Семнадцать флорентийских ирисов. девятый

Закрываю глаза — отцветает в Веллетри сад.
Я хотел бы уехать однажды туда один.
Тишина там поёт голосами ночных цикад,
Дремлет в небе не солнце, а старый большой рубин —
Сердце древней богини, забытой под сводом месс,
Под сюитой запретов, литанией декабря...
Если нынешний бог на восходе опять воскрес —
Значит, это Она прикоснулась к нему, любя...

~

Что запомнил я здесь, кроме боли от прежних ран,
От наивных предательств, что душат быстрее струн?
Этот маленький мир — изолгавшийся Ватикан
И покорный ему беспородных гнедых табун.

Я сражался с туманом, я вел в пустоту войска —
Чтоб дойти до границы всех зримых простых миров...
Ты смотрела на это с балкона, издалека —
Как положено девам из вещих библейских снов:
В парагоне и яшме, с лицом, что белей, чем снег
/не увидеть — не выжить, увидеть — сойти с ума/.

Как покинуть мне этот, пропахший золой, ковчег,
Выйти с площади круглой, забыть про ключи  Петра?

Дремлет в небе не солнце, а старый большой рубин —
Сердце древней богини Влюблённых и Золотых...
Я хотел бы уехать отсюда совсем один:
Там, в Веллетри, у дома фиалки и базилик...

~

Там, в Веллетри — пустыня... Пустыня и мелкий дождь,
Как везде без тебя. Скажешь вслух — рассмеешься сам.

Ты —  не яд, моя радость, — тончайший у горла нож,
Тёмный бархат вечерний, повязанный на глаза.
Сеть рыбацкая в море, горячий речной песок...
Повторять имена твои — будет ли им предел?

Там, в Веллетри моём, на восходе воскреснет бог —
Если в двери войдешь ты, как сотня небесных стрел,

Dilectus meus...