Стихотворные истории

Автор: Генри Эбби

Дата выпуска: 16 октября 2007 г. [электронная книга № 23037]

Язык: Английский

Оригинальная публикация: Нью-Йорк, A.D.F. Randolph & co., 1869 г.

Авторы: Мэрилинда Фрейзер-Канлифф, storm и the Online
 Распределенная группа корректоров по адресу http://www.pgdp.net (Этот
 файл создан с использованием сканов произведений, находящихся в общественном достоянии, из электронных библиотек
 Мичиганского университета.)


*** НАЧАЛО ПРОЕКТА "ЭЛЕКТРОННАЯ КНИГА ГУТЕНБЕРГА" ИСТОРИИ В СТИХАХ". ***




Создано Мэрилиндой Фрейзер-Канлифф, Штормом и командой
распределённой корректуры на http://www.pgdp.net (Этот
файл был создан с использованием сканированных работ из общественного
Электронные библиотеки Мичиганского университета.)






РАССКАЗЫ В СТИХАХ.

Автор:

ГЕНРИ ЭББИ.

 Ощущение мира коротко.--
 Любить и быть любимым.

 ЭМЕРСОН.

НЬЮ-ЙОРК:
A. D. F. RANDOLPH & CO., ИЗДАТЕЛЬСТВО,

КОР. БРОДВЕЙ И ДЕВЯТАЯ УЛИЦА.
1869.

Введено в соответствии с законом Конгресса в 1869 году
ХЕНРИ Л. ЭББИ,
в канцелярии окружного суда Южного округа
Нью-Йорка.

РИВЕРСАЙД, КЕМБРИДЖ:
ОТПЕЧАТАНО В Х. О. ХОУТОНЕ И КОМПАНИИ.

Для

РИЧАРД ГРАНТ УАЙТ,

С БЛАГОДАРНОСТЬЮ За ЕГО ДРУЖБУ И ВОСХИЩЕНИЕМ ЕГО ЭЛЕГАНТНЫМ
НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.



СОДЕРЖАНИЕ.

 СТРАНИЦА

БЛАНШ 1

КАРАГВЕ, АФРИКАНЕЦ 28

ДЕМЕТРИЙ 55

СИЛЬНЫЙ ПАУК 82

ГРЕЙС БЕРНАРД 94

ВЕЕРА 112

БЛАНШ:

ДЫХАНИЕ Увядших Фиалок.

Я.

ТОРГОВЕЦ ФИАЛКАМИ.

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Это был крик, который я услышал
 Когда я проходил по улице города;
 И мое сердце сразу же встрепенулось.
 Чтобы непонятную жалость,
 В то вполголоса плакать;
 Для него, казалось, как голос одного
 Кто был повержен, и все переделаешь,
 Кто только и мечтал о смерти.

 «Фиалки! Фиалки! Фиалки!»
 Голос звучал всё ближе.
 «Конечно, — сказал я, — сейчас май,
 И в долинах и на холмах
 Фиалки, цветущие сегодня,
 Посылают мне это приглашение
 Вернуться и снова быть с ними».
 Я знаю, что они дороги мне, как никто другой,
И я ненавижу город с его грохотом.

 «Фиалки! Фиалки! Фиалки!»
 Дети солнца и росы,
 Капли синевы небесной,
 Кто-то зовёт вас,
 Кто, кажется, жаждет смерти;
 Но фиалки так нежны,
 Что едва ли могут иметь дело со смертью.
 Может ли быть, что умирающий вздох,
 Это исходит из последнего удара
 Настоящего сердца, обращенного к цветам?

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Наконец-то глашатай рядом со мной.
 Я крепко обнимаю ее своими глазами.
 Она прекрасная продавщица цветов.
 Она из тех, кого город пожирает
 В своих челюстях суеты и раздоров.
 Как нищета подтачивает жизнь;
 Ибо, затерянный в городской жиже,
 Что такое красивое лицо?
 Мало тех, кто испытывает жалость
 К красоте в позоре.
 И все же та, на кого я смотрю,
 Которая кажется такой скромной и мудрой,
 Я уверен, что она еще не пала.
 Она благородно научилась терпеть.
 Большая, печальная и кроткая,
 Её глаза, кажется, пьют из моих.
 Её кудри небрежно откинуты
 назад с белых плеч и щёк;
 а её губы кажутся клубникой, заблудившейся
 в какой-то арктической стране морозов.
 Малейшая складка на лице
 может придать ему неуместное выражение;
 но её лицо такое совершенное и милое,
 и очерчено с такой изящной грацией,
 что его красота совершенна.

 «Фиалки! Фиалки! Фиалки!
 Я слышу крик еще раз;
 Но не так, как слышал его раньше.
 Он шепчет больше не о смерти;
 А только о благоухающем дыхании,
 И скромных цветах, и жизни.
 Я купил букет, такой восхитительный
 От прикосновения ее изящной руки,
 Кажется, я держу его в своих руках.
 Хотел бы я понять,
 Почему прикосновение кажется таким божественным.

II.

ЦВЕТОК, НАЙДЕННЫЙ НА УЛИЦЕ.

 Сегодня, проходя по улице,
 На дорожке я нашел цветок,
 Милая сиринга, белая и сладкая,
 Небрежно сорванная с отсутствующего стебля.

 И что-то в ее запахе говорит само за себя.
 С тёмно-карими глазами и белоснежными руками,
 С радужной улыбкой на закатных щеках —
 Девушка, которую я видел месяц назад.

 Я ждал её много дней,
 На милой земле, где мы впервые встретились;
 Я искал её вдоль и поперёк,
 И всё ещё тщетно ищу её.

 Сиринга, твой аромат ни о чём не говорит,
 Или шепчет так, что я не слышу;
 Говори громче и скажи мне, где она живёт,
 В ароматных интонациях, громко и ясно.

 Выложи музыку своей речи,
 В дрожащих звуках восхитительного дыхания;
 Осознанная мелодия может научить
 Влюблённого тому, где бродит любовь.

 Если ты так говоришь, с улыбкой и взглядом,
 Ты не увянешь, а будешь жить;
 И в моей всё ещё открытой книге сердца,
 Храни свои белые лепестки всегда чистыми.

 Если ты так говоришь, то можешь отдохнуть на её груди,
 И не вздыхай вдали;
 Но в лунном свете, облачённая в серебро,
 Ты кажешься на своём небесном фоне вечерней звездой.

III.

Одиль.

 Мы знаем, что они часто бывают рядом,
 Те, о ком мы думаем, с кем говорим,
 Хотя мы не видели их много лет
 И потеряли из виду в повседневной суете.

 Какое-то странное ясновидение живёт во всех
 И опутывает души людей.
 Хотел бы я научиться этому
 И познать силу разума над разумом.

 Тогда я мог бы быстро использовать это чувство,
 Чтобы узнать, где обитает тот, кому я поклоняюсь,
 Если он в городе, или там,
 Среди колокольчиков лилий, звенящих на ветру.

IV.

 ЧТО МОЖНО НАЙТИ В ПРОВИНЦИИ.

 Я отправился в провинцию,
 Чтобы провести день в праздности,
 Посмотреть на цветущие цветы,
 И вдыхать аромат сена.

 Копья зари ударились о горы
 Об их голубые щиты,
 И космос в своих черных долинах
 Тоже вступил в конфликт.

 Облака были янтарного цвета.;
 Сверчки в траве
 Дули в свирель и стучали молотком по табору,
 И смеялись, когда я проходил мимо.

 Коровы на пастбище,
 Косари в поле,
 Птицы, которые пели в небесах,
 Их счастье открылось.

 На душе у меня было легко и радостно,
 Я не мог ответить почему;
 И я думал, что лучше
 Всегда улыбаться, чем вздыхать.

 Как я мог надеяться встретиться с ней?
 С кем я больше всего хотел встретиться?
 Если бы я всегда терял ее,,
 Тогда жизнь была бы неполной.

 Дорога пролегала через ручей.;
 На мосту стояла она.,
 В ее локонах были полевые цветы.,
 А в руке она держала капюшон.

 Утренний свет запечатлелся на ее чертах лица
 Завистливый золотой поцелуй;
 Возможно, она действительно любила это.,
 Я жаждал разделить его блаженство.

 Я сказал: "О, прекрасная девушка!,
 Я искал тебя много дней.
 Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя,
 Это все, что я могу сказать".

 Ее печальные глаза заблестели.,
 И лукаво взглянула, хотя и кротко.
 Вакхическая ямочка на щеке
 Обмакнула кубок с вином в щеку.

 "Если ты любишь меня, люби меня, люби меня,
 Если ты любишь меня, как говоришь,
 ты должен доказать это, доказать это, доказать это!
 И она слегка отвернулась.

V.

ТЕТЯ И ДЯДЯ.

 У меня есть только тетя и дядя
 Из родственников на земле,
 И один прошел мимо меня незамеченным
 И ненавидел меня с самого моего рождения;
 Но первый вырастил и научил меня,
 Всему, что у меня есть ценного.

 Это мой дядя по браку.,
 За его жену умерла моя тетя,
 И оставила ему все свое имущество,
 И многое из того, что было моим, —
Говорят, он ненавидел её брата,
 Так же сильно, как любил невесту.

 Этот брат, мой отец, простил его,
 Когда его последний час подходил к концу,
 И просил взамен его прощения,
 Когда он вложил в руку своей сестры
 Путы, которые, когда мне исполнится двадцать,,
 Должны были быть в моем распоряжении.

 Потому что моя мать умерла, упокой Господь ее душу,
 И я остался бы один.
 Невеста, которой она доверяла, была неверной.--
 Ее сердце было тверже камня.
 И её овдовевшая сестра, оставшаяся бездетной,
 Приняла меня как родного.

 Так мы и жили в противоположных домах —
 Мы в низеньком домишке,
 А он в особняке из коричневого камня.
 Я трудился, и мои успехи были невелики.
 Мой дядя ездил в карете,
 Такой же красивой, как и все остальные.

 Однажды, в бесполезном гневе,
 С мужеством, не свойственным мне прежде,
 Я сразился с коварным львом,
 Требуя своего, не более.
 Он сказал, что закон мне ничего не дает,
 И выставил меня за дверь.

VI.

МОЯ ТЕТЯ ПРИГЛАШАЕТ ЕЕ ПООБЕДАТЬ.

 Это подходящее место, это подходящий час.,
 И через сияние или через душ.,
 Она обещала, что придёт.
 О, милый день, она так мила,
 Я мог бы встать на колени и целовать ей ноги.
 Её присутствие лишает меня дара речи.

 Тысячи слов, которые я мог бы сказать,
 И размышлять, когда она далеко,
 Оставляют меня, когда она рядом.
 Когда она рядом — мы встречались дважды!
 Хотя прошел всего месяц.,
 Кажется, что прошел почти год.

 О, теперь она приходит, и вот она стоит.,
 И протягивает мне свои обе руки.,
 И краснеет до корней волос.
 Она исподлобья глаза ее простое платье,
 И складывает Иуда лохмотья вниз
 Она не видела до сих пор.

 Я сказал: "Моя любовь, ты заставил меня ждать,
 Я выросла почти в радость
 Думала, что ты не придёшь.
 Ах, скажи мне, что тебе нужно сделать,
Чтобы твой долг стал для тебя милым,
 Чтобы ты стал моим соперником в своём доме.

 — В своём доме! — ответила она. — У меня его нет.
 Для меня прошло много лет с тех пор, как он у меня был,
 И он едва ли был моим.
 Отец и мать оба мертвы;
 Я продаю цветы, чтобы заработать на хлеб, —
 Их аромат — моё вино.

 «Иногда дом на ферме,
 Иногда дружеская рука города
 Защищают меня от дождя и росы.
 Я не знал, что уже поздно;
 Минуты, которые тебе пришлось ждать,
 На самом деле были недолгими».

 В её больших тёмных глазах засияла улыбка,
 Как иногда в грозовых небесах
 Свет пробивается сквозь тучи,
 Распространяя сияние повсюду,
 Отодвигая широкие облака,
 Согревая всю землю.

 Она взяла меня за руку, и мы пошли прочь.
 Мы смотрели, как в парках играют фонтаны;
 Мое сердце было в приподнятом настроении.
 Я едва заметила, когда стояла,
 С моей дорогой беспризорницей-женственностью,
 У нашей скромной калитки.

 "У тебя нет дома", - мягко сказал я,
 "Но до того дня, когда мы поженимся,
 И после, если захочешь,
 Этот дом, любовь моя, мой и твой".
 Моя тётя вышла и пригласила нас обедать —
 я до сих пор вижу, как она улыбается.

 Моя Бланш неохотно дала согласие;
 затем мы вошли под скромную крышу,
 и сели за стол.
 Я увидел, как приятна была эта неожиданность;
 я увидел её любящие глаза,
 возносящие хвалу Господу.

 VII.

 ПРОРОЧЕСТВО.

 В нашем роду есть пророчество,
 Сказанное одной моей двоюродной бабушкой
 Однажды я попытался предугадать.

 Дело в том, что двое детей, тогда еще не родившихся,
 Познали бы богатое свадебное утро,
 Или умерли бы в бедности, покинутые.

 Эти дети носили бы ее имя.
 Если бы до свадебных запретов они дошли,
 Дом наберет силу и славу.

 Но если они не придут, горе мне.,
 Очередь когда-нибудь прекратится.,
 Богатство расправит крылья и улетит.

 Если все признаки сбудутся.,
 Я тот ребенок, которого она представляла, которого
 Имя должно скрывать от посторонних глаз.

 В наших владениях свободы,
 Нам нет дела до родословной,
Мне нет дела до пророчества.

 Что мне до нашего богатства или рода?
 Я лишь хочу сделать её своей —
 служанку, которую моя тётя пригласила на ужин.

 VIII.

 КАК БЕДНАЯ ДЕВУШКА СТАЛА БОГАТОЙ.

 Весь день я трудилась не покладая рук, потому что знала, что вечером,
 Я мог бы вернуться домой после работы и застать Бланш у двери;
 Как я мог подумать, что солнечный свет на моём небе так обманчив?
 И я перестал верить, что когда-нибудь снова будет облачно.

 Когда наконец сгустились сумерки, я вошёл в наше скромное жилище,
 И моя дорогая встала мне навстречу с любовью в глазах.
 В тот день она рассказывала моей тете свою простую историю.,
 И я видел, что ее слова были полны зловещего удивления.

 Кажется, мой ненавистный дядя когда-то подарил ему дочь.,
 Которую в одно печальное утро украли из дома,
 И по задыхающемуся городу глашатаи кричали и искали ее,
 Но тщетно; они больше никогда не приводили ее к его порогу.

 Она была Бланш, дочерью моего дяди; никакая неприятная правда не была очевиднее;
 на её руке было заметно небольшое родимое пятно.
 Неужели я потерял её? Можно ли было вернуть её?
 Отвергнет ли он меня и удержит ли ее своим коварным золотым обаянием?

 Всю ту ночь мое сердце горело от невыразимой тоски.,
 И я кричала во сне, пока не проснулась от своих слов.:
 "Как долго, о Господь, бедность должна склонять голову и изнывать,
 Пока зло, украшенное богатством, усиливает тяжелое ярмо?"

IX.

СКУПЕЦ.

 Говорят, что когда он увидел своего ребенка,
 И увидел доказательство того, что она его,
 Впервые за много лет он улыбнулся,
 И запечатлел на ее лбу поцелуй.

 Обеими руками он обхватил ее руку.,
 И весело повел ее по своему заведению.
 Он сказал, что прошедшие годы обернулись вспять,
 Её лицо было так похоже на лицо её матери.

 Он почти не отходит от неё,
 Каждый час она проводит с ним с радостью.
 Чтобы увеличить пропасть между нами,
 Он скупится на её улыбки.

 Он приносит ей дорогие и редкие подарки,
 Хитроумные руки украшают их золотом и жемчугом.
 Круглые опалы с алым блеском,
 Молнии каждого мифического мира.

X.

ОНА ПРОШЛА МИМО МЕНЯ.

 Она поклонилась, и улыбнулась, и прошла мимо меня.,
 Она прошла мимо меня!
 О любовь, о обжигающее дыхание лавы,
 Действительно, тяжело думать, что она отвергает
 Такие поклонники, как ты и я .
 Она улыбнулась и поклонилась с величественной гордостью;
 Поклон, которому противоречила ледяная улыбка.
 Она прошла мимо меня.

 Она поклонилась, улыбнулась и прошла мимо меня.,
 Она прошла мимо меня.
 Что еще могла сделать девушка?
 Это не доказывало, что она лгала.
 Мое сердце устало, не знаю почему.
 Я знаю только, что плачу и молюсь.
 У любви есть и ночь, и день.
 Она прошла мимо.

XI.

 Разум без души.

 Я прочитал странную историю
 О человеке без души.
 Разум у него был, но душа сбежала;
 Вместо неё магия наделила его дарами,
 И он украл облик юноши.

 Растёт белая азалия,
 В моём саду, у дороги.
 Я, кто видит его с восторгом,
 Мечтаю, что его благоухающая душа
 В прошлом улетела прочь.

 Бланш (о, милая, ты так прекрасна,
 Так мила, так прекрасна, что бы ты ни делала),
 Не вплетай азалию в свои волосы,
 Чтобы я не подумал в отчаянии,
 Что сердце и душа покинули тебя тоже.

XII.

СЛОМАННЫЙ МЕЧ.

 Глубокой ночью я увидел море,
 А над ним — круглую белую луну;
 Её холодный стальной блеск лежал на берегу,
 И казалось, что мой меч жизни и света
 Сломался в той войне, которую смерть вела со мной.

 Я услышал плеск золотых вёсел;
 Двенадцать ангелов плыли в лодке;
 Мы отплыли к другим берегам;
 Хотя мы плыли всего час,
 Мы пришвартовались у небесных врат.

 О, Бланш, если бы я выиграл забег,
 И если бы я лежал в гробу,
 И если бы вокруг меня ходили плакальщицы,
 Перешла бы ты через дорогу,
 Чтобы поцеловать в смерти моё белое, холодное лицо?

XIII.

 ШАНС НА УСПЕХ.

 Я встретил его в оживленном торговом центре;
 У него большие глаза, твердые губы,
 А на висках отпечатки когтей, отпечатанные заботой или грехом
 Оставила свои следы когтей закаленной в;
 Походка нервная и неуверенная;
 Я подумала, есть ли у него сердце.

