Теперь не подают платка

(Ремейки любимых книг)

ПАМЯТНИКИ
«– Эй ты, пугало бронзовое! –
крикнулему Нильс. – Ты кто такой?»
С. Лагерлёф. «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями»

– Сейчас я рассчитаюсь с наглецом! –
Сказал король.
И спрыгнул с пьедестала.
Во гневе так он посерел лицом,
Что бронза мрачной чугуниной стала.

В два молота гремит набат сапог
По лунным улицам ночной Карлскроны:
Его Величество не растоптать не мог
Мальчишки, что не знал такой персоны.

Где, где ничтожный этот воробей,
Решившийся на бунт, разбой, крамолу?
Кто пугалами кличет королей,
Тот завтра крикнет: «А король-то голый!»

Литым перстом достаточно щелчка –
Его и в мелкоскоп почти не видно…
Но ловлю великаном червячка
Кто в городе рискнет назвать постыдной?

Так Бронзовый шагает наобум,
Высверкивая искры из брусчатки…
А к мальчику скрипучий Розенбум
Склоняет деревянную перчатку.

И ждал Его Величество сюрприз,
Когда в порту они сорвали шляпы:
Вовсю кричал: «Ура-а!» – и крошка-Нильс
На лысине у боцмана-растяпы!

Тверды десницы царственных персон!
Но юрок тот, кто дерзок не по росту.
И пал от трости короля не он,
А кровь за короля проливший боцман…

…О! Сколько гуси ни летят с тех пор,
Нет зрелища опасней и досадней:
Опять к кому-то входит Командор,
Опять кого-то гонит Медный Всадник.

Железный Феликс, что убрали с глаз,
Недолго оставался без прогулки.
Чу! Кто-то в страхе слушает сейчас
Его шаги в туманном переулке…

И Нильс всю стаю ставит на крыло,
Когда в ночи пустеют пьедесталы.
Пусть с Деревянным как-то повезло,
Но остальных тревожить не пристало!

ФРИДА
1

– Я хочу, чтобы Фриде
перестали подавать тот платок,
которым она удушила своего ребёнка.
М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Не только этот свет жесток:
На том, сокрытом,
Нам будут подавать платок,
Как сёстрам Фриды.

Возьмут абортниц в оборот,
Её подельниц:
В утробе открывает рот,
Кричит младенец.

Забил дыхание батист,
Скоблит кюретка,
И стонешь ты, дрожа, как лист:
«О, детка-детка…»

Но кровь совсем сбежит с ланит,
Когда умело
Нас Воланд всех объединит
В большое «Дело»,
А подшивая приговор,
Платок приложит…

Лишь с Маргаритой уговор –
Одной поможет.

Теперь не подают платка
Модистке Фриде.
Но… та же у неё тоска,
Уж извините!

2

– А где же хозяин этого кафе? –
спросила Маргарита.
– Королева, – вдруг заскрипел снизу кот, –
разрешите мне спросить вас: при чём же
здесь хозяин? Ведь он не душил младенца
в лесу!

На этом свете подшофе
Сидит в сторонке
Хозяин вечного кафе,
Отец ребёнка.

Пока она мотала срок,
Он кушал тортик.
Он не засовывал платок
Младенцу в ротик!

Могилку не копал в лесу
Ногтями в прели.
За что, за что его под суд,
Вы что, сдурели?

И на луну не выл, мухорт,
Глубокой ночью,
И не оплачивал аборт-
ов, между прочим…

…В кафе и скоростной Wi-Fi,
И караоке,
Сиди, подружкам наливай
Шампусик, соки.

За блуд покается потом,
Поймут, приветят –
Поговорите хоть с котом,
Он вам ответит.

А этим Фридам лишь бы ныть
Слезьми залиться…
Что, даден бал у Сатаны –
Не веселиться?


ДВА ДЕМОНА
Дух беспокойный, дух порочный
М. Лермонтов. «Демон»

Спокойствие, только спокойствие!
А. Линдгрен. «Карлсон,
который живёт на крыше»

Печальный Демон, дух изгнанья…
Моей душой когда-то он владел:
Мне нравилось высокое страданье –
Единственное из тогдашних дел.

Меня влекли бунтующей души
Разверстые грозовые глубины,
Воздушных замков мрачные руины,
Где мы слонялись в сумрачной тиши.

О, взора ледяной бенгальский пламень!
О, вечный зов лететь, лететь вдвоём,
Где лишь кометы цвиркают огнями,
И пусть былое порастёт быльём…

Нет, не одну горянку-недотрогу
Необоримо влёк соблазн могучий.
Так Каа подзывает бандерлогов,
Так тянет пропасть, если смотришь с кручи…

…Вся жизнь прошла с великой этой хмары,
И красота былая отцвела…

Бог миловал: в отличье от Тамары,
Я в тех объятиях
не умерла.

Давно в любви я поменяла веру.
Мой Демон номер два слегка косил,
Был рыжим, низеньким (хотя упитан в меру)
И в самом, так сказать, расцвете сил.

Да, у него пропеллер за спиной:
Для перелётов в городе так лучше!
Судачат, будто он живёт со мной,
Затем что это Демон-подкаблучник.

Мы плюшками побалуемся с ним,
И звёздами любуемся на крыше.
Для счастья не довольно ли двоим?..

Но я с высотки слишком часто вижу,
Как медленно выходит из пивной
Тот самый мой крылатый искуситель,
Мятежный ангел, краснобай-воитель
С лицом тусклее мёрзлой отбивной.

Всё те же
на челе его терзанья,
И он бредёт, бредёт по мостовой…
Куда? Зачем?
Но явно не домой –
Печальный Демон, дух изгнанья.


НАЙМАН-АНА

Найман-Ана наклонилась и стала
медленно падать, цепляясь за шею верблюдицы.
Но прежде упал с головы её белый платок,
который превратился в воздухе в птицу
и полетел с криком: «Вспомни, чей ты?
Как твоё имя? Твой отец Доненбай!
Доненбай! Доненбай!»
Ч. Айтматов. «И дольше века длится день»

Я слышу свист стрелы, она уже летит
И в грудь мою войдёт – спокойно, без кимвалов.
Солёный дождь степей мне кости умастит,
Что, вылизав, оставят здесь шакалы.

Ты выстрелил уже, сыночек мой, манкурт!
Но, прежде чем свинцом мои нальются веки,
Запомни: Жоломан – вот как тебя зовут,
Отец твой Доненбай, а это – серозеки.

Я родила тебя, где каменный увал,
Бессчётны табуны и белоснежны юрты.
Тогда
никто
и не подозревал,
Что сверстников твоих перекроят в манкурты.

Уже не надо вас ловить, вязать, везти,
Пытать, заделав шлем из сыромятной выи.
Смартфоны всем раздай да подключи к Сети –
Она понудит вас забыть,
кто вы такие.

О, горе, горе мне!
Ты вытерт подчисто:
Слегка переиначь, – идёт разрыв шаблона…
В раскосые глаза Великое Ничто
Вошло без моего, найманского, заслона.

Сознание твоё – из клиповых пестрот.
Мозг неразборчив и – всеяден, как наёмник.

Уже солончаки мне забивают рот,
Но я кричу, упав: «Ты – Жоломан, запомни!»

А белому платку летят, летят вослед
Плакучим
косяком
листы
из этой
книги,
Стоит над степью стон: «Тебе семнадцать лет!
Отец твой Доненбай! Запомни эти миги!..»