Dulce et decorum est

Позволь, мой безымянный друг, мне рассказать
О том, что гложет, дверь ума приотворяя,
в сознание входит, как печаль в дождливый день
по водостокам каплет в землю.

Смотри — не Фаэтон — его отец взошёл на колесницу
и гонит огненных коней по небосводу.
Однако, суетной прислуге оракула здесь веры нет,
мы видим только то, что видим.

Там хорошо, где речь трепещет, освещая путь,
немного хуже, но условия не так уж плохи,
где мы питательный разводим
огонь в печах.

Нет изменения в природе, а если есть, то не успеть
нам их увидеть, вот и ходим
потупившись - не сгорбившись
под краской дней.

Как просто завидно глупцам, и как глупцам завидно просто
(но уберечься от обмана не передать другому жребий,
из Дельф нам посланный богами)
жить, уповая на других.

Кто уповает на свой век, не прожил, видимо, и дня,
в котором он с утра был счастлив, нелепо вечером крича,
рот раскрывая речной ямой,
в которой прячется прохлада.

Кто встанет в поле среди шага, знает,
что развернуться сил не хватит, всё же
он двух волов, ярмом сращённых,
пытается переубедить.

Послушай, друг мой безымянный, воля
добролюбивая тебя лишила имени, а значит,
ты не нуждался изначально
в повествовании моём.

Мой друг, боюсь, что утомился ты, я сокращу письмо
и позабавлю зрение, ум твои историей потешной:
К стене, пробитой воровским сверлом, пришла
свинья, отверстие перепутав с носом.

Ещё я расскажу тебе как трое попытались -
и с ними тысячи моих простых сограждан -
всех власть имущих распугать, но вышло, впрочем, как обычно,
когда толпой не правит ум, но лишь горящие сердца.

И вот всё тот же день, всё та же ночь, за тем отличием,
что зависть горькая томит вечерние прогулки
среди померкнувших аллей. Все вспоминают
как славно было жить в тот год, когда прошла война.

Но, безымянный адресат, ты знаешь, что проходят
года, как бы смываются волной, и мы
уж тридцать лет живём с глазу на глаз с победой и свободой,
но почему-то с давних пор под собою не чуем страны.

Храните, боги, мимолётность детских игр. Нам пора
взрослеть и пониманием тяготиться.
И в этой сумеречной роще, которую зовём страной,
Прокруста ложе нам не кажется одром.

Так дайте ноги протянуть, коль вытянуть не можем,
расстанемся, как хороши, и кур не будем красть,
от жертвы краденой и боги нос воротят,
и сон не в руку напускают, нам не с руки их обижать.

Мой безымянный друг, пусть чтение не обманет слух,
я безымянный, как и ты, вместо лица — условность,
моё письмо тебя найдёт, а я ответа ждать не буду
и своё тело водружу за пиршественный стол.

В тепле горячих разговоров и хлебов, в прохладе вин,
из погреба изысканных, я растворюсь на вечер.
Мой безымянный друг, оставь бумагу, приходи
со мной делить разменянную вечность.