 Он вежливо улыбнулся и взял меня за руку.
 Он был мне должен, подумал он,
 И чувствовал, что никогда не сможет расплатиться;
 Но если бы я пришёл к нему в тот день,
 Он бы отдал мне то, что принесли бумаги,
 На что я когда-то претендовал.

 Затем он добавил, став серьёзным вместо весёлого:
 «Но вы должны пообещать, если я дам,
 Что ваш любовник уйдёт в отставку,
 И больше не будет стоять между мной и моим».
 Его слова были как вода в решете.
 Я повернулся и зашагал прочь.

XIV.

 Маяк.

 В сумерках, мимо фонтана,
 Я бродил по парку,
 И видел, как белая лилия
 Качается на жидкой тьме;
 И светлячок, сидящий на ней,
 Мерцала его прерывистая искра.

 Я вообразил, что это маяк,
 Похожий на небо,
 Предупреждающий бесстрашных моряков
 О скрытом предательстве,

 О невидимых рифах и отмелях,
 Которые жаждут, чтобы их потопили.

 О Бланш, о любовь, что отвергает меня,
 Ты всего лишь обманщица.
 Я бы хотел, чтобы какой-нибудь дружелюбный маяк
 Предупредил меня, чтобы я убрался
 С тайных рифов и отмелей,
 Что скрываются в твоём сердце.

XV.

Тьма.

 Все мои надежды и амбиции рухнули,
 Как трава, которую косарь сворачивает с места;
 Густая тьма ночи была сердитой ухмылкой,
 И земля — слеза на щеке пространства.

 Могучий демон бури в диком неистовстве,
 Убитый молнией, медленно тащился по равнине;
 Огромные сгустки света, словно кровь, стекали по его груди,
 А из его раскрытой пасти лилась пена дождём.

XVI.

 НА ЦЕРКОВНОМ ДВОРЕ.

 Там, где светит солнце,
 Сквозь ивовые деревья,
 И церковь стоит,
 Посреди белых надгробных камней,
 Сажая анемоны
 Я увидел свою радость.

 Ее мать спит
 Под зеленым холмом;
 Стоит белый крест
 Чтобы показать человеку это место.
 Теперь ближе к земле
 Бланш склоняет голову.

 Она быстро встает,
 Услышав мои шаги,
 И печально улыбается
 Сквозь пелену слез;
 Мы скорбно говорим
 О минувших годах.

 Она опускает
 Свою прекрасную голову,
 И кажется, что колокольчик
 Раскрывается;
 Дрожа от страха,
 Что небо нахмурится.

 Она милее будет угодно
 Чем когда-либо прежде.
 Она нежно chideth
 Мой более дальний путь.
 На одну дверь ее сердца
 Я вошел в сутки.

 Не стоит дворец
 Так счастлив, как этот.
 Любовь всегда правит
 Только Ее пределами--
 Его скипетр - поцелуй,
 И улыбка — его трон.

 Бланш боится одного —
 она не любит обмана —
 она лишь желает
 покорить его сердце.
 Мы обещаем встретиться.
 И разойтись.

 XVII.

 СРАВНЕНИЯ.

 Луна подобна пастуху со стадом звёздных ягнят,
 Ветер подобен шёпоту гор, доносящемуся с моря,
 Солнце — золотой мотылёк, порхающий над жемчужной пыльцой цветка,
 Но мои слова едва ли могут передать, что значит для меня моя любовь.

 Она — солнце в великолепии света, озаряющее мой день.
 Она — луна, когда в небесах моего сердца вспыхивают метеорные сны;
 Её голос — благоухающий южный ветер, серебристое предложение;
 Она слаще самого сладкого, она лучше, чем кажется.

XVIII.

 РАССПРОС ПОСТНИКА.

 «Постник, она была здесь сегодня?
 Та, что часто встречалась мне прежде?
 Она приходила и уходила?,
 Устала больше ждать?
 Потому что, мне кажется, произошла какая-то ошибка
 относительно времени.;
 Однако час еще не прошел.;
 Слушайте! колокола начинают звонить.

 "В ее волосы вплетены две розы.,
 Одна белая, другая красная.
 Платье из лазурного шелка могло бы быть,
 Хотя она часто носит белое.
 Здесь, у этого мраморного креста,
 Она часто преклоняет колени в безмолвной молитве;
 Скажи мне, была ли она сегодня
 На церковном дворе?

 «Нет, дама, которую ты ищешь,
 Сегодня не проходила через ворота:
 Я копал могилу,
 И если бы она шла этим путём
 Я бы увидел ее по работе.
 Возможно, она еще придет познакомиться с тобой.
 Я хорошо помню ее внешность.
 Имена, не лица, я забыл.

XIX.

СОПЕРНИЦА.

 Кажется, у меня появился соперник
 Живет через дорогу;
 Но Бланш, дорогая моя, его недолюбливает,
 Что бы ни говорил ее отец--
 Этот щегольски одетый парень,
 По-своему хорош.

 Сегодня, когда я выходил с церковного двора,
 Я встретил их во время прогулки,
 И моё сердце пронзила, как щит,
 Стрела гордости;
 В гневе я видел только,
 Что они сидели бок о бок.

 Сегодня вечером, в пурпурных сумерках,
 Бланш ждала на дорожке,
 И поманила меня своей белой рукой.--
 Лилия покачивалась на своем стебле.
 Вскоре моя ревнивая гордость утонула.
 В водовороте разговоров.

 Идти на церковный двор было бесполезно,
 Потому что кто-то разыгрывал из себя шпиона;
 Ей показалось, что это могильщик--
 Мы бы пропустили все это мимо ушей;
 Теперь у нас были бы более смелые встречи,
 Под самым присмотром ее отца.

 Она взяла меня за руку, пока мы бездельничали,
 И снова заговорили о нашей любви,
 И как она со своей корзинкой цветов,
 Она уже проходила по улице раньше;
 Мы долго стояли при лунном свете,
 И поцеловались на ночь у ее двери.

XX.

ПОЦЕЛУИ И КОЛЬЦО.

 Я никогда не видел, как море
 Подступает к берегу,
 И его бурные волны
 Целуют его опущенную белизну,
 Но я вспоминаю ту волшебную ночь,
 Когда мои губы, словно волны на берегу,
 Наклонились над освещённой луной рукой
 О той, кого я люблю больше всего.

 Я никогда не видел прибоя,
 Освещённого солнцем, золотого,
 Скручивающегося, сверкающего и блестящего,
 Волнующегося, как кольцо,
 Но я думаю о другом кольце,
 Простой, изящной цепочке,
 Которую в ночь нашей помолвки
 Я надел на милую руку.

XXI.

ВРАГА МОЖНО ОБИДЕТЬ ДАЖЕ ПО ОШИБКЕ, ПОЛУЧИВ ПРИБЫЛЬ.

 Я шёл по тротуару,
 Когда навстречу мне, вздымая гривы,
 Два вороных коня, вздымая копытами
 Землю в диком презрении,
 Я поймал их в одно мгновение
 И удержал за поводья.

 Кажется, мужчина упал в обморок
 В своём элегантном купе;
 Я видел его лицо в момент,
 А потом я отвернулся,
 Желая мои шаги привели меня
 Через другие улицы в этот день.

 Некоторые, кто видел спасение
 Потом сказал ему мое имя.
 Впервые за много сезонов
 Он появился под нашей крышей.
 Я сказала, что заслуживаю
 Мало похвалы или порицания.

 Это было лицо моего дяди в экипаже.;
 Он сожалел о прошлом;
 Больше никакой моей любви или желаний;
 Он был бы бунтарем;
 В торжественный вечер в его особняке
 Мы должны были бы наконец научиться быть друзьями.

XXII.

ГЕЛИОТРОП.

 Пусть моя душа и твоя душа соединятся,
 Гелиотроп.
 Я слышу, как музыка
 Звучит над дорогой, и луна,
 Словно мотылёк над цветком,
 Сияет над миром внизу.
 В Божьей руке мир, который мы знаем,
 Лишь цветок в моей руке.
 Позволь мне увидеть твоё божественное сердце,
 Гелиотроп.

 Твой редкий аромат — твоя душа,
 Гелиотроп.
 Могу ли я спасти золотую чашу,
 И все же поменять свою душу на твою,
 Я бы сделал это на один день,
 Просто чтобы услышать, как мои соседи говорят:
 "Lo! дух, который он замуровывает,
 Благоухает, как цветок.;
 Оно завянет через час;
 Наверняка у него есть stol'n the bliss,
 Ведь мы знаем, что запах
 Гелиотроп.

 Любишь ли ты и боишься ли,
 Гелиотроп?
 Была ли твоя слеза каплей росы?
 Был ли твой вздох южным ветром?
 Пусть твоя душа ответит мне,
 Каким-нибудь чувством, мозгом или рукой,
 Позволь мне узнать и понять,
 Гелиотроп.

 В твоей родной стране, Перу,
 Гелиотроп,
 Есть поклонники света —
 они могли бы лучше поклоняться тебе;
 но они поклоняются не так, как я.
 Ты должна сказать ей то, что я говорю,
 когда я поведу тебя через дорогу,
 ибо сегодня твои лепестки доказывают
 преданность моей любви,
 Гелиотроп.

 Пора нам идти, дыхание пчелы,
 Гелиотроп.
 Весь дом освещен для меня;
 Вот комната, где мы можем жить,
 Наполненная восхитительными гостями.
 Слушайте! Я слышу серебряный колокольчик,
 Звонящий у нее на шее.
 Я думал, это лодка,
 Милостивые богини, плывущие
По волнам её сердца.
 Я думал, что это лодка
 С птицей в ней, чья роль
 Была одинокой нотой.
 Теперь я знаю, что это гелиотроп,
 Что лунный свет, прорвавшись,
 Превратился в серебро на её шее.
 Давайте посмотрим, как танцуют;
 _Она_ танцует в ряду.
 Самый сладкий цветок, который когда-либо существовал,
 Я подарю тебе на прощание,
 Гелиотроп.

 КАРАГВЕ, АФРИКАНЕЦ.

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

 Это его история в том виде, в каком я её услышал;
 Простая история простого, настоящего человека.
 Я, как и Авраам Линкольн, верю в то,
 Что те, кто делает нацию по-настоящему великой,
 — простые люди, разбросанные по всем сферам жизни.
 Для них мои слова. И если я, быть может.
 От кожуры ущерба, а также раскрывать
 Плод правду, за любовь к правде;
 И истина, я придерживаюсь мнения Жубера, заключается в том, чтобы
 Видеть вещи и людей такими, какими их видит Бог.

Я.

 Африканский негр с толстыми губами и тяжёлыми ступнями,
 С курчавыми волосами, большими глазами и ровными зубами,
 С высоким лбом и нависшими бровями,
 Достаточно высокий, чтобы показать сильную проницательную мысль,
 Вышедший за пределы видимости во всём, —
 Негр, не претендующий ни на какое право,
 Дикарь, не обладающий нашими знаниями
 О науке, искусстве, книгах или правительстве, —
 Раб, проданный работорговцем на побережье Джорджии,
 Его жизнь была продана по рыночной цене;
 но, несмотря ни на что, он был простым, честным человеком —
 скромным и невежественным, но храбрым и добрым,
 Карагве, названным в честь его родного племени.

 Его покупателем был плантатор Далтон Эрл,
 О достопочтенном Эрле из Долины, владельце обширных земель,
Чья жена в один из серых рассветов прошлого
 Задержалась с ночью и умерла;
 Но оставила ему, как обручальное кольцо смерти,
 Надетый на её палец, прекрасное дитя.
 Он назвал эту дочь Кораллиной. Для него
 Она была брызгами белейшего коралла, найденного
 На берегу, где нетерпеливое море смерти
 Волнуется на узком континенте жизни.

II.

 Каждый день приносил Карагве здоровье и силы.
 Каждый день он работал на хлопковом поле,
 и в каждом собранном им стручке была мысль.
 Он трудился, но его мысли были далеко.
 Странные фантазии, столкнувшись с невежеством и сомнениями,
 Проникали внутрь, отталкивая друг друга,
 Как люди, которые на переполненном рынке
 Проталкиваются сквозь толпу, чтобы посмотреть на какое-нибудь представление.

 Всё было для него новым и удивительным.
 Что это были за бумаги, которые читал его хозяин?
 Знаки и символы, что они могли означать?
 Если это речь, то зачем нужна устная речь?
 В конце концов, раскопав раскидистые корни
 этой единственной мысли, он нашёл сокровище —
 знание: это было бремя, которое несли
 эти чёрные, суетливые, похожие на муравьёв персонажи.

 Но как понять значение знаков?
 Он нашёл клочок бумаги на тропинке,
 И отложил его в сторону, бережно храня,
 Пока однажды, оставшись в одиночестве, не достал его,
 И не посмотрел на него, пытаясь понять смысл.
 Но пока он изучал его, мимо проезжал Далтон Эрл,
 И, разгневанный увиденным, грубо вырвал бумагу из его рук,
 И разорвал её, приказав, чтобы раб
 Получил пятьдесят ударов плетью за это нарушение закона.

 Долго размышлял Карагве над своим приговором.
 Против закона? Кто же тогда мог издать закон,
 предписывающий одним знание,
 а другим — невежество? Уж точно не Бог;
 ибо Бог — седовласый негр с текстом
 Он сказал, что любит справедливость и дружит со всеми.
 Если бы он был человеком, то власть была бы ничтожной.

 Пятьдесят ударов плетью обрушились на обнажённую спину раба,
 Красная кровь стекала при каждом ударе,
 Тёмная кожа отвратительно прилипала к плети.
 Он не издал ни стона от жгучей боли.
 Он стоял, дрожа, и терпеливо сносил всё.
 Его сердце возмущалось, сотрясая его широкую грудь,
 Сильную, как сердце Гипподамии,
 Которое пронзила холодная, назойливая медь,
 Сотрясая даже наконечник греческого копья.

III.

 И вот энергия негра, подкреплённая
 Одним подлым аргументом в виде плети,
 Было дано узнать тайну книг.
 Он учился в лесу, и к осени
 Которая стрелой срывается со скалы,
 Покрытая брызгами и колючая, с оттенками кремня.
 Его книги были напечатаны на клочках бумаги,
 Их находили тут и там, их относило туда ветром.
 Однажды, стоя у подножия водопада,
 Подняв глаза, он увидел на краю
 На тёмном утёсе над ним, собирая цветы,
 стояла дочь его хозяина, милая Кораллина; она наклонилась
 над бездонной пропастью и улыбнулась.
 Он взобрался на берег, но прежде чем достиг вершины,
 над рёвом воды раздался крик;
 Младенец упал, и рядом лежала девочка-квадрун
 Теряя сознание, на коварной траве.
 Младенец упал, но пока без травм.
 Карагве соскользнул вниз по узкому выступу,
 И, протянув руку, схватила платьице,,
 Складки которого запутались в изгибающемся кустарнике,,
 И благополучно оттащила девочку обратно к утесу.
 Раб оказал ему после этого услугу,
Хотя он и не говорил о своём опасном поступке,
 И не говорил о том, что сделал что-то хорошее.

IV.

 Находясь всегда в одиночестве,
 Часто бродя по лесам и полям,
 Он в конце концов стал жить в мечтах.
 Но в мечтах мало мыслей,
 Но мало мыслей, ибо большая часть — бесполезные грёзы;
 И тот, кто мечтает, никогда не научится действовать.
 Мечтатель и мыслитель — не родственники.
 Сладкие грёзы подобны маленькой лодке,
 Что лениво плывёт по вялому течению, —
 Расписанной лодке, плывущей без вёсел.

 И природа наделила раба странными способностями.
 Он любил ветерок, и когда он слышал, как тот
 Шелестит в соснах, ему казалось, что это
 Шелковое придворное платье леди Ветер,
 Шелестящее среди листвы, когда она
 Танцует вальс с вихрем на далёком море.

 Негритянский проповедник, читавший текст, сказал
 Что, когда люди умирали, душа продолжала жить;
 Если так, то из чего состояла душа?
 Глаз не мог её увидеть; почему же тогда
 Невидимый воздух не был наполнен живыми душами?
 Не только они, но и другие формы и образы
 Могли постоянно пребывать вокруг нас, оставаясь невидимыми.
 Если воздух был лишь разреженной материей,
 Почему бы не существовать ещё более неосязаемым вещам? Откуда взялись наши мысли?
 Как ангелы, пришедшие к пастухам в Халдее;
 Они не были нашими. Ему казалось, что большинство мыслей
 Шептали душе, хорошие или плохие.
 Плохие были похожи на демона, огромную фигуру
 С безмерными чёрными крыльями, которые, когда осмеливались,
Ставили свою когтистую лапу на шеи людей,
 И самой своей тенью
Делали их жизнь темнее беззвёздной ночи.
 Он не стремился изобразить добро,
 Или придать ему форму; но он знал,
 Что никакая слава заката не сравнится
 С ясным великолепием одного благородного поступка.

 Он гордо мечтал о том, что ни один другой разум
 Если бы эти фантазии были высказаны.
 Увы! бедное сердце, как много людей проснулось,
 И обнаружили, что их новейшие мысли стары, как мир, —
 их самые яркие фантазии, сотканные из нитей
 О древних поэмах, истории или романах,
 И знаниях, которые всё ещё ускользают и остаются далёкими.

V.

 Шли дни, которые тянулись годами.
 Девушка-квадро, которая упала в обморок на скале,
 была Рут; теперь, расцветая как женщина,
 она смотрела на Карагве и, видя в нём
 нечто выше уровня раба,
 с интересом наблюдала за ним во всём, что он делал.

 Сначала её привлекала к нему жалость.
 Когда они оба сидели на деревенской скамейке
 возле высокого особняка, где жил плантатор,
 Мимо прошёл пьяный надсмотрщик,
 И, увидев в сумерках женскую фигуру,
 Он подошёл к ней, схватил за руку
 и, осыпая оскорблениями, попытался утащить её с собой.
 Руфь молчала, но негр, схватив
 белого мужчину, быстро освободил её.
 Тот повернулся и ударил Карагве в лицо.
 Терпеливый раб не ответил на удар,
 но на следующий день его привязали к столбу
 и пятьдесят раз ударили плетью по обнажённым плечам.
 Пораженный в самое сердце тем, что с ним так несправедливо обошлись,
 преисполненный благородного презрения к тому, что самые образованные люди
 так унижают братскую расу людей,
 он плакал в душе, но ни звука не сорвалось с его губ.

