Наши решения

      Наши решения

      ***

     Автобус битком. Дверь закрывается. Одной левой её останавливает подоспевшая плечистая баба с рюкзаком за спиной, вонзается в пассажиропоток: перёд внутри – зад снаружи, орёт “поехали” и отпускает дверь – та упирается в рюкзак. Водитель объявляет:
     – Туда или сюда. Мне ехать нельзя с открытыми дверями –  запрещено. Нетерпеливый салон сочувственно напрягается и… из прямой его кишки баба выпадает наружу. Рюкзак сочно плюхается на тротуар, на него мясисто шмякается баба. Двери закрываются, автобус – тю-тю.
     Ошарашенная сидит она на асфальте,машет кулаком, ругается жарко и вдохновенно на все 34 русские буквы. 
     – Не повезло, морпех, – сочувствует студент, – парашют не раскрылся.
     Остановка фыркает смехом. Не удерживается от улыбки и Вадим Евгеньевич. 

     ***

     А день грустный. Грустный для него и печальный. Памятный? Да-да-да.
Вадим Евгеньевич захлопывает дверь перед многими датами и числами, а этот болезный заходит без стука и спроса. Пусто. Обидно. Жалко.

     Ехать всего ничего – до торгцентра: присмотреть подарки: два дня рождения в семье на одной неделе. 

     ***

     – Вадик... – с оттенком неуверенности слышит он сбоку.
     Вадим Евгеньевич оборачивается скоро, радостно, желанно. 
     – Танечка?! Cветлая, родная, любимая! Б-же! Подарок. Подарок!
     – Ну уж ладно ты. Вон смотрят.
     – Завидуют.
     – Ты придумаешь. Время есть, может, присядем?
     – Да-да, конечно, родная. Б-же, как же ты прекрасна! Кафе вон там. Я знаю. У них эклеры есть.
     – Помнишь? От и память…
     – Нет, свет мой. Просто не умею забыть.

     – Ты знаешь – хулиган ты. Пирожными соблазняешь. Мне уже надо следить за фигурой.
     – Тебе-то?
     – А что, возраст уже. Вадик, ты нехорошо выглядишь. Болен, неприятности?
     – Ни того, ни другого. Всё ладком да ладышком. Могу я взять твою руку?
     – Ты уже взял. Отдать не забудь.
     – Несносен мне этот день, Танюша ненаглядная. Тяжело даётся.
     – Да, Вадик, родной мой. Вот бы можно было его перескочить. Ну да нет.
     Ой-ё-ёй, как же это давным-давно было. С первой в жизни причёской из парикмахерской, на свадьбу, а тут… Вот-вот хлынет. Слёзы от обиды такие набежали. Но строгий джентельмен на остановке вытаскивает из кармана прозрачную простыню и укрывает меня всю.
     – Это накидка такая, тонкая и крепкая. Мне её тогда завхоз подарил. Я отказывался, а он: бери-бери, она тебя счастливым сделает. Гупость – накидка-то, а так сказал. Я её долго потом с собой носил.
     – Многих ещё девчат спас?
     – После тебя мне других не надо, Танюша. И сегодня не надо. И не надо будет никогд;… никогда… Какое безответственное слово, правда?  Как может смертный судить о вечности, которая имеет смысл лишь у Б-га.
     – Наверное, ты прав. Слышишь, кричу я?! Милый мой, дорогой и необходимый. Нам больно обоим. И это всё мы, наши поступки и наши решения. Я понимаю, и у тебя это есть. Допытываю я много, допытываю себя: почему, что… кто он наш разлучник? Мысли гонят прочь сон, потом моя бессонница тревожит мужа, и он спрашивает, не помочь ли чем?
Никто, мой любимый, не поможет нам уже. 
     – Ну, знаешь, Таня. В народе говорят как? Всё в жизни бывает. 
     – Да, Вадим, говорят. Да не про нас то говорят. Как твоя семья, счастлив?
     – Да всё обычно как-то. На жену поклёп не возведу. Трудно ей со мной. Со стороны скажут – вот такой идеальный муж. 
     – Любит она тебя, я понимаю её, и ей это нетрудно. 
     – Любит не любит – не знаю. Не спросил и не стану. А уважать, отчего и нет. Есть за что. 
     – Это то есть, она про меня знает?
     – Знает, Танюша. И больно ей оттого. А ей мне не пожаловаться, как мне ей. Вот так две тоски по жизни рядом идут – соседи завидуют.
А отрада моя, солнышко моё светло-ясное, доленька моя Танюля-мазюля. Изрисовала… уж и не знаю, чего только не изрисовала. Балую я её. Люблю мочи нет. За одно имя люблю песенку мою смешливую. 
     – Может скажешь – на меня похожа, фантазёр?
     – Нет, жалко, а не похожа. Знаю, вижу, а как скажу, Танюлик, иди к папке, то гляжу, гляжу и тебя выглядываю.
     А ты как? Мне Клава сказала, что у тебя двое. Муж знатный.
     – Нет, муж не знатный. На должности высокой – да. Раньше говорили – ответственный работник. Старше меня, много старше. Любит – очень. Балует детей и меня одинаково. Доня у меня Людочка и сынок Вадимка. Изо дня в день дерутся бесчётное количество, хоть мирятся на один раз больше. Людочка – папина девочка, а Вадимка без мамки сам не свой. Когда я дома, ни с кем никуда не пойдёт гулять. Мама и только мама.
     – Можно, я вместо него иногда буду?
     – М-да, Вадик, да-да-да… Иногда-да-да. Разве не было этого у нас уже?
     Маленькая свадебка, маленькая комнатка, чужая мебель, безденежье… И ни слова размолвки. Моя жизнь в тебе, твоя во мне. Это был наш мир, вселенная для двоих.
     Я тысячу, Вадим… Тысячу раз перебираю, что было потом и не нахожу ничегошеньки, что привело нас к разводу.
     – Сперва, Таня, винил себя я и только себя. Придирался к каждому слову и поступку – и не находил ни подлости, ни обмана. Потом я принялся за тебя, было такое. И тоже никакого повода для глупого решения. 
Повинюсь, дорогая моя бывшая, в том сыром холоде, в котором стынет моя жизнь. В нашем счастьи не оценили мы, как редко сводит судьба души лишь один для другого созданные. Небесный дар единения мы приняли за обыденность, счастливую случайность, которых во всякой жизни достаточно. 
     – Милый, Вадим, так душно слышать это, так безотрадно. В том, что говоришь ты, много и моей боли. В беспечности мы посчитали себя хозяевами разлуки, владычица которой смерть. Нельзя человеку браться за непосильное. 
     Прощай, любимый. Мы переезжаем на Дальний Восток. Увидимся ли ещё раз – не стану загадывать, потому и прощай.
     – Б-же милостивый, ты даёшь жизнь, а нам Ты ещё вверил любви Твоей семя. Мы не сумели его взрастить до цветения. Танечка, незабвенная моя потеря, будучи созданными стать единой плотью, мы присудили себя доживать разделёнными пополам. 
     Какой больной день сегодня. 

     ***