствиям флотским как будто не рад,
махнёт напоследок редану:
матрос, офицер или унтерский чин,
отставить! Браваде не время.
Давайте-ка вместе «ура» покричим,
когда замолчат батареи.
На склоне крутом он пришпорит коня:
смелее, родимый, не дрогни!
Оврагом неси на Малахов меня,
свернув с Госпитальной дороги.
Завидев, как, раненый, силится он
держаться, держаться героем,
от ярости третий взревёт бастион,
удвоит отпор.
И утроит.
Не чувствуя боле ноги и бедра,
Корнилов, губами серея,
чуть слышно промолвит двойное «ура» —
поняв, что молчат батареи.
…Над морем гремит от ракетных атак.
Но накрепко помнят живые:
тогда лишь отступит, оскалившись, враг,
когда мы заткнём пусковые.