 И все же через несколько дней он был вынужден уйти
 И работа под палящим солнцем,
 Сбор хлопковых коробочек и их перенос
 В грубой корзине на его израненной спине
 Вверх по крутому склону холма к хлопкоочистительной машине.

VI.

 Руфь, прогуливаясь по мощеным дорожкам сада
 Или занимаясь повседневными домашними делами,
 Думала о смуглом лице и благородном сердце
 Карагве и искренне жалела его.

 Он, когда дневная работа была закончена,
 Двинулся в сумерках, среди покрытых росой листьев,
 И, темнее тени, взобрался на стену,
 И ждал в саду, пригнувшись
 Среди листвы благоухающих деревьев,
 Надеясь, что она снова сможет пройти тем путем.
 Он видел её в окне дома,
Проходившую мимо и возвращавшуюся обратно,
 И слышал, как она нежно пела
 Песню, в которой смешались любовь и жалость;
 Но он не окликнул её и не подал знака,

 Что он там; ему было достаточно просто видеть её.  Возможно, если бы те, кто был рядом с ней, узнали, что он пришёл
 Встретить её в саду, они наложили бы
 На неё какое-нибудь наказание, какое-нибудь ограничение,

 Чтобы она, хоть и была невиновна, могла его вынести. И он снова лёг на свою низкую койку,
 И на своём бедном соломенном тюфяке мечтал о ней,
 Возможно, так же преданно, как Шателяр,
 Лежавший во сне на своём дворцовом ложе,
 Мечтал о королеве Марии и о любви, которую он дарил.

VII.

 Руфь была лишь слегка затенена и всегда казалась
 Каким-то сочным фруктом, без малейшего намека
 На что-то чужеродное привитой ветке,
 На которой она росла. Ее глаза были черными и большими,
 И страстными, и доказывали бессмертие души,
 Которая через свои врата смотрела на мир,
 Была способна на ненависть и месть.
 Её длинные чёрные ресницы свисали над их глубинами,
Словно листья лотоса над египетской весной.
 И они тоже были мечтательными,
 И сияли нежной красотой, когда она любила.
 Её грация была ей к лицу.
 И хотя её платье было сшито из самой грубой ткани,
 И хотя её обязанности были самыми низменными,
 Оно казалось более желанным,
 Чем струящиеся бархатные или шёлковые одежды.
 Её голос был глубоким, нежным и музыкальным,
 Мягким, как тихое дыхание инструмента,
 К которому прикасаются невидимые пальцы ветра.

 VIII.

 Большая плантация, соседствующая с поместьем Далтона Эрла,
 Он принадлежал Ричарду Уэйну, ненавистному человеку,
 Ненавистному среди своих рабов и в городе.
 Грубый, мстительный и пьяница, он
 владел землями в двух милях вверх по реке.
 И здесь, в лесной церкви с зелёной крышей,
 Раб обрёл желанное уединение.
 Его единственным сокровищем был Завет,
 Спрятанный в дупле дерева.
 Часто книга лежала в его постели,
 Иногда рядом с его сердцем, и его биение
 Не оскверняло плодоносные знания на страницах.
 Слова были сладки, как вино из винограда Эшкола,
 Для его пересохших губ. Он видел, как оживает прошлое.
 Смутно виднелись люди, и шествие двигалось,
Неопределённое, как фигуры в сумерках;
 Но был Один, кто выделялся на фоне остальных;
 Прекрасное, благородное лицо с пышной бородой,
 И волосы, красиво ниспадавшие на шею;
 Терпеливый человек, чьи поступки всегда были благими.
 Чьи слова были смелыми, направленными на свободу и благо человечества.

 IX.

 Проходя по территории Ричарда Уэйна,
 Карагве нашёл на траве несколько листов бумаги, скреплённых по краям.
 Он подумал, что их вынесло из дома или выбросили.
 На листах было что-то написано и запечатано.
 Это была долгожданная возможность
 Чтобы научиться писать древними буквами.
 Той ночью записи, завернутые в Книгу,
 были в безопасности в дупле дерева.

X.

 Весь день он мечтал: «Какой знак я должен ей подать,
 чтобы она узнала мои мысли и поняла».
 В конце концов он поймал бархатную медоносную пчелу,
 отягощённую золотыми сокровищами на поясе,
 и убил её; затем, когда снова наступило утро,
 принёс её Руфи под благоухающие деревья.
 «Я принёс тебе, Руфь, мёртвую пчелу в знак того,
 что если сегодня ты вплетешь её в волосы,
 когда снова выйдешь на тропинку,
 я буду знать, что ты действительно моя».
 Я хочу быть твоей женой и разделить твою судьбу,
 И пусть я тружусь вместе с тобой, как любая пчела.
 Но если ты не наденешь его, то я больше ни о чём не буду заботиться,
 И проживу свою жизнь впустую,
 Как пчела без королевы.
 — Сказала Руфь; но когда наступил закат и она
Снова вышла из дома, чтобы прогуляться в одиночестве,
 Мёртвая пчела сверкала в её волосах, как драгоценный камень.
 И она встретила того, кому предназначался этот знак,
 И вложила свою руку в его и улыбнулась.

 XI.

 На следующий день Ричард Уэйн, проезжая мимо,
 Услышал, как Руфь щебечет, как птичка, на тропинке.
 И мельком увидел её между деревьями,
 Словно картину на мгновение в рамке.
 Он подумал: «Приз, которого я жаждал, близок;
 Она будет моей ещё до захода солнца».
 Вскоре он вернулся в дом,
 Подошёл к двери и позвал Далтона Эрла.
 И сказал ему, за каким товаром он пришел.
 Девушка не продавалась, сказал другой.
 "Ты сейчас говоришь наобум", - сказал Ричард Уэйн.,
 "Ты знаешь, что у меня есть документы на все твои земли,
 И поэтому, если ты не отпустишь женщину,
 Все твое имущество будет продано шерифу.
 Плантатор струсил, услышав угрозу,,
 И хорошо зная, какая кровь течет в его жилах.
 Он продал её, неохотно дав согласие.

 За бокалом вина он рассказал Руфи о её судьбе,
 И она упала на пол и лишилась чувств.
 Придя в себя, она встала на колени,
 И молила, и просила, чтобы она осталась.
 На это он сказал ей, что земли принадлежат ему,
 и что, если она не поедет, он будет голодать или просить милостыню.
 «Тогда пусть земли будут проданы и снова проданы;
 если они принадлежат ему, то не принадлежат тебе.  Что хорошего будет,
 если я поеду к нему?  тогда всё будет принадлежать ему.
 Прошлой ночью я отдала свою руку Карагве.
 О, моё сердце разобьётся, если я уеду».
 Далтон Эрл слегка подкрутил усы.

 В сумерках, в слезах, к низкой крыше Карагве
 подошла Рут и произнесла дикими, гневными словами
 о тяжёлых условиях, которые были наложены.
 Она плакала; он утешал её: «Ещё есть надежда:
 в книге, которую он читал, был герой,
 Который сказал, что те, кто пострадал, будут благословлены.
 Затем, в последний раз, они направились к дому плантатора.
 Они пошли, и над ними появилась луна-паук.
 Ткущая бурю в свою паутину облаков.

XII.

 Но Карагве, когда он снова повернулся,
 Яростно ударил себя кулаком в грудь.
 Его свирепые глаза сверкнули; он жаждал мести.
 Затем наступило более спокойное настроение, и мысли унеслись прочь,
 Словно порывы ветра, сотрясающие землю.
 Он плакал из-за того, что должна была свершиться эта несправедливость;
 Но знал, что в руках Бога всё взвешено,
 И хотя Его бедные, угнетённые люди долго ждали,
 Они, конечно, ждали, что придёт Его час.

XIII.

 Ночь прошла, и наступило тревожное утро,
 И Руфь была продана от того, кого любила.

 Тёмный день угас, и когда взошла луна,
 Первый факел в длинном похоронном кортеже дня,
 Карагве спустился к берегу реки,
 Думая о том, что было. Он обернулся и увидел
 Его враг спокойно шёл по дороге.
 Позади него быстро появилась другая фигура;
 И в украшенной драгоценностями руке, наполовину поднятой для удара,
 Блестел кинжал. Затем негр поднялся,
 Выхватил оружие из рук убийцы
 И встал перед плантатором Далтоном Эрлом!
 «Прости, — сказал он, — прощение — это рабство;
 у него нет гордости, оно никогда не причиняет зла;
 ибо оно кротко велико и благородно хорошо,
 и терпеливо, хотя и страдает от ударов гнева».

 Услышав упрёк, хозяин встал перед рабом,
 и Ричард Уэйн пошёл дальше, не зная, что его жизнь
 была спасена тем, кого он обидел в тот день.
 Итак, Далтон Эрл: «Я благодарю вас за этот поступок,
 предотвративший дурные намерения. И всё же у меня была причина
 лишить жизни Ричарда Уэйна.
 Он подмешал снотворное в вино, которое дал мне в своём доме,
 и, зная, что у меня с собой документ
 о праве собственности на мои земли, умолял меня сыграть,
 И пока я играл, поставь все на карту.
 Он выиграл, и с того часа я возненавидел его".

XIV.

 Как некая великая мысль, которая наконец находит выход.,
 Выражение "Счастливая весна в почках" найдено.

 Кораллин Эрл разбогатела во всех своих достоинствах.
 Голубые небеса ее глаз были безмятежны от души.,
 И доброта освещала ее лицо изнутри.
 Её руки были нежны и добры. На её челе
 Сияла надежда, прекраснее рубиновой звезды.

 Как в былые дни, сидел Мардохей
 У царских ворот и ждал часа,
 Когда, облачённый в пышные одежды, он тоже займёт своё место
 Среди могущественных вельмож страны,
 Итак, у ворот ее сердца-дворца,
 Любовь задержалась, чтобы он тоже мог войти внутрь,
 И править королевством другой жизни.

 Ожидание было недолгим; ибо когда Стэнли Тейн
 Приехал из своего северного дома с Далтоном Эрлом,
 И на ступеньках террасы встретил Кораллину,
 Любовь приняла скипетр, завоеванный его ожиданием.

 Стэнли Тейн был вполне достоин любви.
 Он не мог претендовать на титулованного предка,
 И не хвастался ничьей кровью, кроме пуританской.
 Его отец преуспел в торговле,
 Нажил состояние на росте цен на товары,
 А теперь отправил своего сына-партнёра с Далтоном Эрлом
 К незащищённому поясу Юга.
 А Стэнли Тейн был всем, что делает настоящих мужчин.;
 Высокие мысли, высокая цель, любовь к правде превыше всего.,
 Его разум был ясен и свеж, как утренний воздух.

 Он поцеловал розовые кончики пальцев Кораллин,
 И в тот день мы скакали с ней галопом по городу,
 И бродили с ней по магнолиевым аллеям,,
 И смотрели, как под водопадом, наполненным брызгами, течет ручей,
 Это была служанка, которая, сидя за ткацким станком,
 Плела туманные кружева, чтобы украсить скалы.

XV.

 Долго размышлял раб над своими записями, спрятанными на дереве,
 И наконец понял их ценность.
 Должен ли он вернуть их? Кому они принадлежали?
 Если бы он вернул их Далтону Эрлу,
 Ричард Уэйн всё равно мог бы на них претендовать.
 Он решил оставить их там, сложенными вокруг Книги,
 Спрятанными в потайной дупле дерева.

 Он думал о Руфи как о той, кто обрёл покой,
 И оплакивал её, как будто её больше не было,
 А иногда собирал цветы и клал их туда,
 Где, как он знал, она скоро пройдёт, с нежностью
 Как будто он положил их на её могилу.

XVI.

 Однажды в сумерках, когда сгустились тени,
 С берега отчалила лодка,
 И Стэнли Тейн с Кораллиной поплыли по
 Спокойным водам под пятнистой луной.
 Они говорили о великих войнах, которые ещё могут разразиться,
Чтобы изгнать дракона рабства с этой земли.
 Кораллин сглаживала нанесённый им ущерб.
 Стэнли, который не мог смириться с несправедливостью,
Сказал: «Бог справедлив; он не знает ни белых, ни чёрных.
 Если война неизбежна, все оковы будут сброшены,
 Чтобы наконец-то сделать нацию полностью свободной».

 И Карагве, который молча греб,
 Запер крылатые слова в клетках своего сердца;
 Но Кораллин рассердилась на эту речь
 И обрушила презрение на благородного Стэнли,
 Презирая его северные мысли и северэрн Блад,
 И вздохнул, что им выпало встретиться.
 "Если это правда, - сказал он, - тогда давай расстанемся",
 И будем надеяться, что мы больше не встретимся.
 Adieu! ибо я тебя больше никогда не увижу".

 Лодка была у берега; он прыгнул в нее,
 И оставил ее сидеть на позолоченном носу--
 Ее гордость, неистовый Гектор часа,
 Сражающийся с тысячей слез, чей боевой клич поднялся ввысь:
 Слабое терпение в конце концов наносит серьезный урон.

XVII.

 Когда Ричард Уэйн обнаружил, что дело утеряно,
 Которое он выиграл в игре с Далтоном Эрлом,
 Огорчение и ярость были готовы по первому зову,,
 Как воды в плотине, прорваться наперегонки,
 И поверни говорливое мельничное колесо своего языка.
 Он почти подозревал Далтона Эрла в воровстве,
 но знал, что если бы это было правдой, то угроза, которую он использовал,
 чтобы заполучить Рут, была бы напрасной.
 И поэтому, опасаясь потерять свою власть,
 он хранил в тайне, что дело было проиграно.

 ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

 Теперь, когда земля содрогнулась от могучих толчков,
 Пульсировала тёмная кровь войны, и пушки Самтера
 Были первыми ударами сердца лучшего дня.
 Ангел-мститель с карающим мечом
 Огня и смерти, с торжеством на лице,
 Пронёсся над страной с криком «Война!»
 Десять тысяч районов, мечтающих о мире, просыпаются.
 Война на Юге, с Югом! Война! Война!
 Стыд, который мы лелеяли, жалит нас до смерти.

 О, прекрасная, неверная жена Юга! смотри, твой господин, Север,
 Все еще любит тебя, хотя ты сбилась с пути.
 На великом суде истины напрасно было твое испытание.,
 Ибо никакой развод не мог быть дарован тебе.
 Ребёнок, которого ты родила, был горьким проклятием и позором,
 А не сыном твоего мужа, Севера.
 Он привёл тебя на скользкие тропы и наполнил
 Отчаянием твои изголодавшиеся губы;
 Лучше бы такой ребёнок умер.

Я.

 Прошел первый год войны
 Когда Ричард Уэйн, плантатор, взялся за оружие.
 День его отъезда был назначен.;
 Это должно было случиться завтра, и, поскольку ночь
 Падал на туманные холмы и долины,
 Он сидел один в своей привычной комнате;
 Размышляя, он задремал; его подбородок опустился на грудь;
 Тусклый свет отбрасывал тени на стены.
 Медленно за его спиной поднялась створка.
 Возможно, он спал; он не обратил внимания на шум,
 и Карагве прыгнул внутрь и встретился лицом к лицу со своим врагом.
 Он поднял длинный нож и помахал им,
 И сказал: «Как только ты позовешь или двинешься,
 Ваша жизнь не будет стоить и травинки;
 Но если вы не позвоните и не подпишете слова,
 Которые я написал здесь на бумаге,
 Ничего не случится, и я уйду.
 Он достал бумагу; плантатор прочитал:
 _Я обещаю, что если когда-нибудь будет найден документ
 О поместье Далтона Эрла, я никоим образом
 Не буду претендовать на него, чтобы сделать его своим.
 Я отказываюсь от всех своих прав на него._

 «Ну, это я, конечно, не подпишу», — сказал он.
 «Ты мог бы попросить меня вернуть твою Рут,
 И я бы не возражал; но твоя игра
 Глубже, чем шах ферзю».

 "Подпишите!" - закричал негр; и при имени Рут,
 Внезапное безумие охватило его нервы,
 Как пламя среди сухой травы прерий.
 "Подпишите! ибо, если вы не подпишете это письмо сейчас,
 Ты не выживешь; теперь пообещай мне подписать!
 Он яростно схватил плантатора за горло.,
 Вытаращив глаза: "Теперь ты подпишешь или нет?
 У вас есть еще десять секунд, чтобы сделать свой выбор.

 "Тогда дайте мне бумагу, и я подпишу".
 Имя было написано, и негр ушел.;
 Но не прошло и часа, как гончие
 Ричарда Уэйна и Далтона Эрла подсунули,
 И учуял его след через ручей и поле.

II.

 Раб первым побежал к дуплистому дереву.;
 Там оставил бумагу, подписанную Ричардом Уэйном,
 Не нарушая дела; но взял Книгу,
 И вверх по неутомимой дороге, все дальше и дальше,
 Пока он не достиг границ болота.

 Ночь была темной, но еще темнее были облака,
 Которые нависали над краем, где прошел день.
 Ветер дул холодный и быстро проносился мимо,
Убегая, как раб, от похожих на псов облаков,
 чей громовой лай звучал в его ушах.

 И Карагве добрался только до болота,
 Идя по своему следу, он услышал лай свирепых собак.
 Он знал тропинки и извилины на много миль вокруг,
 И даже в темноте находил дорогу,
 И добрался до укромного острова, где стояла хижина,
 Построенная каким-то бедным беглецом, у которого не было друзей,,
 Дававшая убежище и безопасную обитель.
 Он оставался здесь до тех пор, пока вдоль холмов
 Донесся утренний шепот с красными губами.
 Затем, когда он отважился отойти от двери,
 Большая чёрная гончая встала и лизнула его руку.
 Это была собака Далтона Эрла; он попятился.

 Мечта о свободе, которую он лелеял много лет,
 казалась увядающей и на мгновение потерянной.
 Долгое время рабыня думала о свободе,
 И боготворила ее, как в те давние времена
 Ей поклонялись подданные тирана, моля ее
 Чтобы она не медлила, а поспешила вперед,
 И преодолеть ненавистную пропасть между богатыми и бедными,
 Освободив все массы от невежества,
 Возвысив достойных на земле,
 И сделав знание превыше богатства.

III.

 О, как странно, что в наше время и в стране,
 где свобода была краеугольным камнем,
 раб вынужден мечтать
 и лелеять свободу, как бедные угнетённые,
 жившие и надеявшиеся две тысячи лет назад!

