Приписанная Пушкину Гавриилиада. Глава 7

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Глава 7. Поэт Полежаев А.И. - подлинный автор «Гавриилиады»


     Поэт Полежаев Александр Иванович – современник Пушкина, был знаком с Герценом А.И. и Огарёвым Н.П., о его творчестве дважды писал Белинский В.Г. (приложение № 7.2.)

     Мне хорошо известны издания его сочинений 1857, 1892, 1933, 1937, 1939, 1955, 1957, 1981, 1987, 1988 годов.

     Первым автором подробного биографического очерка жизни и творчества Полежаева в 1881 году стал Рябинин Д.Д. (приложение № 7.4.).

     В годы Советской власти творчеству Полежаева пытались придать необходимый революционный окрас. Особенно много усилий в этом отношении предпринималось в самом начале, а потому творчество Полежаева расценивалось выше творчества Пушкина. Так, интересны в этом отношении две выписки из вводной статьи в первом сборнике стихотворений Полежаева в СССР (приложение № 7.7.) известного государственного деятеля того периода Каменева (Розенфельда) Л.Б.:

     … поэзия Полежаева противопоставлена поэзии Пушкина. Сам поэт сознательно противополагает себя Пушкину: его стихи – все, от первого до последнего – вызов пушкинской музе.
     <…>
     Но уже первое крупное произведение Полежаева, та самая поэма «Сашка», за которую автор попал в солдаты, есть не только откровенная пародия на «Евгения Онегина»*, но прямой вызов: Пушкину – в поэзии, его герою – в жизни. Достигает этого Полежаев простым приёмом: в той же, откровенно заимствованной у Пушкина, сюжетной схеме он даёт описание жизни другой и притом низшей социальной группы. Великосветский петербургский лев, Евгений, заменён разгульным московским студентом, Сашкой, который «не был от роду бонтон»; аристократические гостиные и театральные кулисы – поприще похождений Онегина… и Пушкина – публичными домами и кабаками – поприщами Сашки… и Полежаева; «наука страсти нежной, которую воспел Назон», – физиологическими сценами, которые воспел Барков…
     * «Сашка» написан в 1825 г., в ближайшие месяцы после выхода в свет первой песни «Онегина».      
(Каменев Л.Б. «О Полежаеве» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 18-19)

     Поэзия Пушкина, как известно, далеко не удовлетворяла декабристов и их наследников 30-х годов. В них жило уже требование другого поэтического стиля. Поэзия Полежаева – ответ на это требование. <…>
     В лице Полежаева в русской поэзии 20-30-х годов заговорила новая социальная группа, именно та группа, из среды которой вербовались «республиканцы» Южного общества и «Общества соединённых славян», а затем революционные элементы московских студенческих кружков. Первые шаги этой группы на исторической арене принесли ей только поражения. Это наложило специфический отпечаток на тематику и тон полежаевской поэзии. Но в поражениях этих первых отрядов зрела и крепла русская революционно-демократическая мысль. В области поэзии она могла самоопределиться лишь через противопоставление себя Пушкину, лишь через борьбу с его поэтическим каноном. Полежаев был первым этапом на этом пути: он – зачинатель этого стиля, законченным выражением которого явился Некрасов. Он сильнее всего как художник как раз там, где борется с Пушкиным. А на гибель поэта он откликнулся самым слабым из своих произведений зрелого возраста, собранием общих мест и готовых штампов, скучной и невыразительной риторикой (стихи «На смерть Пушкина»). И в этом сказался зачинатель нового, враждебного Пушкину стиля, сознательный и задорный противник пушкинской музы, представитель новой социальной группы.
(Каменев Л.Б. «О Полежаеве» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 27-28)

     В 1941 году была издана книга краеведа и литературоведа Воронина И.Д. «А.И. Полежаев. Жизнь и творчество» («Мордовское государственное издательство», г. Саранск, тираж 5 000 экземпляров) – приложение № 7.8.; в 1954 году – переработанное и дополненное автором второе издание (тираж 10 000 экземпляров) и уже без изменений состоялось его переиздание в 1979 году (тираж 2 500 экземпляров) – приложение № 7.9.

     В советское время в Саранске был установлен памятник Полежаеву, самой протяжённой улице города и одной из городских библиотек было присвоено его имя. В Рузаевка, где родился Полежаев, был установлен памятник-бюст Полежаеву, открыт литературный музей и присвоено его имя одной из улиц. Также его имя было присвоено школам в Рузаевке и Старой Михайловке.
     Кроме того, в советское время был установлен памятник Полежаеву в Грозном, и улицы в Грозном, Кизилюрте и Ачхой-Мартане (по одной в каждом) названы его именем.

