2. Дом на Ванзее

*На вилле Марлье на берегу Ванзее в пригороде Берлина 20 января 1942 года состоялась печально известная Ванзейская конференция, на которой руководители Третьего Рейха определили пути «окончательного решения еврейского вопроса». Последствия были чудовищны не только для евреев, но и миллионов советских военнопленных и мирных жителей, признанных «расово неполноценными», замученных и убитых – наших предков. Ныне вилла Марлье – это музей и Мемориальный центр Холокоста.


Чёрной тушью на небе
                прорисованы ветви деревьев
А вода не прозрачная –
                серая, шероховатая,
Лист наждачной бумаги,
                растянутый меж берегов.
Словно медные стружки,
                звенят жёлто-красные листья,
Словно ржавый металл,
                скрипит рыжеватый песок.

Вилла на берегу –
                механическая игрушка,
Что дарили богатые бюргеры
                детям на Рождество.
Повернёшь ключ в замке –
                распрямится стальная пружина,
И откроются окна
               из тонких пластинок слюды,
И в движенье придёт
               скрытый где-то внутри механизм,
И истёртые медные струны
               споют «Милый Августин»,
И закружится в танце
               балерина из тонкой фольги…
Нет. Не выйдет никто.
               Мы войдем в страшный дом на Ванзее.

     – Ты спросила о Боге?
     Родная, зачем ты спросила о Боге…

Сотни криков – отчаянных, горьких, немых –
Рвут в лоскутья музейную тишь.
Стоны, вздохи, лязг гусениц, крики рожениц,
Плач младенцев, ворчанье седых стариков,
Лай собак, звуки выстрелов в бритый затылок,
Свист кнута, скрип тележек и шарканье тысячи ног,
Тихий шёпот молитвы забытому мёртвому богу,
Треск разорванной ткани, беззвучие поцелуя,
Звон стекла, грохот каменных глыб из карьера,
Стук кирки, разбивающей мёрзлую землю,
И протяжный-протяжный гудок на поверку –
Рвут на клочья музейную тишь.

      – Ты спросила о Боге?
     Родная, зачем ты спросила о Боге…

Сотни глаз – черных, серых, совсем потускневших –
С фотографий на стенах тебе прямо в душу глядят.
В них испуг и тоска, одиночество, голод и горечь,
Боль разлуки, предчувствие смерти, отчаянье, страх,
Крик о помощи, мука, прощанье со всем, что любили,
Гордость нищего, мудрость пророка, покорность раба…
Но не это страшнее всего… Безразличье!
Безразличье в глазах у того, кто не умер,
Кто смирился с судьбой и со смертью, но все еще жив.
Леденящее кровь безразличье, тупая покорность –
С фотографий на стенах безмолвно глядят.

Кем была та, глаза чьи навеки открыты,
Та, чьи кости бульдозером сброшены в ров?
Твою смерть снял на пленку бесстрастный фотограф,
Твое имя исчезло, растаяло в дыме печей,
Номер твой на руке был засыпан землею,
Прахом, пеплом таких же убитых, как ты,
Заклейменных, немых, безымянных…
Кем была ты? Как звали тебя: Руфь,
Эсфирь, Саломея? А может – Мария?
Твои черные кудри безжалостно срезаны были,
Их зашили в матрацы для светловолосых солдат,
Золотое колечко твое, что раввин освятил в праздник хупы,
С безымянного пальца сорвали руки в перчатках,
Золотое колечко твое, что жених подарил на венчанье,
На коронки пошло престарелому офицеру,
Твои ровные зубы, обнаженные в смертном оскале –
Станут жемчугом для ожерелья жены генерала,
А из кожи пошьют портмоне и перчатки,
Из костей твоих сварят душистое мыло,
Твоя кровь станет соусом к пище немецких овчарок,
А сквозь чрево твое, где дитя нерожденное было,
Через год прорастет молодая трава…
С тобой рядом – такие же точно Марии –
Изможденные, мертвые – вечно живые –
С фотографий на стенах прямо в душу глядят.

     – Ты спросила о Боге?
     Родная, зачем ты спросила о Боге…

Бог? Нет – Мойры, седые, слепые старухи,
Порождения хаоса, встали из небытия.
Для чего вы покинули тихую вашу обитель,
Вашу ветхую хижину в черном далеком ущелье?
Это грохот бомбежек и взрывов вызвал лавину
И оставил без крова забытых живыми старух?
Променяли вы пряные травы горных отрогов,
Родниковую воду и мясо молоденьких ланей
На свиную тушенку и кофе морковный!
Видно, пища войны вам по вкусу пришлась?
Вы забыли скрипучую старую прялку:
Тонкорунная пряжа овец уже больше не в моде!
На гигантских машинах на фабриках где-то в Берлине,
Или в Лейпциге, в Гамбурге, в Мюнхене и в Дюссельдорфе
Вы прядете канаты из срезанных девичьих кос.
Сотни тысяч пропитанных кровью канатов,
Сотни тысяч невинных загубленных душ
Вы свиваете вместе безжалостно в грубые тросы
И, нажав на рычаг, опускаете мощных резак.
Нож гигантский, стальной с диким лязгом
Обрубает канаты и тросы из женских волос,
Сотни тысяч невидимых жизней рвет у основанья,
А тугие тяжелые пряди скользят со станка
Пряди рыжие, черные, русые, даже седые –
В полосатый холщовый мешок для погрузки…
Ненасытные злобные Мойры хохочут,
Словно дети с игрушкой, подаренной на Рождество.

     – Ты спросила о Боге?
     Родная, зачем ты спросила о Боге…

Скрип ступеней, негромкое хлопанье двери,
Шорох гальки и шелест листвы под ногой –
Мы вернемся еще в этот дом на Ванзее.
С нашим сыном. И с внуком. В колене седьмом.

     – Дорогой! Никогда не дари мне
     Заводные игрушки!
     Особенно на Рождество.