 И рабство для этого раба было подобно плоду--
 Горький и ненавистный на вкус плод--
 Плод ошибки и невежества,
 Поставленный в один ряд с суевериями и преступлениями.

 И все же, хотя плод был горьким до глубины души,
 Многие умерли из-за любви к нему.
 О, как много тех, кто долгими ночами прислушивается
 Чтобы услышать шаги, которые никогда не раздадутся.
 Ни один цветок вдоль границы,
От Смотровой горы до Чесапикского залива,
 не вырос без примеси крови Севера и Юга.

IV.

 Карагве вернулся и написал на бумаге:
«Твой пёс не причинил мне вреда, так почему ты должен
 Что я никогда не причинял тебе зла, замышляя что-то против тебя?
 Ты сделал меня рабом, ты продал мою невесту,
 А теперь ты пустил своих псов по моему следу,
 Потому что я ищу свою свободу.
 Хоть ты и причинил мне зло, я всё равно делаю тебе добро,
 Потому что в дубе, самом большом в роще,
 На хлопковом поле Ричарда Уэйна,
 Спрятанном в дупле у второй ветки,
 Это потерянный документ, который подтверждает право собственности на ваш дом и земли.
 Бумага была привязана к сильной шее собаки,
 Негр велел ей идти, и она пошла;
 И Эрл прочитал то, что написал раб,
 И в тот же день нашёл документ, спрятанный на дереве,
 И в тот день погоня прекратилась.

 Две долгих недели негр бродил по болотам
 Направляясь на север, питаясь временами
 Ягодами и фруктами. Над ним склонялись
 Высокие деревья, похожие на шатры под своими сплетёнными ветвями;
 Внизу, в мутных водах, чёрных, как смерть,
 Двигались только ядовитые твари.
 Длинная выгоревшая трава цеплялась за каждую ветку
 Чья ниспадающая мантия висела рядом с вялой лимфой.
 И тут и там, среди дикого мха,
 одиноко цвел какой-нибудь белоснежный цветок с золотым шпилем,
 словно церковь в языческой стране.
 Птицы в вышине, оперённые, как утро,
 Воспевали свою красоту, пели священные псалмы.

V.

 Но теперь на его пути негр увидел
 Полосу воды, отступающую с приливом.
 Он связал два тяжёлых бревна и спустил их на воду,
 Затем, взяв с собой шест на случай, если понадобится помощь,
 Вскочил на плот и поплыл вниз по течению.
 Так он плыл два дня, ничего не ел,
 Кроме ягод, растущих у берега.
 Затем, в прохладное ясное утро, когда ветер
 И, как по волшебству, он снова увидел море.
 Вдалеке на волнах качался буй,
 похожий на красное сердце радостной глубины.
 Совсем как сердце в море жизни;
 И корабли были на горизонте, плыли
 Как призрачные корабли, которые с нашими надеждами и страхами
 Вышли из своих гаваней, чтобы больше не вернуться.

VI.

 Плот плыл в сторону океана. Негр поднял
 На шест своё пальто, надеясь на помощь с далёких кораблей;
 И не напрасно, ибо ещё до захода солнца,
Полуголодный, он взобрался на борт корабля,
 И оказался среди друзей, на пути
 К свободе, под непоколебимой Полярной звездой.

VII.

 Два года войны, два года слёз,
 И Ричард Уэйн, прославленный капитан,
 В рядах, ведомых заблуждением, сражался и пал.

 В груди Кораллин Стэнли Тейн
 Обладал признанной властью; вся её любовь
 Была излита на него, и её сердце
 Стояло, как опустошённая ваза. Затем с Севера
 Пришли слухи о его отваге, и война
 Нависла над ней, как ночь, — он был её звездой.

 VIII.

 Золотой дух в каждом цветке лилии,
 Что, покрытый пыльцой, весь день смеётся над заботами,
 Закрыл двери и ставни своего дома.
 По росистому саду под звёздами
 Шли Кораллин и Рут, печальные и одинокие;
 Ибо Рут снова принадлежала Далтону Эрлу.

 «Я сожалею, — сказала Кораллин, — что Стэнли Тэйн
 так поспешно покинул меня и что он думает,
 что мои поспешные слова были сказаны с искренним чувством.
 Если бы птица могла прилететь к нему и спеть:
«Она всё ещё любит тебя, Стэнли, она всё ещё любит тебя».

 Рут быстро добавила: «Твоё желание услышано;
 ибо я отправлюсь к тому, кто когда-то был здесь,
 И скажи ему те слова, что сказала мне.
 Тогда он бросился к квартеронке на шею,
 Поцеловал её сквозь слёзы и пообещал ей
 Свободу, если она уйдёт к Стэнли Тейну.
 Она и не подозревала, какой порыв толкнул раба на это.
 И что, отправляя её на Север
 С посланием, полным доверия и любви,
 Она вместо этого отправила послание, обагрённое кровью.

 Ибо Руфь теперь надеялась отомстить за своё прошлое.
 Оскорблённая своим отцом, она выместит свою ненависть
 На своей сестре и разрушит её покой,
 Как был разрушен её покой в тёмные мёртвые дни.

IX.

 Той ночью она украла нож и наточила его,
И пока она водила им вверх и вниз по камню,
 Пила из чаши ядовитого нектара мести.
 Она думала о Стэнли Тейне и жалела его,
 Что он стал жертвой её ненависти.
 Но я бы хотел, чтобы Кораллин увидела его тогда,
после того как жестокий нож сделал своё дело,
 когда он был готов к своему последнему пристанищу.

X.

 И Руфь восстала, и когда рассвет с алыми губами,
Подобно богу, подобрав свои одеяния,
Поднялся на великие вершины мира
 Из чёрных долин неизмеримого пространства,
 Она вышла за пределы долины.

 Те, кого она любила больше всего, были отняты у неё;
 Последний, её ребёнок, был продан, она не знала куда;
 И Кораллин тоже должна была испить горькую чашу,
 Чувствуя ярость глубокой мести.

XI.

 Много дней Руфь путешествовала на Север,
 И наконец добралась до лагеря. Она прошла мимо стражи,
 И ночью нашла палатку Стэнли;
 Затем, проскользнув внутрь, склонилась над ним, пока он спал.
  Ему снилась Кораллин, и во сне
 Он сказал: «Кораллин, лучше простить».
 И Рут, услышав это, воскликнула: «Она прощает!»
 Она всё ещё любит тебя, Стэнли, — она всё ещё любит тебя!
 При этих словах он очнулся и увидел женщину,
 И увидел оружие, поднятое над его грудью,
 И смутный ужас от насмешки в этих словах
 Оставил его без сил и лишил дара речи.
 Но одна быстрая рука протянулась и схватила его за руку,
 И выхватил нож, и вот перед ними стоял
 Карагве лицом к лицу с Рут Эрл.

XII.

 И после, в форте Пидлоу, когда буря
 Разразилась над нами, и предатели убили
 Пятьсот человек, сложивших оружие,
 Карагве был застрелен и с молитвой
 За всю свою страну упал и умер.

 Некоторые, стремясь к высшему типу благородных людей,
Сравнивают своих героев с кавалерами,
Хвастающимися своим происхождением по запутанным линиям родства.
 Но я, которому нет дела до знатного происхождения,
 считаю высшим того, кто достигает великих целей
Или украшает благоразумную жизнь благородными поступками.

ДЕМЕТРИЙ.

Я.

УСПЕХ НИЩЕГО.

 В моей жизни у меня было два кумира: один - моя страна, другая - моя жена,
 И я знаю, что любил их преданно, и обоих единодушно;
 Но настал день, ложно повисший на моем хрупком поводке жизни,
 Когда волей-неволей я сделала выбор между ними, благодаря мудрости Господа.

 Высоко на скалистой вершине утёса в красном Алжире,
Возвышающемся на фоне закатного неба, словно кубок, наполненный вином,
 В то время как каждый купол подобен пузырьку, поднимающемуся над краем,
 Стоит город, в котором я родился, мой возлюбленный Константин.

 Величественно возвышаются дома с кирпичными крышами и тяжёлыми серыми каменными стенами,
А над ними — мечеть и минарет;
 Словно голос какого-то чародея, звучат призывы бородатого муэдзина,
 И шелест кипариса кажется вздохом сожаления.

 Вокруг древнего города Синтран тянется широкая и крепкая тёмная стена,
 Словно кольчужный пояс воина, а ворота кажутся пряжкой;
 В то время как башня, обращённая к закату, — это длинный кинжал с рукоятью;
 чьё лезвие изогнуто в складках кружащегося пояса из рек.

 Далеко-далеко Атласские горы вздымают свои снежные вершины.
 И кажутся стариками, расположившимися в космических креслах с высокими спинками.;
 И они, как дети, купают ноги в ручьях, бегущих внизу.
 Или курят трубки в тишине, пока облака не скрывают лица.

 Я был беден: они говорят, что нашли меня лежащим голым на улице,
 И нищий подружился со мной и привел к своей двери,
 И заботился обо мне, и ухаживал за мной, пока у меня не выросли ноги
 Можно было бы пройтись по рынку и там увеличить наш магазин.

 Я никогда не знал отцовской или материнской нежности;
 Мои лохмотья едва прикрывали меня; голод сделал меня худым;
 Я никогда не знал сочувствия или доброты со стороны других;
 Я испил чашу горечи, которая приходит с нуждой и грехом.

 Вся моя ранняя юность была растрачена впустую, когда мне в голову пришла мысль
 О страстной нетерпимости к тому, как сложилась моя жизнь;
 И я пошёл к торговцам и купил немного фруктов,
 Пока, продавая и покупая, не начал новую жизнь.

 Вскоре я стал владельцем огромных домов, товаров и кораблей,
 настоящим торговцем с рабами за границей,
 где они продавали мои дорогие ткани и тюки хлопка,
 Из разноцветных кож, страусовых перьев, фиников и вина.

II.

ДЕВУШКА ИЗ ЗОЛОТОГО КИОСКА.

 В те дни, когда я, нищий, праздно бродил по улицам,
мимо дворца, по виноградникам, где журчат благоухающие фонтаны,
 стоя у золотого киоска, мне довелось встретить
 ту, ради которой моё сердце забилось сильнее, и я не смог отвернуться.

 Долго я любовался её красотой;
 Как я мог не любить её, которую могли бы обожать ангелы!
 Но наконец, устав от моего пристального взгляда, она отвернулась.
 И все же я видел, как трепещут крупные жемчужины, которые она носила на шее.

 Обе щеки были цвета морской раковины, а вокруг влажных губ
 Изобразил улыбку, которая задержалась с любовью, как отблеск звезд на море;
 Ободренный, я упал на колени и поцеловал кончики ее пальцев.,
 И умолял ее, и молился о том, чтобы я стал ее рабом.

 Я был смуглым и черноволосым, но всё же привлекательным внешне;
 мои длинные чёрные волосы блестящими волнами ниспадали на шею и голову;
 мои большие карие глаза блестели, и я был грациозен,
 что почти делало мою рваную красную одежду похожей на королевскую мантию.

 Я приковал девицу своей рукой, я не хотел её отпускать;
 Она сказала, что её зовут Евдокия, что её отец — Георгий;
 Я сказал, что меня зовут Деметрий, я нищий, подлый и низкий,
 Но в моём сердце пылал огонь любви.

 Её чувственные длинные тёмные ресницы нависали над мечтательными глазами,
 Словно две грозовые тучи, нависшие над безмятежной глубиной.
 Словно крылья перелётных птиц, виднеющиеся на фоне туманного неба;
 Словно лепесток, покрытый пыльцой, когда цветок спит.

 Вся её одежда была расшита тончайшим золотым кружевом;
 Бриллиант в её тюрбане сверкал, как глаз;
 Белое платье более чем наполовину открывало совершенную фигуру,
 А пояс, застёгнутый на кинжалы, придавал платью форму, соответствующую её фигуре.

 Она обратила на меня свои тёмные глаза, чтобы я смотрел в них и мечтал;
 И я казался себе тем, кто склоняется над перилами моста,
 Думает и задумчиво смотрит вниз, в реку.
 Пока вокруг него сгущаются сумерки, а над головой сияют звёзды.

 После этого я каждый день встречал её на дорожках дворцового сада,
 И она всегда выходила мне навстречу и широко открывала ворота,
 Часто упрекая, часто улыбаясь моим минутным задержкам,
 Она приносила изысканные яства в золотой чаше и на золотой тарелке.

 Я, её возлюбленный, был нищим, но она всё равно любила меня;
 Если бы я был Гаруном аль-Рашидом, она не любила бы меня сильнее;
 Шепча, она целовала моё имя на моих губах и в моих глазах,
 И обвивала руками мою шею; как я мог не обожать её?

 Но всякое удовольствие приедается или прекращается; если чаша опустела,
Всё её содержимое подобно кислоте, сжигающей глубоко внутри, вызывая долгое сожаление;
 Если оно приедается, мы спокойно оставляем его, возможно, с небрежной усмешкой,
 Или, может быть, приятное воспоминание, которое легко забыть.

 Однажды в золотом киоске, когда Евдокия держала меня за руку.,
 Пришел старый Йорги, мрачный, с выражением бури на лице.;
 Навлечет ли она позор на него? Разрушит ли она его благородный род?
 Он произнес свою яростную брань и выгнал меня оттуда.

 Прежде чем уйти, я повернулся к нему и смело попросил её руки,
 И поклялся, что возьму её, даже если весь город встанет у меня на пути;
 Но он насмеялся надо мной, нищим, и повторил своё приказание,
 Чтобы я никогда больше не встречался с его дочерью, ни за что на свете, с того самого дня.

III.

ВИЗИТ ДЕМЕТРИЯ И ДЕСЯТИ ЕГО ДРУЗЕЙ.

 Так две жизни, как сливающиеся реки, были безжалостно разделены;
 Одна текла по плодоносным садам, тщетно стремясь к морю,
 Другая струилась под широкими мостами, неся товары на рынок,
 Но всегда с любовью мечтала о встрече, которой ещё не было.

 И я трудился; и мои доходы росли и удваивались в моих руках,
 Ибо Фортуна, дав однажды, будет давать нам всё больше и больше;
 Я был подобен страннику, проходящему по давно заброшенным землям,
 Который находит под каждым камнем, который он переворачивает, клин золотой руды.

 И я учился, познавал все тайны, которым могут научить мудрейшие книги;
 Наконец-то я докопался до глубокого корня греческого глагола;
 Обрёл естественное предвидение правил и форм речи,
 И пил воду из источника слов барда Скио.

 Все мои корабли плыли по попутному ветру, ни один не затонул и не сел на мель;
 Между их смоляными швами сочилась сама суть торговли.
 И в квартале, застроенном рядами зданий, не было и половины моего магазина,
 В то время как мои щедрые, экономные сделки затмили бы мечты Аладдина.

 Но я не сменил одежду, я по-прежнему носил свой безанский халат.
 И всё же я надел тот же самый тюрбан с потрёпанным и выцветшим красным цветом;
 У меня не было бы другого наряда, даже если бы я владел вращающимся миром;
 Лучше быть богатым и носить лохмотья, чем бедным и носить шёлк, — сказал я.

 Каждый день из моего окна с переплётом в воздух взлетал голубь,
 И под его крылом лежали сложенные строки для той, кого я любил больше всего;
 Каждый день он возвращался из её дворцового окна и приводил меня туда,
 Бесстиховые идиллии, полные сердечных слов, искренний пыл её груди.

 Ах, дорогая любовь, она терпеливо ждала с печальными, тоскливыми глазами,
 Как луна, она каждую ночь ждала, когда облако пройдёт по её челу;
 Как птицы, она каждый день ждала, что с небес
 Прилетит другая, чтобы утолить голод на ветке.

 И всё богатство было потеряно для неё, потому что ей приходилось смотреть
 На картины самого искусства, весенние радости, осень, окутанную балетным туманом;
 И она ела сладости и пряности, пила кофе, ела хлеб и корицу,
 Пока они окутывали её ароматами или целовали её мягкие тапочки.

 По её спине струились волосы, освобождённые от золотого гребня с драгоценными камнями.
Утраченный аромат казался каскадом, низвергающимся в глубокую пропасть.
 Казалось, что это чёрное крыло ворона, осмелившегося на безрассудный поступок.
 И был водружен ей на лоб, чтобы можно было увидеть его красоту.

 Каждый день она купала ее в молоке, пока, наконец, она не стала такой же белой, как;
 Подкрасила веки миндальной краской, а ногти подкрасила хной.;
 Поужинала янтарным вином и медом; но наслаждения не испытала.
 Она спала под шелковыми занавесками с кружевной бахромой, пахнущей мускусом.

 Но наконец настал тот день, которого я так долго ждал,
 Когда я сбросил лохмотья, которые носил много лет,
 И облачился в подобающую мне одежду, в бархат моих собратьев.

 Тогда я купил себе беспокойных скакунов, украинских коней, пять белых, шесть чёрных;
 Одиннадцатый был самым благородным, но самым покладистым из всех;
 И у меня был друг, который любил, чтобы я ездил верхом на каждом из этих коней —
 Десять друзей, красивых, учтивых, сильных и высоких.

 Каждому другу я подарил плащ из фиолетового бархата, подбитый горностаем;
 Каждый скакун был в сбруе, украшенной золотом.
 В полдень мы весело отправились в путь и нашли вход во дворец.
 И я отправился к государственному деятелю Йорги, чтобы сообщить ему о своём намерении.

 Я пришёл, чтобы жениться на его дочери; всё её сердце давно принадлежало мне.
 Я завоевал её, будучи нищим, но я любил её всё больше и больше.
 Теперь, когда моё богатство было безграничным, это лишь укрепило мой замысел.
 Если бы он отдал её мне, я бы уступил ему половину своего состояния, всё до последнего гроша.

 Он смеялся мне в лицо, насмехался надо мной и презирал меня и мою часть.
 Он называл меня нищим, но богатым, и велел мне убираться прочь.
 Он сказал, что Евдокия — его дочь, но ничего не знал о её сердце.
 Он отдал её руку и состояние моему правителю, Ахмед-бею.

 Бывают моменты, когда наше негодование сосредоточено исключительно на взгляде,
 когда наши чувства слишком сильны, чтобы выразить их словами;
 Таким взглядом я окинул Георгия, когда вышел вперёд,
А десять моих друзей последовали за мной с храбрым утешением на устах.

