Вечность начинается с вечера 2 - 3

2

Страсть-Любовь свою Бог не хотел занавесить.
И бесчестно
выкрал ее проходимец-ветер,
когда кончилась ночь.
Он унес ее прочь.
Зашвырнул ее в бездну.
Схоронил в черной яме
под именем "память".
(Схоронить – сохранить!
Если яма бездонна –
значит, бездне от неба не быть отчужденной!
Сквозь нее путь в зенит…)

…А потом было утро –
всего сущего после.
– Зыбь и рябь после бури.
А потом навсегда все и вся стало поздно.
Все, что должно, уже исполнилось.
И уже надвигался полдень.

Впереди день второй. Ненужный.
– Явь, что от снов разбужена.
Там дела, суета и тщета обнаружены.
Там чужие
и судьбы,
             и вещи,
                и жизни...

Мир прекрасен лишь в миг творения.
Миг второй – это акт старения.
День второй…
Все вчерашнее нынче старо
уже –
на причин и следствия рубеже…

И появятся горы, пустыни, люди.
Благодать, и плутни, и грех, и будни.
И загоны, где звери.
И законы, где вера.
И появятся те, что умеют и смеют учить…
что от храмов высоких имеют ключи.
И появится знание
обо всем, что является смертными нами.

Но тогда, в первый вечер,
содеялась встреча
не субъектов, а сутей,
что сплелись безрассудно –
и предустановлено…
В мире новеньком суть была новенькой,
беззащитной и голенькой…
так по-детски, беспечно открытой для чуда!
…День второй – всем, кто гол, остуда:
сопряженье нагих называется блудом.

Было утро,
как с похмелья положено, муторным.

Был и день,
тот, что длится вчера и сегодня...
Много было надежд.
Посмешить хочешь бесов – надеждами душу потешь!
Вечность
началась, как невеста –
а вышла в негодные сводни:
не выходит надежду с успехом сосватать:
не хваткая.

Да и что с нее взять, с разведенки.
Коротает свой век одинокой,
недужной…
Без Бога,
что был ее суженым.

3

…Мир рождался неведомым.
Обещал несусветное.
А родился привычным.
Будто век жил на свете он.
Не веселым: набыченным.
Он о чуде был вестью.
На весах обещание прелестное взвесив,
слишком легким нашел его рок…
И – безделки пустой этой вместо –
мироздание на тяжесть рутины обрек…
Был и третий денек.
Были прочие,
столь же урочные.

И сначала
еще строилось нечто, чего не бывало.
Был четвертый… и сто шестой…
Но уже это было не так, не то…
А в две тысячи двадцать пятом
оказался мир в плесени гадостных пятнах.
– Полусгнившей
Бытия стала ветхая книжка!
Хотя в ней и писал еще кто-то
 –  кто невесть –
о мирских суетах и о заботах…
–Числа им несть.

Вечность вечно на жизнь ворчала.
Ну, а Бог молчал:
Он мужчина, и не пристало
для леченья депрессии звать врача.
И к тому же уныние – грех из смертных...
Не должно быть присным сие заметно!
Видно, всякому духу,
даже Святому,
срок есть вспыхнуть – и срок потухнуть.
Раздувать его
                – мучить лишь по-пустому…

И
      из рыбок златых с неба ливень
на землю хлынул.
– Из иллюзий прелестных, снулых:
их на небе осталось чуть меньше, чем нулик.
И
     на источники счастья беда-безнадега пала
звездой Полынью.
И
      сам Творец потерял надежду:
вопиет Он:
              так где же,
Смерть, твое милосердное жало?

Ни к чему Я на белом, на Божьем свете!
Без Меня управляются дети
с Моей державой.
Управляются плохо…
                Что ж, как умеют.
Переучивать поздно:
совсем уже взрослые.
Обошлись и без змея.
Знать, с гнилого бочкА они
съели райское яблочко.
Повезло
им вкусить с того, где одно лишь зло!..