Судьба

Войти к нему, когда он не одет,
смущенье забирается в халаты,
он грановито шлёт тебе ответ:
“Стучаться братец надо, тут не хата.”
Сидит угрюмо, волосы как хлам,
глаза забрались в шёлковые щёки
в своём гареме истинный Адам,
а змей молчит, кому давать намёки.

Когда то голос бархатом гремел,
упругие вздымали горло  соки,
но вот большой случился с ним пробел,
пришлось по вологодски в храме окать.
Пророкам местным слов не подобрать
у Пифо*, там оракулы привычны,
то Греция, а не своя кровать,
и те запросы подавай в кавычках.

Стареют ноты, гибок нотный стан,
то черновик, китайский иероглиф,
он может звуки превратить в фонтан
иль в женщину из злого эпилога.
Любой мотив, печать, декоратив,
у лавочек, картины, натюрморты,
бывает раз в году кооператив,
как надоели зелья, грудь и морды.

Пора бы взять перо, бумаги клок,
писать пасквиль и заглянуть в карманы,
там вечный стих, где выпивает Блок
и с незнакомкой заводил романы.
Не дав вздохнуть о прошлом позабыв,
запретный плод, Рабле** о том пытает,
где ловкость рук потянет под обрыв,
и этот вздор змей принесёт в сутане.

Мгновение и слово ловелас
вас привлечёт игрой на этом свете,
коснётесь вы рукой прекрасных влас
и жить захочется с судьбой столетья,
но вы хрипите, где там унитаз,
слепой походкой управляет ветер,
лишь Мефистофель покупатель страз,
вам вечность даст, но душу чай подвесив.