IV.

ДЕМЕТРИЙ ИЗ ЕВДОКИИ ПРЕДАЁТ КОНСТАНТИНА.

 Теперь в потемневшем воздухе, словно далёкий гром, зашумела война;
 В небе зловещая птица парила над нашими могилами;
 И люди, словно испуганные птицы, в отчаянии спешили домой.
 Мы слышали топот армий, словно далёкий шум волн.

 Война — это смертельная болезнь на теле мира.
 Болезнь, которая иногда проходит, но всё равно оставляет после себя раны.
 И никакое сильное лекарство не исцелит его, пока Свобода не свернёт
 Все знамёна народов и не будет править вечно.

 Что толку в моих мраморных зданиях, которые я променял на золото?
 Все мои приобретения были тщетными, потому что Евдокия не была моей.
 Тогда я превратил свои товары в деньги, продал все свои корабли и дома
 И отправил сверкающий товар подальше от Константина.

 На нас, словно дикий ястреб, налетел Дамремон со своими людьми;
 Но мы увидели его развевающиеся знамёна и закрыли ворота на засов;
 Все женщины бросились в бой; каждый мужчина стал героем;
 А Кабилы полагались на дружбу Судеб.

 Я считал, что любовь к родине — это высшая форма любви к себе,
С благородными целями, но всё же эгоистичная, что бы там ни говорили;
 Я забыл о своей хваленой чести; я собрал все свои силы;
 Я стал предателем, изменившим земле, которой был обязан своим хлебом.

 Всё было ясно: если я был верен, то Евдокия была потеряна.
 Восстановившись и одержав победу, я мог бы заявить о своих правах на неё.
 Я едва ли взвешивал все «за» и «против» и не осмеливался подсчитывать расходы;
 той ночью я тайком выбрался из города в лагерь чужеземцев.

 Я был верен цели, которая хранилась в моём сердце;
 Другой мог бы справиться с этим и одержать победу над своим падением.
 Таковы люди, они не сильно отличаются друг от друга, уровень человечества,
 То, чего не хватает одному, есть у другого; у всех достаточно недостатков.

 Я молча спустился по склону, и встревоженные кипарисовые листья
 Дрожали, как нежные губы в муках, а звёздные глаза плакали росой;
 И я отправился к французскому командиру, который сидел среди своих мушкетов и планировал новую жатву на поле, знакомом Азраилу.

 «Я пришёл, чтобы предложить помощь, если вы примете мои условия», — сказал я.
 «Ибо я знаю самую слабую часть хмурой городской стены.
 Есть девушка по имени Евдокия, за которую я бы продал душу, чтобы жениться на ней;
 Дайте мне право обладать ею, и я расскажу вам всё».

 Тогда он улыбнулся, сидя за своим столом, и исполнил моё желание —
 Улыбку, порождённую воспоминанием, каким-то приятным воспоминанием —
 И он спокойно выслушал мою историю, но сказал, что ему нужно время.
 Я должен отправиться в город в качестве шпиона предстоящей ночью.

V.

ШПИОН В МАСКЕ ВО ДВОРЦЕ.

 За много лет до этого я приказал построить тайный ход под стеной.
 Те, кто его построил, были мертвы, так что никто, кроме меня, о нём не знал.
 Когда наступила темнота, я добрался до него и тихо, в тени,
прошёл по пустынным улицам города, где должна была состояться битва.

 За кошель с золотом и рубинами я получил условный знак,
 и с его помощью я отметил место и численность войск.
 Я написал мелом на здании: «Вот погибель Константина!
 В городе предатель, а народ обманут»._

 На улице я встретил человека в маске, спешащего куда-то в ночи,
 И что-то в его поведении напомнило мне о том, кого я называл другом.
 «Сэр», — сказал я и положил руку ему на плечо.
 «Скажи мне, почему ты скрываешь своё лицо и куда направляешься».

 По моему голосу он сразу узнал меня и снял маску, чтобы сказать:
 «Я направляюсь во дворец; разве ты не слышал о празднике?
 Через три дня дочь Георгия выйдет замуж за Ахмеда-бея;
 Сегодня помолвка; я должен поспешить; уже поздно».

 «Погоди, — сказал я, — тебе мало удовольствия от того, чего ты ищешь.
 Отдай мне свою маску и одеяние и позволь мне занять твоё место.
 Я не забуду твоей услуги, но заплачу тебе через неделю
 Сапфиром за каждую минуту, и они не увидят моего лица».

 Затем мы нашли его просторные покои, где переоделись в другие одежды.
 Я надел полуфантастическую шёлковую одежду и маску,
 Затем спустился по лестнице и снова оказался на улице;
 Я мечтал только о Евдокии, в присутствии которой я должен был греться.

 Дворец от основания до антаблемента сиял светом,
 И я представлял его в виде гения с сотней огненных глаз;
 Его рот был зияющей дверью, а облако в ночи
 казалось волосами на его лбу, развевающимися на ветру.

 Он быстро поглотил меня, и я вошёл и сразу услышал шум прибоя.
 О музыке - слышал танцующих девушек с колокольчиками у ног;
 Аромат сотни цветов воздействовал на мои чувства.;
 Магнолия казалась мужем, а остальные его супруги - сладкими.

 Евнух провел меня по устланному дамасской тканью полу в великолепный зал.,
 Все гости были собраны во всей своей красе и гордости.
 Стены были украшены штандартами и хоругвями.
 Бей в окружении масок вел лилию рядом с собой.

 Вокруг фонтана в центре зала, отделанного золотом,
 Танцевали танцоры, играли музыканты, под ритм ее падения,
 А на балконе, в весеннем сумраке,
 Пел соловей и с грустью насмехался над всеми.

VI.

Встреча в саду и бегство шпиона.

 Когда бей милостиво проходил мимо меня, я прошептал на ухо
 Той, которую он вёл рядом с собой (если я ещё не завоюю её!)
 «Наш день только начинается; я, Деметрий, здесь;
 Встретимся вон там, в саду, на том месте, где мы когда-то встречались».

 Она быстро последовала за мной, и я прижал её к сердцу,
 И пылко целовал её губы, шею и подбородок.
 Здесь она жаждала жить вечно, чтобы мы никогда не расставались,
 И насыщаться множеством поцелуев, обнимающих мои руки внутри.

 Там мерцали влюбленные звезды; а рядом - грязное озеро.,
 Как скряга, прижал серебро их блеска к своей груди;
 И остался он в укрытии деревьев и зарослей кустарника,
 Чтобы какой-нибудь удачливый смелый грабитель не украл его во время отдыха.

 Теперь годы превратили Эвдокию из бутона в розу,
Сделали совершеннее каждую черту, добавили много нежной грации,
 И она превратила моё сердце в свой сад, где можно жить и отдыхать:
 Ни время, ни перемены, ни разлука не смогли бы стереть её любовь ко мне.

 Она сказала, что тоже станет озером под звёздным светом моих глаз;
 И когда мои губы склонятся вниз, она поймает их пряную росу;
 Моё лицо, склонившееся ниже, станет её нежным небом,
 А мои руки — прекрасной зеленью, растущей на берегу.

 Я не осмелился рассказать ей о предателе, который был рядом с ней;
 Я сказал, что бей будет дрожать, когда я приду просить её руки;
 Я сказал, что она должна ждать меня и не отчаиваться, а радоваться,
 Ибо мой триумф будет известен во всех уголках страны.

 Пока мы разговаривали, мы услышали шум во дворце внизу, у подножия холма.
 Вдалеке, словно красные светлячки в долине, мерцали весёлые огоньки.
 Раздавались крики, на которые отзывалось множество пронзительных эха.
 Мы увидели с десяток факелов и выходящих из дворца людей.

 «Любимый, они ищут тебя, — воскликнула Евдокия, — ты должен уйти или умереть».
 Но печально, о, как печально разлучение двух сердец, которые тоскуют и плачут;
 Молния с небес разрывает дуб на части;
 Но сердца будут стремиться друг к другу, несмотря на разлуку.

 Я целовал её губы, на которых были мои слёзы, её губы и её глаза,
 которые она томно приоткрыла, чтобы показать ответные слёзы,
 и я целовал алмазный полумесяц, который, как я видел, опускался и поднимался,
 сверкая на факелах сотней серебряных наконечников.

 В обмороке я уложил её на скамью, а затем быстро пронёсся сквозь мрак,
 и факельщик прошёл так близко от меня, что мне показалось, будто меня заметили.
 Но я на мгновение спрятался под кустом, цветущим пышным цветом,
 а затем побежал к своему дому по улицам, которые были между нами.

 Над головой в ночи сверкнул приближающийся метеор, —
 Полная луна, сияющая голубым светом и отбрасывающая рубиновые блики;
 Она казалась мне пылающим факелом, летящим вперёд
 Вместе с духом, который под ней принёс поражение Константину.

VII.

СРАЖЕНИЕ.

 Перед рассветом, когда ночь отступила, в городе заговорили пушки,
 Не о мире, радости и дружбе, а о ненависти и отчаянии.
 И тысяча пронзительных горнов возвестила об этом, ожидая их гнева;
 И мы услышали свист пуль в тёмном изумлённом воздухе.

 Когда взошло солнце, жаркое и кровавое, бой уже начался;
 Артиллерия била по слабому месту в стене;
 В то время как дым, поднимавшийся из долины и города, казался меланхоличными, серыми
 Одеяниями духов, парящих над обречёнными на гибель.

 Словно сильный нумидийский лев, город лежал на своём камне,
 Ничуть не смущаясь, несмотря на окружение и скудные запасы хлеба;
 Его свирепые глаза, два алых флага, смотрели сквозь битву весь день,
 Один на высоком ключевом камне Вавилона Вад, а другой на Вавилоне Джед.

 У этих ворот они выставили своих мечников, надеясь оттеснить нас оттуда.
 Когда мы последовали за ними, они сделали вылазку, чтобы заманить нас.
 Но тщетно, наши укрепления были надёжнее, хотя мы и жаждали атаки,
 И с нетерпением ждали сигнала барабана.

 Камень за камнем в стене образовалась брешь,
 Пока, наконец, мы не послали к воротам Вавилона белый флаг,
 Сказав городу: «Сдавайтесь, Константин непременно падёт;
 Если вы не сдадитесь, ни одна душа не останется, чтобы сосчитать ваших мёртвых».

 Как удар меча, прозвучал ответ: «В этом месте много
 И еды, и боеприпасов; если это то, чего хотят французы,
 Мы можем предоставить им в изобилии; но капитуляция означает позор,
 И наши дома будут защищены, пока хоть один солдат будет стоять на страже.

 Если этот город не будет взят, каждый из нас должен будет понести наказание,
 И многие из нас вспомнили о своих родных в солнечной Франции.
 По нашим рядам пробежал шёпот: «Мы должны взять его штурмом»,
 И мы услышали, как горны призывают штурмовиков к наступлению.

 Словно огромные волны, не разбивающиеся о скалы, стояли воины Константина.
 И гружёный корабль-город с килем в каждом из них;
 Он плыл в будущее с грузом на борту,
 И его башни, похожие на мачты, были украшены солнечными вымпелами.

 Но теперь на нее обрушился шторм, и в ее борту образовалась пробоина,
 И вода бешено хлынула внутрь, когда она остановилась на краю.
 Все напрасно, все отважные усилия; ибо все на борту пытались
 Яростно заделывать течь, чтобы судно не затонуло.

 Наши люди сражались с разъяренными водами, которые нельзя было ни повернуть, ни остановить.,
 И они подставляли все соломинки под удар в своей безумной стремительности.
 Итак, город, преданный, был захвачен; так потерпел крушение великий корабль;
 И с триумфальными войсками я въехал в тот день.

VIII.

 СВАДЬБА И ЛЖЕДРУГ.

 Когда наступила ночь, во дворце снова зажглись все огни.
 В зале, украшенном шёлковыми штандартами и персидскими коврами,
 Были женщины, прекрасные, как гурии, были храбрые и красивые мужчины;
 И рыбы выпрыгивали из серебряных чаш фонтана, чтобы посмотреть на них.

 Никогда ещё Евдокия не была так прекрасна, и она заслужила самые мудрые похвалы
 От чужеземцев, собравшихся там, чтобы увидеть наш брачный обряд;
 Не только её царственная красота, но и изящество во всём,
 Привлекали к ней все сердца и взоры, наполняя их, как чаши, чистым восторгом.

 Но пока они служили мессу, я уже надел кольцо
 На её изящном пальчике, напоминающем сердечко, вся толпа расступилась,
 И я увидел, как мой друг-маскарадник, не спросив разрешения,
 Приблизился к невесте, с лепестками-руками с каждой стороны.

 «Так умрёт неблагодарный предатель, будь он королём или нищим!»
 И над нами сверкнул кинжал, яростно отражая свет,
 Тогда он ужалил меня в грудь, туда, где должно быть сердце,
И мой лживый друг, расталкивая людей, бросился наутёк.

 Но бешеная пчела не добыла мёда, торопясь улететь;
 Его жало было хорошо наточено, но его подлость обернулась потерей.
 Ибо я носил с верой в сердце, втайне от всех,
 Символ высшей жизни, простой серебряный крест.

 Он отвел от меня оружие и спас меня на много лет
 Для той, чьё сердце было для меня священной паломнической святыней,
 Для той, ради кого я с горечью и слезами отдал
 Город Югурту, мою родную мать Константину.

 Теперь мы живём во дворце у белой бухты залива;
 Но иногда мой добрый конь бродит, и в поздних сумерках
 Я оказываюсь рядом со своим городом, когда муэдзин в сером
 Кричит: «К молитве, к молитве, люди, только Бог добр и велик!»

СИЛЬНЫЙ ПАУК.

Я.

ДОЧЬ ВОЖДЯ.

 Я был натуралистом и пересёк море,
 чтобы добраться до Феодосии и найти
 чудовищного паука, о котором я слышал.
 Жители города недоверчиво качали головами,
 когда я спрашивал их об этом, но однажды я встретил
 крепкого рыбака, который однажды видел
 паука, хотя и не знал, где тот обитает.
 Он сказал, что паук был таким же длинным, как он сам,
И что нить, из которой он соткал свою паутину,
 Была такой же толстой, как канат на его лодке.
Ночью, запоздало, среди курганов
 Этот холм, склон холма и весенняя долина,
 Как рельефные буквы на древней странице
 Созданы для чтения сегодняшними слепыми на ощупь,
 Он вошел в темную гробницу и уснул там,
 Пока мир, подобно поднятому круглому щиту,,
 Не раскололся от брошенных копий зари. Когда он проснулся,,
 Он обнаружил, что запутался в какой-то толстой паутине,
 И все же дотянулся до своего ножа и медленно перерезал его насквозь;
 Затем, когда он встал, чудовищный паук убежал.

 Во время этого рассказа на пологом берегу
 К нам присоединился ещё один человек из домика неподалёку.
 Домика, увитого плющом, освещённого для любовных утех.
 Его окружал сад с лилиями и деревьями.
 Подобно Ахаву в его доме из слоновой кости,
 пирующему на сладостях, пчелиный царь здесь
 попивал нектар в зале дворца снежной лилии;
 и здесь были разбросаны жёлтые лилии,
 словно это была банкетная роща
 Шишака, царя Египетского; ибо цветы
 казались золотыми чашами, которые Соломон
 изготовил для священного служения Господу.

 «Это моя дочь», — сказал рыбак.
 Её голова и лицо были закрыты шарфом,
 но большие тёмные глаза смотрели на меня, и в их глубине
 я увидел душу, полную нежности и правды.

 (Часто во сне я думал, что умереть было бы приятно,
 И избавься от этого грубого видения, увидь наконец,
 Как может большая душа, покинувшая тело,
 Другую душу, освобожденную и очищенную.)

 Скромная служанка в малиновом жакете носила,
 Расшитая бисером юбка ниспадала до колен.;
 В то время как внизу турецкая одежда была ограничена.
 Косы доходили до лодыжек; но ее туфли
 Открывали обнаженные подъемы ног.
 Я попрощался с ней там, на берегу
 Прозрачного Босфора. Возвращаясь назад,
 Я много думал о пауке, которого искал,
 Но ещё больше о двух тёмных глазах, похожих на две звезды,
 Которые сияли в моём сердце, пока я был далеко.
 За ними, чистая, но неизвестная, скрывалась душа.

 Я решил испытать милосердие этой девушки;
 И вот однажды, в один из дней, я надел
 Рваную и грязную от носки одежду. Когда она проходила мимо,
 Я резко вышел из-за стены,
 Повернулся к ней лицом, скрытым под маской, и протянул
 Руку, прося немного милостыни.
 Она щедро подавала из своего тощего кошелька,
 И с выражением нежной жалости проходила мимо.
 Неважно, кто просит,
 Или заслуживает ли он милостыню;
 То, что дано от чистого сердца, дано Богу,
 А не тому, кто берёт.

 День за днём,
 С тех пор я шагал вдоль берега, навстречу
 Темноглазой дочери рыбака.
 Под своей крышей она радушно приняла меня.,
 И протянула обе руки, и сняла шарф.
 Это скрывало чудесную красоту ее лица.
 Если бы художник или скульптор в каком-нибудь сне
 Мог соединить Веру с Любовью и Милосердием,
 И выразить их на одном чистом лице,
 Я знаю, что это было бы лицо, похожее на ее собственное.

 Ее глаза были бриллиантовыми дверями ее истинной души,
 И их шелковые защелки были мягко закрыты.,
 Когда, укрывшись под своим маковым парашютом,
 Пришел бездеятельный Сон. Ее взгляды казались
 Как златокрылые ангелы, посланные с небесных врат.
 И всё же она часто грустила, когда я был рядом.
 Однажды, задержавшись допоздна, я рассказал ей о своей жизни,
 И о чудовище, которое я пришёл найти;
 Но вот, о чудо! она обвила моё сердце
 Тесной паутиной своей любви и крепко держала меня,
 Как муху, попавшую в сети паука.

 Одетая в рубище сожаления, она сказала,
 что долго оплакивала прошлое, но ради меня
 она теперь отпустит его и будет жить ради меня.

 Я сказал, что мало кто может оправдать прошлое
 за то, что оно бушевало на кораблях надежды.

 Она сказала, что ей грустно думать об этом.
 Их нынешнее состояние было плачевным, и ярмо
 Её народ терпел на холмах.
 Её отец был храбрым черкесским вождём;
 Но здесь он жил под чужим именем, пока снова
 Не смог возглавить свой народ и ранить тех,
 Кто втоптал их в грязь.

