Приписанная Пушкину Гавриилиада. Глава 7а

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Глава 7а. О творческом почерке Полежаева А.И.


     Ссылки на произведения Полежаева даны по изданию: А.И. Полежаев «Сочинения». «Художественная литература», М., 1988 г.


     Полежаев впервые афишировал своё творческое кредо: в поэме «Сашка» (1825-1826 годы) и в поэме «Чир-Юрт» (1831-1832 годы):

     Не для славы –
     Для забавы
     Я пишу!
     Одобренья
     И сужденья
     Не прошу!
     Пусть кто хочет,
     Тот хохочет,
     Я и рад,
     А развратен,
     Неприятен –
     Пусть бранят.
     Кто ж иное
     Здесь за злое
     Хочет принимать,
     Кто разносит
     И доносит –
     Тот…
(«Сашка», стр. 179)

Простите, милые друзья,
Когда за важностью рассказа
Всегда родится у меня
Некстати шутка и проказа!
Ей-ей, не знаю почему,
Я своевольничать охотник
И, признаюсь вам, не работник
Учёной скуке и уму!
Мне дума вольная дороже
Гарема светлого паши,
Или почти одно и то же:
Она – душа моей души. 
Боюсь, как смерти, разных правил,
Которых, впрочем, по нужде,
В моральной жизни и в беде
Благоразумно не оставил,
Но правил тяжкого ума,
Но правил чтенья и письма
Я не терплю, я ненавижу
И, что забавнее всего,
Не видел прежде и не вижу
Большой утраты от того.
Я трату с пользою исчислю,
И вот что после вывожу:
Когда пишу, тогда я мыслю;
Когда я мыслю, то пишу…
Скажи же, милый мой читатель
И равнодушный судия,
Ужель я должен, как писатель,
Измучить скукою себя?..
Ужели день и ночь для славы
Я должен голову ломать,
А для младенческой забавы
И двух стихов не написать?..
Мы все, младенцы пожилые,
Смешнее маленьких ребят,
И верь: за шалости бранят
Одни лишь глупые и злые.
(«Чир-Юрт», стр. 249-250)
 
     На мой взгляд, Полежаев достаточно полно и самокритично высказался о своём творческом почерке.
     И действительно: недостаток полноценного образования, усугублённый полным отсутствием самообразования в дальнейшем, а также спешка в написании текста видны во многих его произведениях.

     А поэтому и читать его сочинения неинтересно. Утомляет бессюжетность его произведений: что вижу, о том и пишу; о чём в тот момент подумается, то и говорю. Мысли и чувства, присутствующие в его стихах и поэмах – до зевоты стереотипны; манера изложения претендует на оригинальность, но это не более, чем оригинальность вычурности. Всё обыденно, пошло и скучно.
     Даже удивительно: ощущаешь лёгкость стиха и вместе с тем надо понуждать себя продолжать чтение, если хочешь дочитать что-нибудь до конца. Хотя чему удивляться? Отсутствие пищи для души и ума свидетельствует об отсутствии настоящей поэзии – сгустка интеллектуальной энергии, передаваемой автором своим читателям. А откуда взяться интеллектуальной энергии, когда в душе у автора нет ничего святого?

     Есть, конечно, у Полежаева мастерски исполненные отдельные произведения, но не они «делают погоду» в его творчестве.

     Раздражает наличие тавтологий.
     В упомянутой уже поэме «Чир-Юрт» можно встретить словосочетание «стогны площадей» (стр. 256), в стихотворении «Демон вдохновения» – «волшебная фантасмагория» (стр. 119), в стихотворении «Иван Великий» – «пар тумана» (стр. 121).
     В переводе из Ламартина «Отрывок из поэмы «Смерть Сократа» Полежаев выразился: «в факеле светильник догорел» (стр. 385).

     Взгляд спотыкается на крайне неудачных метафорах.
     В стихотворении «Погребение» – «Как цвет дарёный, отцвела» (стр. 77), в стихотворении «Ночь на Кубани» – «зеркало ручья» (стр. 86), в стихотворении «Цыганка» – «загорелая красота» (стр. 113).

