Последний человек

— А животное – это вы зря завели.

Доктор развернул Максимуса в обратную сторону и простучал по очереди три верхних грудных позвонка. Тук. Тук. Тук.

— Животное – это бесполезные затраты. Хлопотно... – он простучал следующие три. – ... и нерационально. Случись что, никто не сможет ему помочь.

Тук. Тук. Тук.

— И даже вы?
— Даже я.

По просьбе доктора Максимус закрыл глаза. Открыл. Присел пятнадцать раз. Зажал в ладони прохладную металлическую грушу – она тонко пищала при каждом ударе его сердца.

— Вы в порядке. Осталось самое последнее... Планируете ли вы сохранить архивную сборку?

Максимус пожал плечами. После Процедуры он чувствовал, что сохранять архивную сборку ему больше не придётся никогда. Доктор не стал спорить – он пожал Максимусу руку и водрузил на голову белую шляпу.
Остановился в прихожей, придержал за плечо вырубленную в мраморе Магдалину.

— Настоящий камень? Это вы зря. Небезопасно, и место занимает.

Хозяин лениво развёл руками – мол, это, конечно, верно, но могу себе позволить. И ведь действительно мог: весь этот дом теперь полностью материализован, полностью – подумать только – его собственность, его гордость. Стены, конечно, из пластидной смолы, но зато дерево на заднем дворе – самое настоящее.

И статуя.

И кот.

Доктор ещё раз взялся за шляпу, пошёл помехами и погас. Максимус остался в привычной, ласкающей слух, тишине.

Ах, Процедура! Новейшее изобретение Машины, специально для него – для человека, бывшего венца творения, царя природы и мира. Эволюция оказалась слаба, но, в то же самое время, сильна в своей слабости: человек создал Машину, а Машина – приоткрыла для него вечность; это ли не великая ирония? Это ли не великий замысел?

— Животное!

Тук. Тук. Тук.
Капли дождя по пластиду. Позже Максимус их отключит, а пока – покормит кота. И даже поест сам: Процедура это предусмотрела.

Тук. Тук. Тук.

— Животное!

Максимус восстановил настоящего кота не для того, чтобы кричать в пустые комнаты, но коту это, конечно, невдомёк, поэтому Максимус каждый день по нескольку раз зовёт его в гостиную.
 
Кот приходит не вовремя и невпопад.

Но это неважно – сейчас неважно.
Важно то, что Максимус может дышать! Вдыхать настоящий воздух и чувствовать, как датчики лёгких передают сигнал куда-то в висок, и он теряется там, пропадает, гаснет. Важно, что Максимус может смеяться. Улыбаться. Бегать.

Думать.

И рёбра все на месте, и кожа – такая приятная на ощупь. И перекатываются под кожей тугие мышцы.

Максимус потянулся, и это доставило ему невероятное удовольствие. Он представил, как поест свиных рёбрышек, вдоволь поплавает в бассейне, появляется в гамаке с настоящей книгой. С одной-единственной Книгой, но осязаемой, с плотными бумажными страницами.
Которые можно смять.

Которыми можно порезаться.

Тук. Тук. Тук.

— Животное! – в третий раз нетерпеливо позвал хозяин дома, и, увидев наконец чёрную тень, скользнувшую на террасу, бросился за ней, хохоча как мальчишка. Разминая давно ждавшие движения ног. Ощущая под босыми ступнями искусственную каменную крошку и следы солнечных лучей. Такие горячие.

Мраморная Магдалина ещё что-то видела своими каменными глазами, падая и крошась, когда её гладкий лоб размозжил восстановленный Процедурой новый пластидный человеческий череп. Тонкая, как волос, и хрупкая, как крыло стрекозы, микросхема ещё с полминуты кружилась в водовороте крови – алой, тёплой, почти настоящей.

Почти настоящая кровь почти настоящего человека – осязаемого и реального, того, что не погаснет, а потемнеет и разложится, как и полагается живой материи, и – как уже давно не положено живой материи. Последнего и единственного из целого бесполезного, погасшего эхом, упраздённого навеки человечества.

На террасе играл пластидной травинкой кот.

Капли крови падали со ступеней на прессованную каменную крошку.

Тук.

Тук.

Тук.