 Наши сердца обновились,
 Мы поцеловались на прощание и расстались. Я уходил,
 Дальний холм, окутанный тенью, принял новую форму,
 И показался распростёртым пауком, а два дерева,
 Что росли на нём, были его поднятыми руками,
 Схватившими две красные светлячки, которые были звёздами.

II.

ПАУК.

 С рассветом в мою дверь постучали костяшками пальцев;
 Я встал, открыл и увидел на крыльце,
 Его лицо напоминало лицо странной смерти, а темные глаза были широко раскрыты
 С каким-то смутным ужасом стоял рыбак.
 "Пойдем, поспешим со мной", - были его единственные слова.
 Мы бежали изо всех сил по бесплодному берегу,
 И добрались до его безмолвного коттеджа. Войдя,
 Он подвёл меня к свободному дивану своей дочери.
 В комнате было только одно окно, и створка
 была поднята. Я посмотрел вниз.
 Вдоль стены вилась виноградная лоза, и её длинные пальцы
 крепко держались за стену,
 а на окно она набросила лиственный шарф.
 Но что это было такое, что свисало с выступа
 и тянулось к земле? Липкая верёвка,
 скрученная из пяти нитей. Рыбак
 увидел это с новым ужасом и прохрипел побелевшими губами:
 «Паук!»

 Что же лучше всего было сделать?
 Мы увидели странные следы на влажном берегу,
 но вскоре они затерялись в лесистой лощине,
 где всё следы обрывались. Весь долгий день
 Мы бродили среди гробниц, поднимаясь из лощины;
 Но, не получив награды, когда солнце село,
 Мы сели и заплакали. Так опустилась тьма,
 И, словно ужасный паук, поползла по земле
 Ползли изможденные ноги тени. Потом наши дома.
 Мы печально искали, чтобы снова встретиться утром.

 Ночь была теплой, и мое окно было поднято.,
 Я сидел, скорбел и безнадежно ломал руки.
 В доме не было света. Я полулежал--
 Спиной к окну. Что-то захлопнулось.
 Слабый отблеск звездного света из комнаты.
 Чудовище, уродливой формы, было со мной там,
 И две жёсткие руки обхватили меня за талию.
 От ужаса я оцепенела и не могла
 Сбросит с себя врага. Я была в объятиях
 Сильного паука. Пока мы шли, я радовалась,
 Потому что думала, что теперь меня спасут.
 Веб-великий паук, и есть, наверное,
 Узнав печальную судьбу ее я так любил.
 Руки Старка скалы, мы шли, потом перешли на веб -
 Просто как красная Луна зацвели на холмах
 И посеребрил всю Пантикапейскую долину.
 Воронка паутины находилась в устье
 огромной гробницы, снаружи которой, высеченной в скале,
 Очертаниями лица Горгоны с разинутым ртом —
 какой-то суровой Медузы, Сфено или Эвриалы,
 превратившейся в камень, который в былые времена
 превращал в камень тех, кто смотрел на неё.
 Мы миновали воронку, входя в гробницу.
 Паук обвил мои руки своими нитями.
 И сковал их. Я не осмеливался пошевелиться, но лежал
 На гладком каменном полу, приученный к страху.
 Теперь мне казалось, что я в безопасности до рассвета.
 Если бы я мог пошевелить руками, то, возможно, нашёл бы
 Какое-нибудь оружие для защиты, дубинку или камень,
 И тогда у меня был бы хоть какой-то шанс на жизнь.
 Эта мысль придала мне сил. Я медленно вытянул руки
 По бокам и, упорно работая, освободился.
 Они были свободны, хотя кожа на запястьях
 была в синяках и ссадинах, а моя кровь пропитала
 паутинный шнур, которым я был связан.

 Ночь казалась бесконечной. Когда рассвело,
 Слабый стон пробудил эхо в гробнице.
Эхо показалось мне криком жалости, посланным
 В утешение стону. Когда свет стал ярче,
 Я увидел неподалёку от того места, где лежал,
 Сидящую девушку. Все её волосы были распущены,
 Она положила их на подушку, прислонившись
 К расписной стене. Моё сердце широко раскрыло
 Перед ней свои гостеприимные двери.
 Гость вошёл, и двери сразу же закрылись.

 Солнце взошло и раскинуло золотую ткань
 над морем. Мы увидели долину внизу,
 а там и город, и представили, где среди
 деревьев на берегу стоит её дом;
 Тогда я надеялся вопреки всему снова войти в него.
 Две тысячи лет назад это далёкое море
 изобиловало бережливыми торговцами со всего мира.
 Когда были Афины и когда их учёные вырезали
 своими бессмертными именами на каменных страницах славы, эта долина под
 ними была великим городом. Эти гробницы сохранились до наших дней.
 Нет лучшего способа посмеяться над парадом
 И тщета жизни, о которой говорит могила.

 Пока мы любовались историческим видом,
 Мы увидели, как хитрый паук набросил свою паутину
 На орла, запутавшегося в сети.
 Орёл боролся, но не смог вырваться.
 И расправил крылья, и вонзил свой острый клюв.
Наконец паук схватил его за шею
 Своими зазубренными когтями, которые выросли, как рога,
 И убил его; затем сорвал перья побеждённого
 И высосал тёплую кровь из оторванных концов.
 Из этого мы поняли, что чудовище привело нас сюда
 Чтобы устроить отвратительный пир, и что один


 Из нас должен быть рядом и видеть, как убивают другого. Паутина была похожа на парус какого-то большого корабля,
 и тянулась из открытого рта Горгоны
 По обеим сторонам к ветвям засохших деревьев.
 В неё попадали птицы, и вокруг было пусто.
 Где паук прятался, высматривая добычу,
 Их кости лежали, белея на солнце и под дождем.
 На паутину ветры наложили жестокие руки,
 И потянули за нее, но им не хватило жилистой силы
 Чтобы порвать его или сдвинуть с места.
 Дождь, оставшийся на нем с восходом солнца,
 Окрасил обширную ткань во все призматические оттенки,
 И заставил ее блестеть, как шелковый парус.
 О барке Клеопатры.

 Мы были совершенно уверены,
 что смерть орла дарует нам новую жизнь.
 Мы огляделись в надежде найти
 какой-нибудь предмет для защиты. Гробница была странной.
 Только паук мог знать об этом.
 Посреди стоял богатый саркофаг,
 Искусно инкрустированный деревом, или резьбой, или бронзой.
 Внутри находился скелет, увенчанный белым черепом.
 Золото, украшенное бриллиантами, охладило мою кровь.
 Бронзовая лампа, отлитая в виде зверя
 Убитая Беллерофонтом Химера,
 Лежала на полу; и из ее львиной пасти
 Пламя вспыхнуло, как пламя жизни,
 Что мерцало и угасло вместе с ним, увенчанным золотой короной.
 Рядом стояла мишень, и на ней столкнулись
 Грифон и олень, противоположные, как добро и зло.
 Вокруг лежали чаши из оникса, оправленные в золото.
 На конических сосудах были изображены сцены вакханалии,--
 Обнаженные пухлые вакхи, гротескно ухмыляющиеся фавны,
 Все они были связаны между собой виноградными лозами, на которых произрастал важный виноград;
 А в сосудах были золотые кольца и цветы.
 Мы нашли серьги-близнецы, вырезанные из отборного камня,
 Металлические зеркала и статуэтку
 Влюбленной Дидоны, обнаженной по пояс.
 Жизнь - это арфа, и все ее нервные струны,
 Прикоснувшись к пальцам, дрожащим от страха смерти,
 Я заиграла жалобную мелодию. Не найдя
 Надежного орудия, чтобы преградить путь
 Угрожающей опасности, мы обнялись,
 И целовались безмолвными поцелуями, смешанными со слезами,
 И ждали конца.

 Когда больше ничего не остаётся,
 Надежда, словно орёл в горном воздухе,
 Парит в будущем времени, взмывает на крыльях
 К неизведанному городу, окружённому смертью.
 Туда устремился орёл нашей надежды.

 Солнце было в зените. Его спина
 Была обращена к нам, паук присел у входа
 В нашу странную тюрьму на высоком утёсе.
 Паук был длиной в целый сажень.
 У него было две части: передняя — голова и грудь;
 задняя — туловище. Первая была чёрной,
 но всё туловище было покрыто короткими волосками,
 жёлтыми и тонкими. К туловищу крепились восемь длинных ног.
 К его крепкой груди. На голове у него было восемь глаз.,
 Два спереди и по три с каждой стороны.;
 У них не было век, и они никогда не закрывались,
 Их защищал прочный прозрачный гвоздь.
 Его клешни выросли между передними глазами--
 Были зазубрены, как пилы, были ядовитыми и острыми,
 С когтями на обоих концах. Две руки вытянулись
 Из его покрытых кольчугой плеч, и ими он поймал
 Его запутавшаяся добыча или то, что он крутил.
 Монстр медленно повернулся и уставился на нас,
Размахивая руками и разжимая когти,
 а затем яростно двинулся на нас, чтобы атаковать.
 Мы побежали, чтобы добраться до края гробницы
 Там, где была тьма, там, где мы в ужасе пригнулись,
Моя нога наткнулась на что-то твёрдое. В отчаянии
 Я схватился за это и с великой радостью поднял
 Древний меч! Конечно, острый, смелый зуб
 Для того, чтобы укусить паука. Я вонзил бы его глубоко,
 До крестовины. Насторожившись,
 Я набросился на чудовище, когда оно подошло,
 И одним ударом отрубил ему жестокую голову.
 Он немного помучился от боли, но в конце концов
 вытянул восемь длинных ног и две толстые руки,
 и, перевернувшись на бесполезную спину,
 умер с болью в груди.

 И мы вышли наружу,
 И зелёная земля, казалось, была рада освободиться,
 И небо, затянутое облаками, радовалось голубому цвету.
 Мы нашли домик на берегу моря, где вождь
 Снова прижал свою дочь к груди.
 Спустившись с холма, мы принесли убитого паука,
 И я сообщил науке эти простые факты:
 У пауков нет усиков, поэтому они не относятся
 К насекомым. Они дышат жабрами
 Под телом у них есть сердце.
 Сокровища гробницы принесли нам богатство,
И мы, влюблённые, поженились в один прекрасный день;
 И великий царь, услышав нашу историю,
 Посылал невесте подарки из шёлка и жемчуга.

 Грейс Бернард.

 Я знаю ход и цель лет;
 Воля, которая является магнитом души,
 Ещё обретёт новые силы, и человек
 Станет чем-то большим, чем человек. Скорлупа опадает;
 Старые цивилизации уходят, приходят новые.

Я.

 Есть две фермы, которые, улыбаясь на солнце,
 Соседствуют друг с другом, и я верю, что однажды
 Соединятся два сердца, которые будут жить от их щедрот.
 Одна ферма принадлежит Джону Бернарду, а другая - мне;
 И она, единственная жемчужина в моих глазах,
 - его милая дочь, нежная Грейс Бернард.

 Три года назад мой отец последовал за ней,
Которая родила меня, домой, в свой тесный дом.
 Я был в колледже, когда пришло известие о смерти,
 И всё горе обрушилось на меня, сокрушая меня;
 И всё моё сердце кричало от горечи,
Стонало, чтобы замолчать, — слезами.
 Затем, когда мои профессиональные перспективы
 Рухнули и исчезли, я вернулся на ферму —
 Я вернулся к любви Грейс.Эйс Бернард.
 Она была голубкой, которая в порыве горя
 Принесла к моему окну оливковую ветвь любви.
 Из колледжа на ферму, где я жил,
 Я взял свои книги, друзей, которые никогда не остывают,
 Хрупкие химические приборы,
 Шкафы с минералами и камнями,
 С известняковыми энкринитами, астериями,
 Старыми, как горы, или белыми ресницами моря.
 То, чем он поражает берега;
 Я принёс тарантула и скарабея,
 И ещё я принёс свой алмазный микроскоп,
 Который увеличивает булавочную головку до размеров человека,
 И позволяет мне видеть в воде и в воздухе
 Натуралисты ещё не касались этого.
 Я часто брожу по своим полям,
Разбивая вдребезги прошлое, как скалы,
 В поисках особых экземпляров, которыми я мог бы наполнить свой дом;
 Но мои шаги всегда ведут меня туда,
 К дому на другой ферме,
 Где Грейс Бернард — полдень и радость.

 Когда я впервые взял её за руку, я полюбил,
 И держал его так, как мог бы держать незнакомец,
Какой-то невидимый наставник прошептал мне на ухо:
 «Вы двое — нити, которые Судьба сплетёт».
 А затем необъяснимое оцепенение
Опустилось на моё сердце холодной влагой.
 Милая Грейс, Бернард в Грейс не ошибся в выборе имени,
 В её глазах был мягкий взгляд Мадонны;
 Длинные густые ресницы, опущенные веки,
 Выражавшие на лице всю любовь и нежность.
 Её губы были насыщенного красного цвета,
 Как вишня, красная роза и водосбор.
 Её золотистые волосы, словно солнечный свет, превращались в шёлк,
 Они ниспадали ниже талии и были прекрасны.
 Возможно, какой-нибудь любовник, гораздо более храбрый, чем я,
 Возможно, осмелится взять его за руки или поцеловать.

II.

 Пришла весна и принесла ей благополучные дни.,
 Но в воздухе носится слух о смерти.--
 Эпидемия наполовину пересекла море.
 Пресса трубит о её вероятном приближении,
 И бедность, и богатство одинаково предвещают её.
 Холера, как шепчутся, родом из Азии,
 Может оставить больше пустых стульев у наших очагов,
 Чем красный хаос гражданской войны.
 Нет ноги, которую она не могла бы настигнуть;
 Нет щеки, которая не могла бы побледнеть от неё.
 Это дочь Грязи, и там, где низ
 Скопившись в грязном воздухе в тесных комнатах,
 она должна была появиться. Как все формы жизни,
 Живые и неживые, зарождаются
 в семенах и яйцах, так и все инфекции.
 Плавающие в атмосфере газы
 воздействуют на частицы, которые возникают из грязи,
 Смешайся с грязным браком — прорастай,
 И неси своё семя, как зерно, или размножайся, как мухи.
 Этот продукт, рассеянный в чистом воздухе,
 И уносимый потоками ветра,
 Вдыхается людьми, близкими и далёкими;
 И, попав в организм, болезнь
 Созревает и растёт, пока не умрёт больной.
 Жёлтая лихорадка — это болезнь растений,
 Потому что её убивает сильный мороз. Холера
 Животное по происхождению, оно выживает
 В самый сильный холод долгих тёмных зимних дней.

 Я молюсь о том, чтобы, если придёт холера,
 Она не коснулась моей милой Грейс, которая мне так дорога; Чтобы мы оба могли предстать перед алтарём,
 И пережить много невзгод на своём веку,
 И провести много дней в счастье и покое.

III.

 Внизу у ручья, разделяющего фермы,
 Стоит огромная скала, нависшая над ручьём,
 И кажется, что это какое-то чудовище из доисторических времён,
 Пришедшее к кромке воды, чтобы напиться,
 Окаменело и так и стоит, нависнув.
 Неделю назад я сидел на её спине,
 И мечтал о Грейс Бернард, и смотрел на ручей;
 И пока я мечтал, во сне появилось
 Предчувствие того, что еще будет.
 Лицо будущего, навсегда отвернутое,
 Теперь казалось, что все вернулось вспять, и его взгляд назад
 Был устремлен на меня.

 Они сделали неудачный слепок
 С черт лица Шекспира после его смерти.
 Я, видя лицо будущего, делаю здесь свой слепок.

 И это было моё предчувствие —
 совершенное предчувствие, полное и ясное —
 и, поскольку я знаю людей, которых оно касается,
 я не могу считать его невероятным.
 Так что запиши это, чтобы, когда пройдёт время,
 я мог сравнить факты с тем, что здесь.
 И всё же я вряд ли написал бы это,
 если бы сегодня не увидел его призрачное лицо —
 лицо, которое я никогда не видел раньше,
 кроме как в своём единственном сне на скале
 Тот, кто жаждет, склоняется над бурлящим потоком.

 Солдат, когда он идёт навстречу врагу,
 Может смутно понимать, что смерть близка,
 Но всё же смело идёт навстречу судьбе.
 Я тоже вижу тень на своём пути;
 Я тоже иду вперёд и не сворачиваю с пути.

 ПРЕДЧУВСТВИЕ.

Я.

 Вдали, за бушующими волнами,
 Мне кажется, я вижу жену, стоящую на коленях,
 Её умоляющие руки протянуты к тому,
 Кто бьёт её грубыми ударами по щеке и груди.
 Это её муж, и он оставляет её там,
 Забирает её драгоценности и единственный кошелёк,
 И отправляется на корабле к другим берегам.
 Это то лицо, которое я видел сегодня--
 Красивое лицо, каковы бы ни были его грехи:
 Твердый рот с большими блуждающими черными глазами,
 Нижняя губа с бородкой и белоснежные зубы;
 Длинные, прекрасные черные волосы, которые лениво ниспадают на плечи
 Сутулые от работы над книгами;
 Вместе с высоким интеллектуальным челом,
 Недостаточно широким, чтобы вместить щедрую душу.

II.

 Я вижу фермерский дом, где пребывает моя Грейс.;
 День ясный, трава зеленая.;
 И Грейс выходит и идет к ручью.
 Рядом с его берегом, который представляет собой склон, поросший мхом.,
 Я вижу лицо, сосредоточенно наблюдающее за происходящим.
 Теперь Грейс приближается и, обернувшись, видит
 Незнакомца в лощине, которую она любит больше всего,
 Наполовину очарованного его культурным видом,
 Наполовину отпрянувшего от противоречивых страхов.
 Он встает, низко кланяется и просит разрешения говорить:
 Он никогда в жизни не видел такой красоты;
 Он жаждет коснуться пальцем ее руки,
 Чтобы понять, земная ли она или послана с какой-то священной миссией из той страны
 К чему он стремится с помощью поста и многочисленных молитв,
 надеясь на Божью милость,

 и Джон Бернард, который работал неподалёку,
 засевая борозды для своих пустых амбаров,
 Этот незнакомец и моя Милость идут рука об руку.
 Я вижу, как она улыбается в ответ на его улыбки.
 Она вслушивается в его медоточивые речи;
 И всё же она, кажется, по какой-то причине его боится.
 Теперь, когда медлительное солнце задерживается на холмах,
 Я вижу, как они расстаются у двери фермерского дома —
 Широкой полуоткрытой двери, которая сейчас приоткрыта наполовину —
 И как он идёт по окаймлённой дорожке,
 Его поцелуй всё ещё горит на её руке,
 Она высовывается из двери и смотрит ему вслед,
 Пока он не исчезает между деревьями.
 Мне кажется, я вижу её лицо, такое милое,
 Я не могу отвести от него взгляд, хотя свет
 Украшает его изящным кольцом
 Над белым лбом и золотыми волосами.

