Не впопыхах - поэма 197-200

197.
Барона Дельвига читаю –
всех лицеистов бы прочесть –
я с детских лет своих мечтаю,
подробнее узнать про честь,

которой нет давно в Союзе
да и в России тоже нет.
Звучит неординарным блюзом
бароном созданный сонет.

В нём говорит он с нашим веком
вполне достойным языком.
Барон любезен с человеком,
не стал бы он большевиком.

Но им же был бы он расстрелян
и лишь за то, что он барон.
Террор был учреждён апрелем
под крик: “Урра!” вождей-ворон.

Поэта в Пушкине заметил
барон, талант его развил.
Не потому ль он этим светел
и стал советской власти мил.

Считайте это эпилогом
к стихам поэтовой черты
характера осеннего пролога
в весенней светлости мечты.
198.
Вначале появились мэры
и губернаторы в стране,
затем образовались Сэры –
ну на войне как на войне.

В ней страшно. Наступает светлость,
а Сэры, собственно, бегут.
Защитнички теряют смелость
и, мародёрствуя, гребут
всё что осталось после Сэров:
микроволновки, утюги.
Во вседозволенность в них вера –
схватил имущество – беги,

товарищ, первым, эФэСБэшник,
а за тобою власть вся, мент.
Уместна ваша тут поспешность –
отпущен вам один момент.
И вы воспользовались этим,
архивы жгёте все подряд.
Господствовать товарищ метил,
чтоб Миром всем повелевать.

Вот срочникам война до фени.
Они умней пехоты всей.
Сомнений нету даже тени,
и потому сдаются в плен.
Вступают в батальоны чести,
на сторону идут добра,
приносят нам успехов вести,
звучит их смелое: – Ура!
199.
Пролог осеннего рассвета –
туманно-синяя вуаль,
замеченная в ночь завета,
несущаяся с зорькой вдаль
осенних буйных состояний
под блеском с ясностью звезды –
немеряных свет-расстояний
во время истинной ходьбы
по буеракам и оврагам
и по полям пшеничных дней,
не придавая зла отвагам
в лугах не спутанных коней.
Я выходил в простор широкий,
где расширялся горизонт,
стоял где клёном одинокий
и рисовал простора фон
с осенним с грустью эпилогом
под ветра безобразный стон
с невероятным визг-подлогом,
сужая светлый горизонт.
200.
Меня простите, я не склочник,
чтоб извиняться пред собой.
Со мной беседовал молочник,
он интересовался, стой,
подумай, нас предупреждая,
он выдал беспокойный перл,
и вовсе он, не рассуждая,
не опасаясь, всё ж дозрел.

До уровня на соль арбуза,
считая эталоном дня.
Не обуяла чтоб обуза,
когда осёдлывал коня,
впрягал забористо в телегу,
но примерялся он к авто
и предавался в осень бегу –
в Душе безропотно цвело.