     В 2001 году в Саранске был открыт музей Полежаева.
 
     И тем не менее в литературоведении Полежаев стоит особняком, как бы сам по себе.

     Его имя никогда не упоминается, когда идёт речь о Пушкине и пушкинской эпохе. На этот аргумент, конечно же, можно привести контраргумент, что Полежаев не был знаком с Пушкиным и вообще его круг знакомства никогда не пересекался с кругом знакомства Пушкина – и это действительно так – но ведь невозможно и отрицать тот факт, что первое большое поэтическое произведение Полежаева было написано под прямым воздействием на него пушкинского «Евгения Онегина», и даже больше того – полежаевская поэма «Сашка» явилась перепевом-пародией «Евгения Онегина». И ещё больше: поэма «Сашка» стала в прямом смысле слова судьбоносной для Полежаева.
     И тем не менее в пушкинистике не нашлось места для Полежаева.

     Не нашлось места Полежаеву и в 2-томном сборнике «Поэты 1820-1830-х годов. Библиотека поэта. Большая серия» (издательство «Советский писатель», Л., 1972 г., тираж 30 000 экземпляров).
     В аннотации указанного издания сказано: «1820-1830-е годы – «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда – современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А.И. Подолинский, В.И. Туманский, С.П. Шевырев, В.Г. Тепляков, Н.В. Кукольник, А.А. Шишков, Д.П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эпиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской
эпохи».
     Из 1500 страниц этого сборника для Полежаева не нашлось ни одной. Даже лицейский однокашник Пушкина Илличевский А.Д. расположился на 11 страницах (2 страницы – биографическая справка и 9 страниц творчества), а о Полежаеве – ни строчки.

     Ни слова о Полежаеве и в 2-томнике «Русские писатели. Библиографический словарь» (издательство «Просвещение», М., 1990 г., тираж 350 000 экземпляров).
     В предисловии указанного издания сказано: «Настоящий Словарь включает более 300 статей, посвящённых русским писателям XIX – начала XX в., в том числе наиболее значительным литературным критикам. В каждой статье освещается жизненный и творческий путь писателя, характеризуются его основные произведения, приводится библиография».
     Из 870 страниц этого сборника для Полежаева не нашлось ни одной, хотя в этом сборнике наряду с именами Пушкина и Лермонтова встречаются и упомянутые выше А.И. Подолинский, В.И. Туманский, С.П. Шевырев, Н.В. Кукольник, А.А. Шишков.

     Интересно, правда?
     Далеко не всем тем, о чьём творчестве рассказано на страницах упомянутых сборников, поставлены бюсты и памятники и в их честь названы улицы, и тем не менее о них вспомнили, а о Полежаеве – нет.
     Поэт, живший в одно время с Пушкиным, признававший его своим неназванным учителем, подражать которому он пытался всем своим творчеством – он как бы есть, но одновременно его как бы и нет.

     Есть статья о Полежаеве в пятом томе сборника «Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь» (2007 год, стр. 40-44), первый том которого вышел в 1989 году в издательстве «Советская энциклопедия» и издание которого продолжается в издательстве «Большая Российская энциклопедия» (том 1, 1989 год – 100 000 экземпляров; том 2, 1992 год – 60 000 экземпляров; том 3, 1994 год – 40 000 экземпляров; том 4, 1999 год – 50 000 экземпляров; том 5, 2007 год – 5 000 экземпляров) – к ней я вернусь несколько позже.

     Конечно же, этому должно быть объяснение. Но пушкинистика не собирается этого делать, потому что не желает признавать, что Полежаев является автором «Гавриилиады», которую она уже более ста шестидесяти лет приписывает Пушкину, эксплуатируя подобие полежаевской лёгкости стиха пушкинской и создавая вокруг этого непролазную тьму всевозможных выдумок.


               * * *

     Полежаев Александр Иванович (1804-1838) – внебрачный сын помещика Струйского Леонтия Николаевича и дворовой Аграфены, выданной замуж за купца из мещан в Саранске Полежаева Ивана Ивановича. В 1808 году Полежаев И.И. ушёл из дома и не вернулся (по неофициальной версии – был убит по указанию бывшего любовника матери, Струйского Л.Н., которому он докучал своими просьбами и угрозами). Весной 1810 года Полежаев с матерью переехал в деревню Покрышкино, имение Струйского Л.Н., где летом этого же года его мать умерла (по официальной версии – от болезни, по неофициальной – была задушена подушками), после чего воспитывался в семье младшей сестры своей матери, муж которой был дворовым в поместье Струйских. 
     Фактический отец Полежаева, Струйский Л.Н., в 1816 году определил сына в частный пансион Ж. Визара при Московской губернской гимназии, а с 1820 года Полежаев стал вольнослушателем Московского университета, но к этому времени он лишился поддержки отца, который за убийство своего бурмистра был сослан в г. Тобольск, где через несколько лет умер. Какое-то время Полежаеву помогали материально дядья, наиболее участливо – Струйский А.Н., проживавший в Петербурге.