III.

 Я вижу, как они едут по деревенской улице.:
 Он на коне, черном и сильном, как железо.,
 Она на своем белоснежном коне, одетая в зеленое.,
 Поводья в ослабевшей руке; лошади бок о бок.
 Даже когда я смотрю и пишу, мое сердце холодеет--
 Холодна, как птица, что в зимний день
 Борется с холодным ветром, паря в морозном воздухе.

IV.

 Я вижу город с обширной площадью,
 С освещёнными газом улицами и зданиями, а над ним,
 С милым лицом, спрятанным в облачных ладонях,
 Ночь склоняется, плача. На улице
 Я снова вижу лицо, которое видел сегодня.

 Я вижу, как он пишет в узкой комнате.
 Я читаю слова:
 _ Этой ночью я заканчиваю свою жизнь.
 Река говорит: "Обними, я предлагаю покой".
 Мир и я сошлись в честном бою,
 И я побежден. Обнаружив поражение,,
 Я жажду спуститься в его самые низкие глубины.
 Я лишь прошу, чтобы те, кто найдёт эти слова,
Отправили их моему народу за море;
 Сегодня ночью я пересекаю более широкое море: так что прощай._
 Майкл Джанни.

 Это его настоящее имя,
 А потом он пишет адрес своей жены.
 Он оставляет бумагу на подставке, не складывая.
 А затем уходит, но не для того, чтобы покончить с собой.
 Он мечтает о том, что теперь его жизнь только начинается.
 Он видит мою милость во всех грядущих днях;
 Он видит большой старый фермерский дом, где она живёт,
 И надеется счастливо провести там годы,
 Живя в мире и достатке до самой смерти.

 Большинство человеческих расчётов заканчиваются неудачей,
 И каждый, кто разработал план,
 Это как глупый ходок по канату,
 Сначала балансируя на этой стороне, потом на той,
 Рискуя многим, чтобы достичь ничтожного конца;
 И если веревка расчета порвется,
 Или если нога поскользнется, к несчастью добавится
 Пусть мир насмехается и насвистывает, так будет лучше.
 Если коварные планы полулюдей наконец-то увенчаются успехом,
 я боюсь, что для Божьих планов останется мало места.

 (Майкл Джанни, теперь я знаю твоё имя,
 и это предчувствие даёт мне подсказку,
 как подловить тебя на твоих изученных уловках.
 Ты не завоюешь мою милость, которая всё ещё любит меня;
 Ты больше не посмеешь поцеловать ей руку.)

V.

 Под деревенской беседкой, рядом с её домом,
 Влюблённые, беседуя, сидят в тени.
 Новая луна-меч на фоне фиолетового неба
 Поднимается на одной белой облачной руке,
 Поднявшейся с тёмного холма.
 Моя светлость и я сидим в беседке,
 И по моей груди и руке, обвивающей пояс
 Рассыпано чистое золото - ни один сплав не сравнится с ним--
 Чистая руда ее прекрасных золотых волос.
 Хитрые ткачи Аравии,
 Которые стремятся передать солнечный свет в своем шелке,
 Отдали бы бриллианты на вес золота за этот волос,,
 Из которого можно сделать ткань для своего короля.

 Я вижу деревья, окаймляющие ту долину,
 И там, где дорога спускается между их стволами,
 Я вижу фигуру, идущую туда-сюда.
 Вот он подходит ближе и, шагая по тропинке,
 Входит в беседку и замечает нас.
 Это Джанни; его сверкающие глаза
 Яростная, глубокая ненависть вырывается из его сердца,
 Как молния, предвещающая приближающуюся бурю,
 Зловеще сверкает над полуночными холмами.
 Под каким-то предлогом Джанни уходит,
 А Грейс с нежно растущей уверенностью
 Шепчет губами, слегка касающимися моего уха:
 «Я никогда не любила его, я всегда была твоей».

VI.

 Я вижу гостиную, которую украшает моя Грейс
 С цветами и в её присутствии, которое намного
 Ароматнее всех цветов.
 Грейс сидит за пианино; на её губах
 Песня сумерек и вечерней звезды.
 Там, где медленно сгущаются тени,
 Джанни приходит и прерывает её мрачные мысли;
 Она холодна к его ухаживаниям, он в отчаянии;
 Но прежде чем уйти, он вкладывает ей в руку
 Большой спелый апельсин, только что с Сицилии,
 И просит её принять его ради него самого.
 Она провожает его из комнаты и кладёт фрукт
 Перед собой на рояль, снова
 Мечтая обо мне и напевая какую-то дикую песню
 О Пане, который, бродя вдоль реки,
Срезал тростник и дул на него с такой силой,
 Что очаровывал лилии и стрекоз.
 Теперь, когда песня подходит к концу,
 Мне кажется, что я сам вхожу в комнату
 И обнимаю свою дорогую Грейс.
 Она вкладывает апельсин Джанни в мою руку
 И говорит, что я должен его съесть; она бы
 Не взяла его, но не хотела
 Обижать его отказом. Поэтому я говорю:
 "У этого незнакомца, должно быть, странный вкус,
 Если он принёс тебе апельсин — всего один.
 Возможно, в нём больше, чем мы знаем."

VII.

 Кажется, я оставил этот апельсин в своей комнате,
 И при утреннем свете поверни его.
 Я не нахожу в нём изъяна ни с одной стороны.
 Красивый апельсин, спелый, с нежной кожурой
 Глубокого красновато-жёлтого цвета, словно чистое золото.
 Возможно, дерево обвило своими корнями
 Сундук с сокровищами и притянуло богатство
 В сердцевину, чтобы использовать ее на плодах.
 Но пока я медленно переворачиваю апельсин.,
 И присматриваюсь повнимательнее, смотрите, малейший надрез!--
 Глубокий надрез, сделанный какой-то острой сталью.
 Я осторожно срезать кожуру, и не один раз
 Нарушая тонкую квартир плодов,
 Или вываливаются оттуда каплю золотого сока,
 Найти одну из комнат, через которые стали уже прошел.
 Я препарирую его и, как могу, пробую на вкус,
Но не нахожу ничего ядовитого.

VIII.

 Я беру свой микроскоп и на семени,
 Цепляющемся с ужасом, вижу форму,
 Чьи крылья покрыты отвратительной слизью, чьи глаза
 Сверкает демоническим блеском, рождённым болью.
 Его лицо чем-то напоминает человеческое,
 Нижняя челюсть слишком велика, а борода длинна;
 Лоб покрыт гноящимися язвами.
 Такой облик мог носить гений Данхаш.
 Возможно, это отвратительное лицо похоже
 На идола Кришны, от чьих пиршеств уходят
 Поражённые холерой индуистские верующие.
 Тело сочится отвратительной влагой.
 Голова красная, словно налитая кровью;
 Но всё остальное, сотня ног и хвост,
 Кольчужная спина и широкие перепончатые крылья,
 Зелёные, как эти подлые глаза, полные зависти.
 Я надеюсь увидеть тайное убийство.
 Я нахожу в доме самую тонкую иглу,
 И прижимаю острие к скользкой шкуре.
 Тупой край раздавливает, но не прокалывает,
 И я с удовольствием наблюдаю за мучениями.
 Ноги вытягиваются и пытаются убежать;
 Изо рта свисает язык с зазубринами и клыки-близнецы.
 Глаза выпучены и смотрят со смертельной ненавистью,
 Пока наконец не застывают в каменном спокойствии.

 Я долго размышляю о том, что это может быть за фигура.
 Несомненно, Джанни поместил её сюда;
 Если так, то где он поймал и посадил в клетку существо,
 Которого не может увидеть невооружённый глаз?
 Его использование должно быть смертельным. В отместку,
 Он надеется лишить жизни ту, которую я люблю.
 Хотя яды другого характера
 Могут быть обнаружены, это остается неизвестным.
 То, что я обнаружил - эта мерзкая форма,
 Должно быть, это частица какой-то отвратительной болезни!
 И теперь я знаю секрет. Несколько дней
 Джанни ухаживает за раненым человеком,,
 Который умирает, став жертвой холеры.
 Каким-то странным образом он нашёл этот микроб,
 И поместил его в апельсин, надеясь таким образом
 Передать страшную болезнь Грейс Бернард.

IX.

 Кажется, я снова с ним, я ненавижу его,
 И теперь обвиняю его в дьявольском поступке
 Которого я по счастливой случайности предотвратил. Теперь я тоже
 Приказываю ему вернуться к своей настоящей жене,
 И больше не попадаться мне на пути; если он останется,
 Он будет только ждать встречи с ней, моих слов
 Уже было отправлено сообщение о том, что он здесь.

X.

 Я знаю, что опасно заболею,
 И каким-то образом от руки смуглого Джанни.
 Кажется, я сплю на своей кровати.,
 И Грейс рядом и смотрит на мое спокойное лицо.
 Деревенский врач делает свой утренний визит,
 И берет мою вялую руку, чтобы пощупать пульс.
 Пульса нет! Его рука тянется к сердцу.
 Мое сердце перестало биться, и все стихло.
 Рука, которую держал врач, падает, как свинцовая.
 В зеркале не видно исчезающего тумана,
Налегла на ледяные и неподвижные губы.
 Мои глаза устремлены в одну точку; я смотрю на всех.
 Грейс обвивает мою шею своими вдовьими руками,
 Целует мои землистые щёки, заливаясь безнадёжными слезами,
 Зовёт меня по имени и умоляет вернуться;
 И, думая, что я умер, они закрывают мои застывшие глаза.
 И накройте моё белое лицо тканью,
 И тихо пройдитесь по комнате.
 Они не знают, что я в трансе.
 Я слышу каждый шёпот и вздохи,
 Которые сотрясают опустошённую грудь моей милости.

 XI.

 С тех пор, как они закрыли мне глаза, всё погрузилось во тьму;
 Я думаю, что с их стороны было жестоко так поступать —
 лишать меня дневного света и всякой надежды
 на то, что я когда-нибудь увижу Грейс.
 Я не могу пошевелить ни одним мускулом, но я пытаюсь,
 и стараюсь разлепить губы, чтобы произнести хоть слово;
 но всё напрасно; разум потерял контроль
 над бесполезным механизмом тела.

 Интересно, похоронят ли они меня,
Думая, что я мёртв? Проснуться в могиле,
 И услышать грохот телеги над головой,
 Или случайный шаг, проходящий рядом,
 А потом закричать и не получить ответа;
 Но услышать, как шаги удаляются прочь,
 И знаю, что холодная плесень заглушает все крики,
 И надо мной, и подо мной, и вокруг меня,
 Горькая мысль. Лечь бы тогда на спину и умереть,
 Медленно задыхаясь, пока я рву на себе волосы.,
 Мне становится дико думать об этом.

XII.

 Слушайте! Сейчас ночь.
 Ветер отчетливо различает этот час.
 Моя Милость сидит рядом со мной; теперь подходит ко мне сбоку,
 И к Тому, чье ухо повсюду,
 Она, преклонив колени, поднимает руки и молится.

 "О Отец всех милостей, будь по-прежнему милосерден,
 И подними меня из бездны этого отчаяния.
 Я не могу ни думать, ни чувствовать, что моя любовь мертва.
 Если он все еще жив и пребывает в трансе,,
 Подай мне какой-нибудь знак, чтобы я мог узнать правду.

 Я медленно поднимаю руку и опускаю ее.

 Грейс вскакивает от восторга и тянет ткань,
 Целуя меня в губы и умоляя очнуться.
 Я пытаюсь, но не могу снова поднять руку.
 Транс все еще длится. Мои глаза не разомкнутся;
 Мои губы отказываются выполнять свои функции.

XIII.

 На следующий день будут похороны;
 Но Грейс отложила их ещё на неделю;
 Но всё напрасно, я не просыпаюсь и не двигаюсь.

 Я слышу, как люди входят в дом,
 И прямо в своём гробу хочу подняться.
 Я слышу молитву пастора, а затем его слова,
Простые и добрые, полные нежной похвалы.
 Наконец они подходят, чтобы взглянуть на меня в последний раз,
 Цепочка лиц, выходящих за дверь.
 Я слышу, как они быстро завинчивают крышку;
 А теперь носильщики выносят меня из дома
 И кладут ногами вперёд в чёрный катафалк с плюмажем.
 Джанни несёт мою саван.
 И Грейс, задыхаясь от рыданий, идёт за нами.
 Мы подходим к могиле. Они медленно опускают меня вниз.
 Часть гравия сбоку осыпается и падает
 На узкую крышку гроба.

 Ужас на ужасе! Не дай мне больше этого видеть!

 ПОСЛЕ ПОХОРОН.

 Так и сбылось предчувствие; и сегодня
 я оглядываюсь на записанные здесь слова,
 сравнивая их с тем, что произошло с тех пор,


 и нахожу, что ни в одной сцене нет изъяна. Я всегда хотел рассказать Грейс о своём страхе,
 что однажды я могу быть заживо погребён,

 но всегда терпел неудачу, пока не стало слишком поздно. Но когда земляной холмик лёг на крышку гроба,
Мой транс рассеялся, и я звал и кричал,
Пока меня не вытащили из могилы,
 И, взломав мою темницу, не освободили.

 Джанни бежал, наконец-то испугавшись моего лица.
 Сегодня у меня есть его письмо из дома,
 Под далёкими итальянскими небесами.
 Прося прощения за то, что причинил мне боль;
 говоря, что он раскаивается во всём, что сделал в прошлом,
 и что с Божьей помощью он начнёт новую жизнь.
 Он увидел, что его жена и дети вне себя от радости,
 что он вернулся в их объятия.

 Завтра мы с Грейс Бернард поженимся.
 Колокол, который отбил мой горький похоронный звон,
 будет звонить, радуясь моей свадьбе и моей невесте...
 Звонко раздается ликующий колокольный звон.

 Теперь у меня нет предчувствия, которое показало бы мне,
 Что уготовано нам в далёком будущем;
 Но из своей двери я смотрю на закатное небо
 И вижу, как голубые горы возвышаются над золотыми равнинами,
 Одетая в чистую красоту, простирающуюся вдаль.
 Так выглядит будущее. Я жду утра.

 ВЕРА.

Я.

КОРОЛЕВСКАЯ ПЕЧАТЬ.

 Пока наш отец лежал на своем ложе,,
 Смертельно больной, братья мои, мы были едины во мнениях.,
 Я замышлял внезапное разрушение моей жизни.
 Я не сказал королю, потому что боялся
 Чтобы хоть на миг унять биение его сердца.
 Я опустился на колени у его ложа и склонил голову.--
 Я, его первенец, которого любил весь народ.
 Он положил свою горячую слабую руку мне на голову,
 И благословил меня, а затем сказал:
 «Ты видел весной тёмно-зелёную траву.
 Что пробивается сквозь неподатливую землю;
 Наконец, лето венчает его цветком.
 Так и ты, когда я уйду и превращусь в прах,
 Будешь носить венец, но более величественный, чем у кустарников, —
 Символ царства на твоём челе.
 Но прими этот урок близко к сердцу,
 И учись мудрости у травы; носи свой венец
 Кротко и без всякого хвастовства,
 Как кустарник, наполовину скрытый листвой.
 И он наклонился с болью и поцеловал меня в щёку,
 Как будто, издав великий закон, он
 Поставил на нём свою печать — королевскую печать.

 Мне не нужна была корона, разве что как средство
 Чтобы дать моей душе более возвышенную и благородную жизнь.
 Этому меня научил мой старый наставник — странный человек,
С небрежно одетый, с густыми косматыми бровями,
 нависшими над глазами, которые сияли, как огонь в печи.
 Моя воля была поглощена его волей. Я стал таким же, как он.
Я заботился только об учёбе и мечтах.
И это он, стоя в ночи
 между двумя колоннами на дворцовой террасе,
 Я увидел, как мимо прошли два моих брата, и услышал
 Их отвратительный шепот о коварном замысле.

II.

 НОЧЬ ПОБЕГА.

