Семнадцать флорентийских ирисов. восьмой

Бог простит, но не Борджиа — ядом пропитан меч,
Медом — каждая проповедь, Духом Святым — любовь.
Как её в Ватикане до утренних звёзд сберечь,
Когда каждый прохожий стремится  ударить вновь?

Я подставил бы щеку, но слишком привык смотреть
Как их жизни текут алой лентой в полночный Тибр.
Чего стоят их души? Звенящая скукой медь!
/под сутаной моей дремлют латы в сто тысяч лир/.

В сотню солнц — твоё платье, но как до тебя дойти?
Это путь пилигрима, апостола, змея, зла.
Я — Чезаре, не Цезарь /а значит, мой бренный мир —
это отблеск серебряный, свет твоего лица/.

Это вечная жажда: смотреть на восход Луны
В синем бархате комнат, в  сивилльской безумной тьме...
Арагонское эхо у каждой моей вины —
Исповедаться кубку , но никогда — тебе.

У наваррских отрядов есть острое жало слов,
И толедская сталь — у меня есть особый дар:
Я бессмертен, покуда я соткан из наших снов,
Пока папская месса безжалостней, чем пожар.

Тридцать жизней изведать,  и в каждой — найти тебя
/вот молитва Чезаре, а Цезарю нужен Рим/.
Ты —  та самая лента, вернее: сама река,
Куда души впадают, нет — падают,  как в эфир.

Бог простит, но не Борджиа — смейся над всем, сестра.
День — лишь зеркало ночи, ночь — золотой алтарь...
Я бессмертен,  касаясь ладонями  лишь тебя.
Ты бессмертна, пока эти буквы хранит янтарь.

29.11.24