     Достаточно обстоятельно и выразительно о периоде учёбы Полежаева в Московском университете рассказано в упомянутом выше очерке о нём в сборнике «Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь»:

     В университете Полежаев занимался русской словесностью под руководством проф. А.Ф. Мерзлякова, который иногда редактировал стихи своего ученика. Первая публикация – стихотворение «Непостоянство» в «Вестнике Европы» (1825, № 23/24), М.Т. Каченовского (лекции которого Полежаев слушал в университете). В 1825-26 главным образом в этом журнале Полежаев опубликовал переводы и переложения из Оссиана, Дж. Байрона, А. Ламартина, любовные ламентации собственного сочинения и философские раздумья. Между тем жизнь вёл разгульную, безалаберную, вместе со своими товарищами был завсегдатаем трактиров и борделей низкого пошиба, спьяну ввязывался в драки, скандалил, в результате чего курс наук прошёл вдвое медленнее, чем полагалось: диплом, дающий ему право на личное дворянство, получил в 1826 году. Поэтические склонности, как и разгульный нрав молодого человека, воплотились в его поэме «Сашка» (опубликована в книге: «Русская потаённая литература XIX столетия», ч. 1, Лондон, 1861 г.; предисл. Н.П. Огарёва), с её ярко выраженным автобиографическим началом (у героя имя и фамилия автора) и сниженно-ироническими перепевами 1-й главы романа Пушкина «Евгений Онегин». Жанрово-стилевое своеобразие «Сашки» определяется «шокирующим» столкновением литературного «онегинского» плана с автобиографическим, которое частично дано через стилизацию «беззаконной» барковщины и бурлеска (см. описание драки в публичном доме: «Сё ты, о Сомов незабвенный! / Твоею мощной пятерней / Гигант, в затылок пораженный, / Слетел по лестнице крутой!»). Поэма, предназначавшаяся не для
печати ввиду её резкого вольномыслия и непристойности, распространялась в списках. К ней примыкают некоторые другие повести в стихах («Рассказ Кузьмы, или Вечер в «Кёнигсберге», «Новодевичий монастырь, или Приключения на Воробьёвых горах»), ориентированные на нелегальные и полулегальные источники (от поэзии И.С. Баркова до поэмы «Опасный сосед» В.Л. Пушкина), а также «нескромные» наброски, зарисовки и диалоги, в т. ч. «Кал и пса» и «Дженни» (впервые опубликованы, наряду с наиболее фривольными фрагментами «Сашки», в книге: «Летите, грусти и печали...», М., 1992 г.). 
(стр. 41)

    Талант к стихотворчеству Полежаеву передался от его деда по отцу, Струйского Н.Е., который пылал неудержимой страстью к сочинительству стихов (приложение № 7.8.).

     В 1826 году после доноса на него Бибикова И.П., с приложением текста поэмы «Сашка», и встречи Николая I с автором, прочитавшим по настоянию императора вслух своё сочинение, Полежаев был немедленно определён унтер-офицером в Бутырский пехотный полк и оставался на военной службе до самой своей смерти.
     До того времени Полежаев ником образом не видел себя на военном поприще, и всю оставшуюся жизнь хранил в душе обиду на «злую судьбу», постоянно высказывая её в своих сочинениях.
     Однако он не сделал ровным счётом ничего для выправления своего жизненного пути, по мере возможности и сил продолжая вести прежний образ жизни, ограниченный пьянством, кутежами и скандалами. В перерывах писал стихи.