 В ночь перед убийством я вынул свой длинный острый кинжал из ножен
 И спустился по мраморной лестнице мимо
 В тронный зал, к занавешенной арке, где
 Спали мои братья. Никакие сны не омрачали
 Виновное Мертвое море их покоя. Они лежали,
 Укрытые подушками, как два корабля посреди волн.
 Я видел их лица, и одно было светлым.
 Длинные темно-каштановые волосы ниспадали с его благородного лба,
 И на шелковистой обивке дивана лежали, свернувшись,
 Как брызги. Лицо другого было холодным и темным
 Я не чувствовал жалости в своей разгневанной груди
 К этому старшему из братьев.
 И всё же именно он всегда хвалил меня больше всех.
 Хвала — это алмазная пыль, которая, если её бросить
 В глаза даже благородным людям,
 Ослепит их от множества вопиющих недостатков.
 Была полная луна, и из-за двух посеребренных облаков
 Выглядывала, как любая принцесса, из-за
 Украшенных кисточками занавесей своей пуховой кровати.
 Блуждающий ветер ворвался сквозь открытую штору,
 И прошептал о пустыне; своей рукой
 Раздувая пламя в серебряной урне
 Имитировал звезду. Под лучами я написал:
 _Я должен был убить вас обоих за ваши намерения
 Убить, но я пощажу вас, и я ухожу.
 Так что берите королевство и живите долго и счастливо._
 Я положил бумагу между ними,
Затем вонзил свой кинжал по самую золотую рукоять,
 Сквозь него, в глубине ложа. Так, проходя мимо,
я вошёл в ту высокую комнату, где мой отец,
 король, лежал больной и был близок к смерти.
 Мой наставник у его ног, на полу,
объятый сном, лежал, как собака.
 Я пришёл, чтобы ещё раз увидеть лицо короля,
прежде чем, подобно девушке, которая доверяет своему возлюбленному,
я отдал себя, тело и душу,
 В великую пустыню и мир за ее пределами.
 Как сладко спал король! Его длинная белая борода,
 И почтенное лицо не были потревожены
 Даже легким движением его дыхания.
 "Конечно, - подумал я, - лихорадка, должно быть, прошла".
 Я нежно наклонилась, чтобы поцеловать его в щёку.
 Как холодно! Боже, помоги мне, неужели король мёртв?
 Моё сердце бешено заколотилось, гоня волну
 Горя, огромную, как гора, по пескам
 Моего мрачного отчаяния. Волна разбилась
 В ослепительный туман слёз.
 Мне хотелось взвыть от отчаяния, но я остановилась,
 Сдерживая рыдания, чтобы ещё раз поцеловать его в лицо.
 Затем я вышел из странной комнаты, с осторожностью
 Распахнув массивные шёлковые шторы, опасаясь, что
 Их шорох может привлечь чьё-то чуткое ухо.
 Я нашёл драгоценности короны и положил их
 В свой собственный мешочек, надёжно спрятав.
 И висел у меня на шее, под халатом.
 Бесшумный, как привидение, я миновал холл.,
 И спустился по лестнице, сделанной из сандалового дерева.
 Ступая легчайшими шагами. Крадучись
 Вдоль альковов, где спали девушки.,
 Передо мной стояла леди. Она протянула
 Свои белые обнаженные руки и обвила мою шею.
 Обвила их. Она была пленницей, Вирой,
 Однажды её удерживали ради выкупа у какого-то бедуинского племени;
 Но когда принесли деньги, она не ушла;
 И король был доволен, потому что так она заключила
 Вечный мир между ним и её родом.
 Ни одна девушка в Мешеде не была найдена
 Соперничать с ней в красоте. Все ее слова
 Были уместны и хороши, и все ее поступки были сладки.
 Я, в ее счастливой тюрьме, зарешеченный слоновой костью
 Ее белыми руками, с нетерпением ждал освобождения.
 Она не хотела отпускать меня, пока я не расскажу
 О цели моего бдения и не укажу
 Место, куда завершится мое путешествие.
 Я не стал ждать, чтобы вернуть ей поцелуй.
 Я поспешил в конюшню, где нашёл
 Своего угольно-чёрного скакуна. Он заржал и ударил копытом по полу.
 Я крепко затянул подпругу, схватил поводья
 И через мгновение миновал городские ворота
 И помчался по пустыне, где дул ветер
 Состязался с нами, но в конце концов отстал.

III.

ДВЕ ЗАДАЧИ.

 Вена была взята, я посвятил себя книгам.
 Здесь я обещал Вире, что буду.
 Передо мной открылись новые пути, и я дни напролёт
 Учился. Всё, что знал мой наставник,
 Казалось тесным и скудным на этих широких путях
 Мысли и науки. Гораздо лучше, сказал я.,
 Знать, чем быть королем. Нет короны
 Которая так шла бы к челу, как знание.

 Решить две проблемы, которые сейчас поглотили мою жизнь.
 Мой наставник-бедуин потратил на них все свои дни
 но безуспешно. Мне
 Он привил всю цель своей души,
 Решив, что, хотя он и потерпел неудачу, я всё же могу
 Продолжать трудиться, когда его окружит смерть.
 Этими родственными проблемами были: _Как сделать чистое золото?_
 И _Как вечно жить на земле?_

 IV.

 ДВЕРЬ.

 Среди книг, которые я купил себе,
 Я нашёл Библию. Чтобы её изучить
 Вскоре я приступил к делу, но не успел я далеко продвинуться в чтении,
 как, о чудо! я нашёл дверь, за которой
 скрывались ответы на мои вопросы. Дверь была заперта и заколочена,
 но я знал, что это дверь.
 Ибо здесь я читал об Эдеме и о том, что посреди
 его стояло Древо Жизни, а по земле
 протекала река, разделявшаяся на четыре рукава.
 И один из них был Гихон, эфиопский поток;
 И один из них был Писон, великий хрустальный поток,
 Который наполняет Хавилу, где находят чистое золото,
 Редкий берилл и оникс.
 Итак, как сказал мой наставник, мои проблемы были
 Двойной тайной, и одна из них содержала
 Другую.  Всю долгую ночь я размышлял
 Над словами и целовал бессознательную страницу
 Благоговейными губами. Моё сердце было подобно губке,
 пропитанной водой мистических слов.

V.

КЛЮЧ.

 Как тот, кто ночью, проходя по пустынной улице,
 находит потерянный ключ, ржавый и старый,
 но знает, что он подойдёт к большой железной двери
 За которыми скрываются бесчисленные сокровища,
 Так и я, когда впервые обратился к трудам Месмера,
 Понял, что нашёл ключ, чтобы открыть дверь
  Моих проблем-близнецов. Затем, день за днём,
  Я посвятил их изучению. Я сильно скорбел
  О печальной, безрадостной жизни, которую вёл Месмер.
 Он никогда не знал, что такое успех;
  Но всё же его сильный, упорный гений до конца
 Оставался с ним. И всё же так было во все времена.
 Появляется один настоящий человек и высказывает свою мысль,
 на которую весь мир негодует или подло насмехается.
 Приходит следующий человек и неблагодарно использует
 То, что знал другой, и получает похвалу
 Первый мужчина, потерянный из-за того, что созрел слишком рано.

VI.

НОВОСТИ Из МЕШЕДА.

 Я ехал по длинной улице на своем вороном коне,
 Я ехал и размышлял. Где мне искать
 Милая душа, чистая, как заря, которая по моей воле станет
 Одновременно податливой и пластичной; которая может воспарить
 Над всей землей или вернуться в прошлое?
 Пока я размышлял, о чудо, на дорожке в саду,
 Женщина гналась за птицей. Пустая клетка
 Стояла в окне увитого виноградом коттеджа неподалеку.
 Птица была похожа на какую-то сладкую неуловимую мысль.;
 Служанка, Сафо, утомленная погоней.
 Она только взглянула в мою сторону, чтобы увидеть, как я прохожу,
 Потом развернулся и побежал ко мне, ее большие глаза
 С радостью scintillant. Это была горничная,
 Вера. Ее рука на моем плече, пешком
 Мы отправились, мой конь следовал за ней, в то время как ее птица,
 Устав от свободы, нашла свою клетку.
 Странные новости пришли к Вире. Здесь она жила спокойно.;
 Но по городу она долго искала меня.
 Когда я уехал из Мешеда, а мои братья читали
 Бумага, которую я написал, вызвала их гнев
 Против моего наставника, которого они считали шпионом.
 Его нашли спящим рядом с королём,
 Который лежал мёртвым, и к его двери они принесли
 Беспочвенное обвинение в убийстве. По улицам
 Они послали глашатаев, чтобы объявить о содеянном.
 И, требуя его жизни, люди пришли,
 И вытащили его, и привели к плахе,
 И убили его. Они насадили его голову на копьё,
 И поместили её высоко на башне над
 Восточными воротами. Птицы клевали его глаза,
 А из волос свили удобные гнёзда.
 Дождь лил на неё, и дул сильный ветер
 Увенчал его пылью пустыни. Солнце всегда
 Приветствовало его, согревая,
 Пока он не стал ещё более ужасным, чем прежде.
 Но после этого безумного преступления старший брат стал
 Завидовать младшему. Однажды тёмным утром
 Они нашли новорождённого бездыханным на улице,
 пронзённым длинным острым кинжалом в спину.
 За беззаконием последовало беззаконие, и правосудие бежало.
 Законы были отменены, и самый непристойный голос удовольствия
 разносился по рынку и улицам.
 Закончив свой рассказ, Вира попросила меня
 встретиться с рассветом.
 "Еще нет, - сказал я, - еще нет". И тогда я сделал
 Странные пассы руками и собрал свою волю,
 Чтобы поколебать ее волю; затем вопросительным взглядом
 Она погрузилась в спокойный гипнотический сон.
 Итак, я понял, что нашел душу.
 Моя цель была так необходима, и я приказал ей проснуться.

VII.

ПОЛУНОЧНЫЙ ГОСТЬ.

 В ту ночь я сидел и размышлял в своей комнате,
 Пока башни и шпили, ближние и дальние,
 Словно небесные стражи, не возвестили о наступлении
 Полуночи. Тогда я взмахнул руками,
 Словно магнитом, и сосредоточил свою непоколебимую волю
 На том, чтобы Вира приблизилась ко мне и чтобы никто
 Не причинил ей вреда и не увидел её, когда она будет проходить по улицам.
 Наконец я услышал её шаги на лестнице —
 лёгкое, как дождь, постукивание её ног,
 а затем она повернула ручку и вошла.
 Длинная белая накидка из атласа, расшитая
 золотыми кружевами и закреплённая на шее
 Она была одета в платье с пуговицами из огранённых бриллиантов.
 На шее у неё был ободок из опалов —
 сотня маленьких миров с центральным огнём.
 Её ноги были босыми, а волосы распущенными.
 Её большие глаза, широко раскрытые и неподвижные, не замечали
 ничего вокруг; так она спала.
 Я велел ей сесть рядом со мной, положил
 Библию ей на колени и взял её за руку
 В стихе, где упоминается древо жизни.
 «Скажи мне, — сказал я, — где можно найти это древо».
 «Путь долог, — ответила она мне наконец, —
 и я измучена и устала. Я прошла
 вдоль берега одной длинной реки много миль.
 Солнце палит, как огонь. Я жажду.
 Я не могу найти дерево; мои поиски окончены ".
 "Загляни в прошлое и узнай, знал ли кто-нибудь
 Где растет это дерево и как его можно найти".
 И снова ее губы произнесли ответ: "Я вижу того, кто,
 Давно умер, кто склоняется над исписанным свитком,
 И выводит на нем странные знаки, которые удерживают
 Какой-то скрытый смысл, связанный с этим деревом.
 В Милане, в Амброзианской библиотеке,
 я вижу этот свиток сегодня вечером; он пожелтел от времени.

 «Теперь возвращайся домой, — сказал я, — милая душа.
 Ты так же кротка и чиста, как тот, чья рука
 Сначала написала слова Божьи". И она встала и пошла
 По темной, пустынной улице, а я
 Внимательно следил за ней, пока не увидел, как она пересекает
 Порог своего дома; тогда я обернулся,
 И нашел свой дом, и спокойно проспал до рассвета.

VIII.

ПАЛИМПСЕСТ.

 В Милане, в тамошней амброзианской библиотеке,
 Среди пинеллианских рукописей, потрескавшихся от времени.,
 Я нашёл палимпсест пророка — свиток,
 который Анджело Майо извлёк на свет.
 И на полях этого свитка я нашёл
 загадочные знаки, которые поначалу сбивали меня с толку.
 После недели поисков я случайно нашёл
 смешанный диалект, на котором они были написаны.
 Я так и перевёл: «Гихон — это Нил.
 Совершенная душа может обрести долгую жизнь и золото._
 Конечно, я подумал, что Вира, служанка, чиста.
 На голубом небе её жизни нет ни облачка греха.
 Если её ноги ступают по земле, по которой впервые ступила Ева,
 я могу только последовать за ней и достичь её. Так я
 вернулся в Вену и нашёл Виру.
 Ей я открыл свои тайные намерения,
 И попросил её пойти со мной на поиски.
 Она улыбнулась в знак согласия. Она сказала, что приехала в Вену,
 Чтобы быть рядом со мной; это действительно
 Отвлекло её от родных. Книга её сердца
 Лежала передо мной открытой, и я прочёл её любовь.
 Так мы поженились, и наши жизни слились в одну.

IX.

ГИХОН.

 Теперь мы отправились к Нилу, добравшись сначала
 до города Гондокоро, где протекает
 Бахр-эль-Абиад, или Белый Нил.
 Оттуда мы двинулись дальше и остановились у диких королей
 Карагве, Уганды и Унгоро,
 чтобы дать отдых нашим усталым ногам или укрыться в их хижинах
 от палящего солнца. Наконец мы нашли
 Истоки Нила; два озера, которые сейчас
 Называются Ньянза и Нзиге. Если бы здесь
 Я только остановился и вернулся по своим следам,
 Весь мир узнал бы и прославил мое имя,
 Потому что я был первым, кто раскрыл секрет.
 Но тогда я не заботился об этом, путешествуя дальше.
 Через неделю мы вышли на пустынную землю,
 где не было ни единого листочка.
 Вира была бледна и измотана, хотя и переносила
 усталость с великодушным терпением ради меня.
 Наши ноги опухли, а горячий песок обжигал,
 наша одежда была в лохмотьях, и мы казались
 нищими в стране, где не было ничего, что можно было бы дать.
 Ночью мы спали у широкого прохладного ручья,
 Тогда мы утолили жажду и омыли ноги.
 У меня отросла борода, и все волосы свисали
 небрежно на плечи. Я был слаб,
 худ и измождён, и Вира тоже,
 я видел, была больна и чахла час за часом.

X.

ЗОЛОТО!

 На песке, о чудо! что-то сверкнуло на солнце,
 Отражаясь ярким блеском; когда я смахнул
 Пыль, я увидел, что это было золото!--
 Целый слиток золота, но я был так слаб,
 Что не мог сдвинуть его с места.
 Я бы отдал тогда этот слиток золота,
 Чтобы купить краюху хлеба, но не мог. Так мы и прошли мимо,
 И пришли туда, где расходились пути пяти великих рек.
 По какой из них нам идти? Одну я знал,
 Она вела к древу жизни, но все остальные
 Вели обратно к смерти. Здесь мы нашли мёртвую птицу,
 И, оторвав её яркое оперение, съели.
 На редких деревьях росли странные редкие плоды,
 И это поддерживало нас, пока мы шли вперёд.
 Мы прошли много миль вдоль берегов
 каждой из этих пяти рек, а затем вернулись.
 Так что все мои надежды рухнули, и я долго молился,
 чтобы дожить до того дня, когда я снова увижу свою землю.

 XI.

 ПОСЛАНИЕ ТРЁХ ЧЕЛОВЕК.

 Наступила ночь, и мы погрузились в сон,
 чтобы отдохнуть. Когда забрезжил золотой рассвет,
 Вира проснулась и рассказала мне свой сон:
 «Вот, ночью со мной разговаривали три человека —
 три странных добрых человека, которые говорили самые добрые слова,
 и сказали, что только те, кто освободился
 от греха, могут найти сад Господень.
 И это освобождение было куплено на кресте
 Одним из назарян бесценной кровью.
 Если бы Он понес наши грехи, тогда мы могли бы достичь
 сада; но мы не должны прикасаться к нему и есть
 Древо жизни, которое расцвело посреди.
 Тогда я смирил свою душу и снова помолился.,
 И сбросил с себя все бремя своих грехов.,
 Вырвав из своего сердца странное честолюбие.
 И Вира тоже приняла христианскую веру.
 Так мы встали и отправились в путь,
 И, путешествуя на восток, наконец нашли Эдем!

XII.

 САД.

 На деревьях были гнёзда, и каждое из них
 Было похоже на город песен. Реки тоже
 Они были разговорчивы, они смеялись и булькали там,
 Как люди, которые на пиру сидят, пьют
 И болтают. Вся трава была похожа на мантию
 Из бархата, и не было нужды в дожде.
 В долинах, покрытых зелёной листвой, природа раскинула
 Ложе, подходящее для сибарита. Сладкую пищу
 Деревья-слуги протягивали нам, чтобы мы поели
 С их длинных ветвистых рук. Даже солнце
 Был закалён, и небо всегда было голубым.
 Сочный виноград, растущий на хрустальных скалах,
Составлял пару с листьями, облачёнными в длинные одежды.
 Бабочка и пчела с утра до вечера
 Беседовали с розами, соприкасаясь губами.
 Которые росли в изобилии. Временами они
 Осмеливались вторгаться в травяную империю,
 И свергали ее облаченных в зеленые одежды и вооруженных копьями воинов.
 Лилии тоже были там как армия.,
 И каждую ночь они разбивали свои белоснежные палатки,
 В угоду своему великому командиру, круглой луне--
 Божественной лилии в вечном небе.

XIII.

ИЗГНАННЫЙ.

 Как к гелиотропу, порхая,
 Павлиноглазка подлетает,
 Так каждый радостный день, златокрылый,
 Приближался к земле,

 И пил глоток времени, и улетал. И вот в недобрый час я возжаждал и увидел

 Древо жизни, на котором росли запретные плоды. «Что плохого в том, чтобы всегда жить?»
 Жить — это счастье, но умирать — это боль.
 Смерть слишком рано требует свою плату.
 Поэтому я протянул руку, взял плод и съел его.
 Затем всё небо потемнело, и из земли
 Зловещие ужасы с воплями прогнали меня прочь;
 И когда я бежал, моя молодость покинула меня;
 Мои волосы поседели, плечи ссутулились, кровь
 Становилось холоднее, и моя совершенная форма изменилась.
 Слабый старик с морщинистым лицом, я бежал,
 Чтобы скитаться по пустошам. Однажды я оглянулся
 На сад; над ним было ясное небо,
 И в воздухе
 Я увидел Виру между двумя ангелами, возносящимися
 На небеса. Тогда я снова развернулся и убежал.

XIV.

"ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ."

 Наконец я добрался до Мешеда. Была ночь.
 Луна, наполовину скрытая тенью, волочила свою серебряную мантию
 Над башней над восточными воротами,
 И там виднелись очертания черепа,
 Насаженного на копьё. Ворота были открыты.
 Я миновал арку, но остался в тени,
Пока точил свой нож о каменную стену.
 Затем я крался дальше, пока не добрался до крыльца
 Великого дворца. Там я убил стражника,
 Вошёл внутрь и нашёл спящего короля.
 Глубоко в его сердце я вонзил свой жаждущий крови нож.
 Весь следующий день я сидел у ворот,
 Просил милостыню и слушал слухи о городе;
 Затем, встав, я объявил себя их королём
 И рассказал им всю свою историю до конца.
 Никто не пожалел мёртвого правителя, потому что он знал,
 Что никто не пожалеет его, пока он жив. Так я наконец стал королём;
 Но вся моя жизнь и все мои надежды были со мной.
 Я — прах и пепел, зная, что Божья кара
 Неотвратима для меня. О, если бы я мог умереть!

 Нет духа добрее, чем довольный.
 И нет ничего лучше в мире,
 Чем творить добро и во всём полагаться на Бога.