     Нередко в текстах Полежаева можно встретить совершенно нелепые выражения: в стихотворении «Водопад» – «Громады волн буграми хлещут / В паденье быстром и крутом» (стр. 87), в стихотворении «Новодевичий монастырь, или Приключение на Воробьёвых горах» – «Вблизи меня ручей лил чистый» (стр. 325), в переводе из Ламартина «Человек. К Байрону» – «Так царь степей – орёл, презрев цветы долин, / Парит превыше звёзд, утёсов и стремнин» (стр. 371).
 
     В поэме «Чир-Юрт» Полежаев, видимо, владея сокрытой от всех остальных тайной отличия боя от сечи, написал:

Чьё сердце втайне не тоскует,
Внимая воина рассказ
О наслажденьях жизни бранной,
Кровавых сечах и боях,
О вражьих пулях и мечах
И смерти, всюду им попранной?
(стр. 234)

     Много в произведениях Полежаева и так называемой «словесной неряшливости»:

Я надежду имел
На испытных друзей;
(«Вечерняя заря», стр. 41)

Или, простее говоря,
(«Александру Петровичу Лозовскому», стр. 55)

Люблю я позднею порой,
Когда умолкнет гул раскатный
И шум докучный городской,
Досуг невинный и приятный
Под сводом неба провождать;
(«Кремлёвский сад», стр. 73)

Веселье наглое играет
В его закатистых глазах
(«Сашка», стр. 183)

Вот Арман, француз почтенный;
Должно правду говорить:
Каждый вечер непременно
Ходит пиво сюда пить.
Толстопузый же детина,
Что с ним рядом, – его друг, 
Тоже добрый мужичина –
Их всегда увидишь двух. 
(«Рассказ Кузьмы, или Вечер в «Кёнигсберге» (Истинная повесть в стихах)», стр. 306)

     На правильность ударения Полежаев вообще предпочитает не обращать внимания, и поэтому чем длиннее произведение, тем их больше.

     В поэме «Сашка»:

Зато какая же мне скука
Весь день при нём в гостиной быть,
Какая тягостная мука
Лишь о походах говорить,
Супруге строить комплименты,
Платочки с полу подымать,
Хвалить ей шляпки её, ленты,
Детей в колясочке катать,
Точить им сказочки да лясы,
Водить в саду в день раза три,
И строить разные гримасы,
Бормоча: «Чёрт вас побери!»
(стр. 180)

Студенты всех земель и краев!
Он ваш товарищ и мой друг;
Его фамилья Полежаев,
А дальше… эх, друзья, не вдруг!
(180)

Но что я?.. Где я?.. Куда скрылся
Вниманья нашего предмет?..
Ах, господа, как я забылся:
Я сам и русский и студент…
(стр. 182-183)

Как вихрь иль конь мылистый в поле
Летит в свирепости своей,
Так в первый раз его на воле
Узрел я в пламени страстей.
(стр. 186)

Пока я жив на свете буду,
В каких бы ни был я странах,
Нет, никогда не позабуду
О наших буйственных делах.
(стр. 187)

     В поэме: «Чир-Юрт»:

Есть много стран под небесами,
Но нет той счастливой страны,
Где б люди жили не врагами,
Без права силы и войны!
(стр. 235)

Надеждой ложной и безумной
Лукавец очи ослепит,
И сонм невежд хвалою шумной
Свою погибель одобриит!
(стр. 240)

Мирный чеченец, кабардинец,
Кумык, лезгин, койсубалинец
(стр. 243)

Оно вещало суеверным
Определение небес:
«Сам рок противится неверным,
И гяур мстительный исчез!»
(стр. 248)

О, горе, горе! По Сулаку
Вблизи отыскан новый брод,
И вождь на гибельную драку
Проклятых гяуров ведёт!
(стр. 249)