     В первом сборнике произведений Полежаева, изданном в СССР (приложение № 7.7.), к событиям этого времени даётся следующий комментарий литературоведа Баранова В.В., одного из самых дотошных исследователей жизни и творчества Полежаева:

      Поэт был наследственно предрасположен к алкоголизму: отец его страдал в сильной степени запоем и сыну передал эту гибельную склонность. В беспорядочной студенческой жизни семена этого предрасположения крепли. – Несчастие усилило это влечение. Началась для Полежаева полоса пьянства, его потянуло безудержно и властно к вину, а вместе с тем пошли и прямые нарушения военной дисциплины.
(Баранов В.В. «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 85-86)

     В июне 1827 года Полежаев самовольно оставил полк, вернувшись назад через шесть дней, объяснив этот поступок желанием встретиться с вышестоящим начальством, чтобы просить его о смягчении своей участи, вплоть до увольнения от военной службы. За это Полежаев был лишён личного дворянства и разжалован в рядовые.
   
     В начале 1828 года Полежаев был посажен на гауптвахту за что, что ответил фельдфебелю нецензурной бранью на грубое замечание того по поводу непристойного вида, в котором он вернулся в казарму. С учётом длительного срока нахождения на гауптвахте (почти год) рассмотрение этого проступка завершилось прощением без наказания с одновременным переводом Полежаева в Московский пехотный полк, направлявшийся на Кавказ.

     В 1829-1833 годах в боевых столкновениях с горцами в Дагестане и Чечне принимал самое скромное участие, но благодаря покровительству генерала Вельяминова А.А. (прославленного Полежаевым в поэме «Чир-Юрт») ему были возвращены дворянство и унтер-офицерское звание, однако последующие хлопоты о производстве Полежаева в прапорщики, несмотря на похвальные, несоответствующие реальности, отзывы о его храбрости и добросовестности, остались безрезультатными.

     Летом 1833 года Полежаев с Московским пехотным полком вернулся с Кавказа. К этому времени относится его знакомство в Москве с Герценом А.И. и Огарёвым Н.П. и общение с кругом «прогрессивно-мыслящих» молодых людей. Эти контакты не остались незамеченными, и в сентябре 1833 года Полежаев был переведён в Тарутинский егерский полк, расположенный в г. Зарайске, Рязанской губернии.
     Там летом 1834 года его нашёл автор доноса на него в 1826 году Бибиков И.П. Вот как рассказывает об этом Баранов В.В.:

     В 1833-1834 гг. Тарутинский полк квартировал в захолустном Зарайске. Знал ли об этом Бибиков или случай привёл его сюда, но он встретился здесь с Полежаевым лицом к лицу… Ряд действий отставного полковника Бибикова неожиданно открыл в жизни поэта полосу покровительства: счастье ему улыбнулось, и летом 1834 г. поэт пережил исключительный подъём надежд, веры в себя и своё будущее. Неиспытанное большое и целомудренное чувство подняло его на неведомую лирическую высоту. Прежде всего Бибиков добился для Полежаева целого ряда льгот: он взял поэта на свою квартиру, где тот «отдыхает душевно, пишет стихи, но б;льшую часть времени проводит в беседах». В конце июня, по настоянию Бибикова и за его поручительством, полковой командир разрешил поэту официальный отпуск. Письма Бибикова к семье «наполнены похвалами поэту, которого он полюбил от души». В нескольких письмах он знакомил семью с историей ареста и допроса Полежаева царём. Наконец прислал письмо, что приедет в Ильинское в конце июня и привезёт с собой унтер-офицера обучать старшего сына ружейным приёмам для поступления в военную школу. Сцена приезда этого унтер-офицера, оказавшегося известным поэтом, рисуется Е.И. Бибиковой следующим образом…
(Баранов В.В. «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 110-111)

     Статья Раевской-Бибиковой Е.И. «Встреча с Полежаевым», на которую ссылается Баранов В.В., приводится полностью в приложении № 7.5.

     В подмосковном Ильинском Полежаев писал стихи и влюбился в дочь Бибикова И.П., а Бибиков И.П. вместе со стихами Полежаева отослал Бенкендорфу А.Х. ходатайство о присвоении Полежаеву первого офицерского чина. Через две недели Полежаев уехал, получив от Бибикова И.П. некоторую сумму денег, но в полк в оговоренный срок не явился, опять пустившись во все тяжкие. На сей раз этот его проступок остался без какого-либо наказания.
 
     В последние годы жизни Полежаев пил горькую, периодически с той или иной долей успеха просил денег у Струйских, писал стихи, писал их и «по пьяной лавочке», и на заказ – за деньги. Осенью 1837 года, предчувствуя свой конец, самовольно покинул полк и пропил амуницию. В декабре 1837 года ему был пожалован чин прапорщика, а в январе 1838 года он умер в военном госпитале от чахотки, так ни разу и не надев мундир офицера.

