Из глубины

           ИЗ  ГЛУБИНЫ

И  стыло  праздное  седло,
И  конь  косился  воровато,
И  в  лоно  русское  текло
Густое  семя  азиата
Прерывисто  и  тяжело.
И  конь,  завистливо  и  зло
Копытом  бил,  а  баба  выла…
В  тьму  азиата  уносило
Эпохи  черное  крыло.

Так  начинался  этот  род.

И  год  пройдет,  и  век  пройдет,
Ещё,  ещё… За  дальней  далью:
Сквозь  вой,  сквозь  гром - сквозь  строй! - сквозь  дым,
В  тот  двор,  в  тот  дом,  в  тот  срок.  Томим
Невнятной  детскою  печалью
Проходит  мальчик  лет  пяти,
Граната  зернышко  в  горсти.
Гранат.  Что?  Предзнаменованье?
Телесных,  иль  душевных  мук?
Иль  кровью  обожженных  рук?
Иль  просто – бабушка  Варвара
Вернулась,  охая,  с  базара
И  наделен  гранатом  внук?

Вперед,  до  нового  свиданья!

И  вот  «Дальнейшее – молчанье» -
Шекспир  над  гробом  произнес
И  свез  на  городской  погост
Душой  оставленное  тело,
И  было  скромным  поминанье,
И  бабушка  в  земле  истлела.
Вина.  «Двусмыслица  какая!» -
Ты  шепчешь,  в  бок  меня  толкая.
«Вина!» - я  снова  повторю
И  губы  в  красное  макаю,
Ещё,  ещё… «Благодарю».
Прожить  бы  без  вины  и  муки!
Но  речь  не  обо  мне,  о  внуке.

А  он… Недолго  он  поплачет,
И   память  выплачет  свою.
Дверь  распахнет – там  бал  удачи!
Я  за  колонною  стою.
Я  отплясал  свое,  теперь
Я  зритель.  Вот  он  входит  в  дверь…
И  смех,  и  крик: «Зажгите  елку!»,
И  Фрейд  подглядывает  в  щелку
И  ржет,  и  бьет  копытом  зло.
Уходит  третья  четверть  века,
И  в  жизнь  выносит  человека
Эпохи  твердое  крыло.
Семнадцать  лет.  Какая  малость!
Как  говорится,  налегке – вперед!
От  бабушки  осталось
Граната  зернышко  в  руке.

Ползет  поэма  пестрой  лентой
По  жизни,  будто  по  шнурку,
А  я  стою  и  жду  момента,
Чтоб  тростью  ей  разбить  башку –
Размах  и…кончено.  Иначе…

Мы  снова  на  Балу  Удачи,
Герою  двадцать  с  лишним  лет.
Ночь.  И  в  ночи  неверный  свет.
Из  погреба  Ауэрбаха
Вернулся.  Порвана  рубаха,
Лицо  в  грязи,  пиджак  в  крови.
«Да  парня  кто-то  напоил!
 Кто?  Имя!  Имя  назови!».
Он  мрачно  шутит: «Мефистофель,
А  не  Архангел  Михаил».
Кто  претворяет  в  спирт  картофель?
Лукавый?  Дьявол?  Сатана?
Как  мало  значат  имена.
Но ежели  предположить,
Что  нет  без  имени  предмета,
То  Люцифер.  Да,  ангел  света.
Со  светом  как-то  легче  жить.
Недаром  многие  умы
Искали  свет  у  князя  тьмы.

Кощунственное  празднословье!
Смотри,  не  спит  и  плачет  мать,
И  ставит  таз  у  изголовья,
Поскольку  сына  будет  рвать.
Он  вывернется  наизнанку.
И  мать  поглаживает  ранку –
Морщину – плетью,  по  лицу!
А  он  проснется  спозаранку,
Глядь,  юность  катится  к  концу,
Ко  всем  чертям.  За  меру  мера –
Плати,  поклонник  Люцифера!
Плати,  подлец,   не  смей,  не  спи –
За  мат,  за  мутные  стаканы,
За  все  признания  в  любви
Слюнявые  в  припадке  пьяном,
За  тот  горячий,  красный  сок
Плати!  Но  нет,  еще  не  срок.

Какая  ночь!  Какая  тьма!
Какая  долгая  зима!
Как  тягостно  дерев  качанье.
Метель.  И  в  Жадрино  венчанье.
Туда  герою  нет  пути.
«Пусти!» - он  требует – «Пусти!».
Дороги  напрочь  замело.
Фрейд  ржет  и  бьет  копытом  зло:
«Плати!  Плати!  За  око – око!».
Как  безнадежно  одиноко!
Какой  неистребимый  снег!

Метель.  И  шествие  калек.
Они  бредут  из  тьмы  во  тьму
По  вековому  бездорожью.
Их  греет  вера  в  милость  Божью,
Ту,  сальносвечную,  убожью.
А  чем  герою  моему
Согреться?  Вот  его  рука
Уже  протянута  калеке -
Граната  зернышко  слегка
Дрожит.  Нет!  В  этом  человеке
Нет!  места  вере  в  Божество.
Метель!  Метель  в  душе  его.   

Метель - и  не  видать  ни  зги.
Идти,  но  не  верны  шаги.
Взлететь!  А  мгла  в  душе  такая,
Что,  вдруг  взлетев…нетопырем,
Крича  на  языке  своем
И  когти  в  красное  макая,
Но  тут  очнувшись,  «Вот  она –
Вина!» - он  захрипит – «Вина».

Рассвет.  Да?  Кажется.  Рассвет…
А  где  герой?  В  помине  нет,
Он  сам  третей  не  сядет  с  нами.
При  бледном  свете  лампы  ты
Читаешь  странные  листы,
Руническими  письменами
Они  заполнены.  Ну  что  ж,
Почувствуй,  если  не  поймешь.
Нас  только  двое – ты  и  я
Да  боль,  глубокая,  земная.
Спят  крепко  наши  сыновья,
Граната  зернышки  сжимая.
               
             1987 г.