Осиротевшая природа
И Новой Греции свобода
Вещают нам: Байрона нет!..
(стр. 250)

Ещё под каменной скалою
Привязан счастливый челнок,
На коем раннею порою
Вчера пронёсся лжепророк.
(стр. 257)

Обезображенные персты
Жестокой болью сведены
Окаменелые – отверсты,
Как лёд сибирский, холодны!..
(стр. 259)

     А также и в других сочинениях:

Я рано сорвал жизни цвет,
Всё потерял, всё отдал Хлое
(«Зачем задумчивых очей…», стр. 72)

Не длинный ряд экипажей,
Не черный флёр и не кадилы,
В толпе придворных и пажей
За ней толпились до могилы.
(«Погребение», стр. 76)

Берёг сокровище! Но льзя ли сберечи;,
Когда от оного у всех висят ключи?
(«Оправдание мужа», стр. 123)

В великий час рождения вселенной,
Когда извлёк всевышний перст,
Из тьмы веков, эфир одушевленной
Для хора солнцев, лун и звезд –

Когда творец торжественное слово,
В премудрой благости изрек:
«Да будет прах величия основой!»
И встал из праха человек;
(«Тайный голос», стр. 129)

<Поверь, мой милый, слову друга:
Уж не кляну в часы досуга
Судьбу воинскую мою,>
Но горе мне с другой находкой:
Я ознакомился – с чахоткой, 
И в ней, как кажется, сгнию!
Тяжёлой мраморною пли;той,
Со всей анафемскою свитой –
Удушьем, кашлем, – как змея,
Впилась, проклятая, в меня;
(«Отрывок из письма к Александру Петровичу Лозовскому», стр. 175)
    
     Особенно удивляет написание в поэме «Чир-Юрт» имени Байрона с ударением на втором слоге. Кажется, уж фамилия-то поэта, чрезвычайно популярного во время жизни Полежаева, должна быть хорошо известна ему, ан нет, Байрон – и всё тут! Может, случайно ошибся?
     Не случайно. В перевод из Ламартина «Человек. К Байрону» (стр. 371-377) Полежаев 5 (!) раз употребляет слово Байрон с ударением на втором слоге.

     Также упорствует Полежаев с использованием слова «хаос» с ударением на втором слоге – очень часто встречается, в разных произведениях.
     У меня даже зародилось подозрение: вероятно, Полежаев предполагал, по аналогии с французским языком, что все иностранные слова должны иметь ударение на последнем слоге? Но это подозрение рассеивается при встрече со словами «гяур» и «гяуры», использованные Полежаевым с ударением на первом слоге в поэме «Чир-Юрт».
     Как бы то ни было, недостаток образования и малую начитанность в любом случае в карман не спрячешь.

     Пристрастен Полежаев к слову «Всевышний».
     На 440 страницах его произведений в указанном выше сборнике это слово встречается 4 раза: в стихотворении «Тайный голос» (стр. 129), в стихотворении «Венок на гроб Пушкина» (стр. 171), в переводе из Ламартина «Восторг – дух божий» (стр. 379) и в переводе из Ламартина «Отрывок из поэмы «Смерть Сократа» (стр. 386).

     Кстати, о слове «Всевышний» в лексиконе Пушкина.
     В «Словаре языка Пушкина в 4 томах» («Азбуковник», М., 2000 г.), описывающим более 20 000 слов русского языка, встречающихся в художественных и публицистических произведениях Пушкина, а также в его письмах и деловых бумагах, в томе 1 на стр. 389 можно получить справку о том, в каких произведениях и как Пушкин использовал это слово.

     В прямом значении оно было использовано всего один раз: в «Борисе Годунове» в прямой речи патриарха, обращённой к Борису Годунову: «Благословен всевышний, поселивший / Дух милости и кроткого терпенья / В душе твоей, великий государь».

