Чужой дневник

ЧУЖОЙ ДНЕВНИК
(Рассказ)

     Мы жили в своём доме в северной части районного городка.
     На соседней улице, прямо за нашим огородом, через дорогу стоял большой крестовый дом брата моего отца дяди Артёма.
     Сыновья дяди давно уже повзрослели и отделились. Сам он бывал у нас частенько, иногда заглядывала к нам и его жена, и я лишь изредка переступала порог их дома, чаще бывала во дворе,  если  зачем-то меня посылали к ним родители.
     В тот зимний вечер дядя Артём с тётей Таней собирались в гости к её родственнице.
     В их доме всегда царила чистота, но  обстановка была более чем скромной. Внимание входящих к ним мог привлечь красный угол в их комнате-спальне — с  покрытой  белым вышитым рушником иконой на божничке.
Но такие иконы были во многих семьях моих земляков, верующих в Бога даже в ту  эпоху атеизма. А до кражи наград фронтовиков и тружеников тыла жулики ещё не опустились.
     Больше ничего особенного в доме не было, но хозяевам не хотелось оставлять его на весь вечер без присмотра, и они пригласили меня посидеть до их возвращения в дальней горнице, смежной с их спальней, где я  намеревалась углубиться в лермонтовского «Героя нашего времени».
     Мне было пятнадцать лет, училась в восьмом классе, любила литературу. Но ещё в шестом классе стала  победительницей районной математической олимпиады, и страсть к математике росла с каждым годом. А на столе...
     На столе в углу лежала стопка общих тетрадей квартиранта моих хозяев — молодого казаха, студента местного сельхозтехникума.
     Знай он, что в комнате, которую он занимал один, окажется посторонний для него человек, вполне возможно, уезжая домой на  воскресенье, убрал бы эти свои тетради подальше.
     Я видела его разок. Это был не юнец-первокурсник, а  взрослый молодой человек, возможно, отслуживший  в армии и уже поработавший где-то.
     Движимая любопытством, чтО может быть там, в конспектах студента-технаря, я без всякого зазрения совести, открыла лежащий сверху «конспект». И тут...
     Со мной случилось то, что случалось  не с одним писателем... Только до моих первых шагов в литературном творчестве было ещё далековато. И не в какой-то там тумбочке был оставлен дневник путешественника с тонкой душевной организацией — дневник моего современника лежал передо мной на столе!
И впереди был целый вечер...

     «До чего же шустрой, Айгуль, была ты в детстве! Единственная в семье девочка среди пятерых братьев, ты во многом стремилась подражать им. К десяти своим годкам уже стала признанным и непревзойдённым вратарём футбольной команды нашей улицы. До сих пор помню, как радовалась ты, когда футбольный мяч влетал в ворота противника:
     — Гол! Го-о-л! — звенел на всю округу твой радостный голосок. При этом, поднимая вверх худенькие ручонки, ты восторженно хлопала в ладошки.
    Не забывается и твоё освоение  взрослого мужского велосипеда лет в семь-восемь. Ни женских, ни подростковых велосипедов ни у кого в нашей деревне ещё не было. Сиденье слишком высоко, чтобы достать до педалей, и пацанята придумали свой способ езды: держась за руль, изогнувшись всем телом, с левой стопой на левой педали,  правую ногу просунуть через раму вправо, под верхней её трубой.
     Научилась этой отчаянной езде и ты. Но не сразу.
     Сколько слёз брызнуло однажды из глаз твоих, когда велосипед, свернув с ровной тропинки, полетел на ухабистую дорогу с глубокими колеями! Слёзы текли по щекам и, вытирая их пыльными ладонями, ты размазала грязь по всему лицу.
     Куда удачнее была твоя первая поездка на вашей лошади всего-то в три твои годочка!
     Вцепившись в  гриву «коняжки»,  ты весело заколотила  по его бокам пятками, норовя угнаться за ветром, но самый старший твой брат Арсен надёжно придерживал лошадь за удила. И она, давно привыкшая к детворе, ездившей с родителями на телеге в лес за грибами и ягодами, спокойно прокатила тебя верхом несколько метров.
     И вот в прошлом  октябре, возвращаясь вечером домой пешком по просёлочной дороге, я увидел тебя вдалеке летящей по степи на крылатом скакуне твоего отца Тарлане.
    Конь, чувствуя и разделяя твой азарт, казалось, вовсе не касался земли.
     Вечер выдался на редкость красивым. На фоне розового заката вы были едины: и ветер, и конь, и ты — с длинными косами за плечами, в светлом платье, как будто сотканном из тонких золотистых нитей.
    — Смотрите, смотрите: наша Айгуль-апай! — крикнула мне из стайки заигравшейся на околице детворы соседка-первоклашка Айдана.
     — Учительница наша Айгуль Маратовна! — подхватил вездесущий Серёжа Литвинов.
     — Она! Она!.. — ликовала детвора!
    — А конь!.. Настоящий арабский скакун, тулпар! — восторженно произнёс пацанёнок постарше.
     Давно ли, Айгуль, мы ждали всей деревенской детворой тряпишника на лошади с телегой — пожилого  «дяденьку»-инвалида войны с деревянной ногой?!
      Мы, ребятня постарше, в обмен на старые тряпки и специально копившиеся к его приезду кости получали от него заветные складные ножички, пистоны, лампочки для фонариков, рыболовные крючки и прочее, так необходимое нам, пацанам.
Младшие братья и сёстры радовались глиняным свистулькам и калейдоскопам и, конечно, красным петушкам из жжёного сахара на деревянной  палочке. А ты, так мило улыбаясь, прижимала к себе маленькую куколку-голышку!
       И вот уже твои  ученицы-первоклашки, мечтают быть на тебя похожей!»

      Эти страницы, аккуратно исписанные крупным мужским почерком, я прочла, не отрывая от них взгляда.
     С малых лет уяснила я: нельзя лезть не в свою сумочку, в чужой портфель. Позднее сделала такой же вывод о письмах, адресованных не мне.
     Как только открыла я общую тетрадь студента и поняла, что это вовсе не конспект по высшей математике, электротехнике или сопромату, услышала свой внутренний, предостерегающий голос: «Не прикасайся!». Но с первых же строк, машинально выхваченных моим взглядом, повеяло такой притягательной силой, таким чистым, возвышенным светом, что я, даже с этим, не дремлющим в подсознании предупреждением, продолжала читать дальше.

     «Айгуль, Айгулечка!  Имя твоё перекатывается на моём языке, как то первое сливочное мороженое в жизни всей нашей деревенской детворы, которым угощали нас родные тракториста Павла на его свадьбе. С твоим именем встречаю я по утрам солнце, с ним ясными вечерами вглядываюсь в звёздное небо...»

     От чтения дневника оторвал меня негромкий стук со стороны кухни. Я прислушалась. Стук через некоторое время повторился.
     Ворота и калитку дядя Артём через небольшое отверстие в заборе перед уходом запер на запор, что означало: хозяева дома, но без особой надобности их беспокоить не нужно.
     Время было ещё не позднее. Собака во дворе молчала. Не спеша, вышла я на кухню, но свет там включать не стала...
     Ветер... За окнами поднимался ветер, и высокий старый клён время от времени постукивал по крыше дома. Его голые ветки скрипели и как будто хотели мне что-то сказать.
     И русская печь на кухне, и голландка между комнатами были хорошо натоплены, разливая по всему дому благодатное тепло, но, проходя в дальнюю горницу через спальню хозяев, я ощутила неприятный холодок в спине.
     Дневник оставался открытым.   
    
     «Сегодня у нас резко похолодало, да ещё и ветер поднялся очень сильный.
     Как ты там, Айгуль?
     Твои братья Арсен и Руслан живут уже своими домами, но и сейчас у вас большая семья. И в последний свой приезд домой я увидел издали, со своего огорода, как ты, развесив на длинных верёвках ослепительно белое постельное бельё, разминала озябшие пальцы.
     Если б ты знала, милая девочка, как хотелось бы мне взять твои ладони в свои и согревать, согревать их своим дыханием!.. Каждый твой пальчик!
     Но при наших редких мимолётных встречах в деревне я ничем себя не выдаю...»

     Окинув внимательным взглядом комнату, я вспомнила об иконе в спальне хозяев.
     Как и все мои ровесники, была я комсомолкой, активисткой.
     Ещё совсем маленькой подходила я иногда к переднему углу светлой горницы моей бабушки. Всё в той комнате дышало уютом и добротой. На окнах висели белые шторки с рисунком, выбитым на ткани бабушкой, над кроватью — красивый самотканный ковёр — её задумки и её работы.
     Икона была небольшая, в тёмной деревянной раме. Задрав кверху носик, я с интересом рассматривала лицо «Боженьки», всякий раз в тихом восторге  думая: «Какая красивая!» Но никакой особой связи между собой и этим таинственным ликом я не ощущала. Просто росла под светом этого лица, как росла под добрым приглядом бабушки, под улыбкой солнца, щедро льющего своё тепло и на меня, и на подсолнушки в огороде, и на яркие соцветия мальвы в палисаднике.

    Ветер крепчал и, становясь всё слышнее, будто норовил сорвать ставни с окон.
     Неодолимая сила позвала меня к иконе хозяев дома. Включив верхний свет, я стала внимательно всматриваться в лик Богородицы. И чем дольше всматривалась, тем больше света, казалось, льётся с этого одухотворённого  лица мне навстречу.
     «Какая красивая!» — восхищённо, совсем как бывало в раннем детстве, подумала я.
     Свет, струящийся с лица Богоматери, словно обволакивал меня всю — заботливо и нежно. Но глаза... Глаза были глубоко печальными. Печальными и строгими.

     Возвратясь к столу, я не спеша, но решительно закрыла дневник  — с мыслью немедленно забыть все прочитанные страницы отнюдь не предназначенного мне откровения.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

     Автора дневника я больше никогда не видела. Слышала, что, окончив техникум с красным дипломом, он поступил на заочное отделение сельхозинститута.  Перед защитой диплома в техникуме ему предложили в деканате факультетета механизации сельского хозяйствa попытать себя в качестве преподавателя, но он вернулся в родной совхоз. Через год Айгуль родила ему сына.
     Как сложилась их дальнейшая жизнь, мне неизвестно, но очень хочется верить, что счастливо.
     Мне лишь остаётся мысленно попросить прощение у этого человека за то, что не удержалась от соблазна прочесть несколько очень личных его страниц.