     И дважды опосредовано: в стихотворении «К бар. М.А. Дельвиг»: «Но если только буду жив, / Всевышней благостью Зевеса, / И столько же красноречив – / Я напишу вам, баронесса, / В латинском вкусе мадригал…» и в романе «Евгений Онегин»: «Так думал молодой повеса, / Летя в пыли на почтовых, / Всевышней волею Зевеса / Наследник всех своих родных».
    
     Конечно, надо оговориться, что на указанной странице приводятся также и примеры использования слов «Всевышний» и «Всевышний бог» в поэме «Гавриилиада», но коль Пушкин не писал её, то и обращать внимания на эти примеры нет никакой надобности.
    
     Бесполезно отрицать очевидное: Пушкин не жаловал слово «Всевышний», использовав его в прямом значении всего один раз в своём стихотворном творчестве, превышающим объём стихотворного творчества Полежаева примерно в 5 раз.

     Не думаю, что после всего сказанного кто-либо, не имеющей личной (профессиональной, идеологической) заинтересованности в приписывании Пушкину «Гавриилиады», станет отрицать, что творческий почерк Полежаева неотличим от творческого почерка автора «Гавриилады», приписываемой Пушкину (глава 6).

     Почитайте Пушкина, а потом Полежаева.
     У Пушкина: лёгкость и красота изложения; все слова на своём месте – ни добавить, ни убавить; глубина содержания; автор ведёт рассказ, ненавязчиво предлагая читателям искать правду в жизни и приобщиться к ней.
    У Полежаева (приложение № 7.1.): лёгкость изложения, но зачастую торопливость и небрежность в написании текста, влекущие за собой явные бессмыслицы; редко встречается глубина содержания, в основном – живописный рассказ о разных событиях и жалобы на свою горькую судьбу; его сочинения если и заставляют задуматься, то уж никак не о смысле жизни.

     Полежаев постоянно сопоставлял своё творчество с творчеством Пушкина, но так и не смог понять ни суть Пушкина, ни суть творчества.
     Здесь впору вспомнить слова Каменева (Розенфельда) Л.Б. (глава 7, приложение № 7.7.), с которыми невозможно не согласиться: «…на гибель поэта он откликнулся самым слабым из своих произведений зрелого возраста, собранием общих мест и готовых штампов, скучной и невыразительной риторикой (стихи «На смерть Пушкина»). И в этом сказался зачинатель нового, враждебного Пушкину стиля, сознательный и задорный противник пушкинской музы, представитель новой социальной группы».

     Несколько резких слов Полежаева в адрес Пушкина, датируемых 1833 годом, приводятся в его сборниках под названием «Ответ на вопрос Пушкина»:

Прошли все юности затеи,
И либеральные идеи
Под верноподданным кнутом.

     Полежаев ни разу в жизни не встречался с Пушкиным, и поэтому стандартный комментарий к этим словам следующий:

     Возможно, перед нами ответ Полежаева на «Стансы» Пушкина (1826). Полежаев не знал обстоятельств создания этого произведения, но исходя из собственного «общения» с Николаем I, принять и оправдать позицию Пушкина он, естественно, не мог. Высказывалось также предположение, что стихотворение Полежаева является ответом на вопрос Пушкина «Увижу ль я, друзья, народ неугнетённый…»
(А.И. Полежаев «Сочинения». «Художественная литература», М., 1988 г., стр. 481)

     Полежаев зачастую, а вернее сказать: практически всегда, когда сознательно, а когда и неосознанно, видел себя в некотором роде продолжателем, и скорее даже – «улучшителем» Пушкина.

     И это ему вполне удалось, но стать «улучшителем» Пушкина он смог только в глазах врагов Пушкина, которые уже более ста шестидесяти лет приписывают Пушкину полежаевскую «Гавриилиаду», обвиняя всех несогласных с ними в бездоказательности, дилетантстве, воинствующем непрофессионализме, покрывая полученными дипломами, должностями, званиями и регалиями – всем своим авторитетом, личным и коллективным, заслуженным и незаслуженным – тяжкие преступления против Пушкина и русской культуры.