     В самом конце статьи Белозерского Е.М. «К биографии поэта А.И. Полежаева» (приложение № 7.6.) говорится:

     К Рождеству 1837 года поэт стал чувствовать себя очень дурно, страшно изменился физически и нравственно, сделался религиозен, причастился, соборовался и умер истинным христианином. Перед смертью он созвал всех своих товарищей и в великолепной речи убеждал их веровать, говорил им, что сам он не приобщался Св. Тайн семнадцать лет, но теперь раскаялся и сделался другим человеком.
(Белозерский Е.М. «К биографии поэта А.И. Полежаева» // «Исторический вестник» (№ 9, стр. 647)

     Дай Бог, чтобы так и было на самом деле.

     Вокруг имени Полежаева сложилось несколько устоявшихся мифов.
 
     Один из них о том, что за последнюю свою самовольную отлучку из полка он был в сентябре 1837 года иссечён розгами (приложение № 7.6.).
     Это находится в полнейшем противоречии с указанным ранее фактом восстановления Полежаева в дворянском достоинстве, а также с фактом производства его в прапорщики в декабре 1837 года (приложение № 7.7.).

     Второй миф – о взаимоотношениях Полежаева и Бибикова И.П. летом 1834 года (приложение № 7.10).
     С этим мифом надо разбираться подробно.
     Именно здесь и проявляются следы написанной Полежаевым «Гавриилиады».


               * * *

     Брюсов В.Я. в своей известной статье «Пушкин. Рана его совести» («Русский архив», 1903 г., № 7, стр. 473- 478) утверждает: «Гавриилиада» написана пушкинским стилем и пушкинским стихом, со всем его блеском и чарами. <…> Другого автора, который мог бы создать подобные стихи, в России ещё не было».
     Это ложь. И ложь осознанная. Полежаев писал именно так – «подобно Пушкину». 
     Брюсов В.Я. достаточно хорошо знал творчество Полежаева: ещё в 1896 году эпиграфом к своему стихотворению «И ночи, и дни примелькались» он взял четверостишие из стихотворения Полежаева 1828 года «Провидение»: «Последний день / Сверкал мне в очи, / Последней ночи / Встречал я тень».
     Брюсов В.Я. лгал намеренно, на этой лжи он сделал себе карьеру литературоведа. Но об этом подробный разговор будет дальше.

     О том, что путаница с определением подлинного авторства стихов Пушкина и Полежаева – явление обыденное, и не только среди неподготовленных и легковерных читателей, написал Огарёв Н.П. в предисловии к сборнику «Русская потаённая литература XIX столетия», изданном в Лондоне в 1861 году (приложение № 6.3.): «Мы были очень рады, узнавши (слишком поздно для нашего издания), что Вечерняя прогулка не Пушкина, а Полежаева; что Первая ночь по крайней мере сомнительна; иные приписывают её тоже Полежаеву, но – к сожалению – мы слышали от знакомого с Пушкиным, что эта пьеса действительно его».
     К слову сказать, позднее пушкинистами было установлено, что ещё два сочинения, приписанные в указанном сборнике Пушкину: «Пестелю» («Снесём иль нет главу свою») и «Друзьям на выступление гвардии» – также не пушкинские сочинения.

     И к слову сказать (спросить): если трудно было Огарёву Н.П. отличить полежаевские сочинения от пушкинских, то почему получилось так, что Пушкину он приписал сочинения Полежаева, а Полежаеву не приписал ни одного сочинения Пушкина?
     Но об этом подробный разговор тоже будет дальше.

     Найти в интернете сборник «Русская потаённая литература XIX столетия», изданный в Лондоне в 1861 году, не представляет никакого труда.
     Найдите, прочитайте сначала «Гавриилиаду», приписываемую Пушкину, а потом произведения Полежаева: «Сашка», «Арестант», «Четыре нации» (стр. 133-181) – и вы сами убедитесь в том, что «Гавриилиаду» написал Полежаев, а никак не Пушкин.

     Также указанные сочинения Полежаева можно прочитать в приложении № 7.1., надо только иметь ввиду, что сегодня «Арестант» проходит под названием «Александру Петровичу Лозовскому» (1828 год).

     «Гавриилиада» выдаёт своего автора сама – всем своим текстом (глава 6, глава 7а), если, конечно, читать её взглядом, свободным от соображений выгоды, которую можно получить от продажи своего взгляда при переходе на позицию, безусловно согласную с многолетней историей приписывания «Гавриилиады» Пушкину.

     Но можно найти и факты, подтверждающие написание Полежаевым «Гавриилиады»: сколько бы верёвочки ни виться, а конец найдётся.
 
     Это почти детективная история. Не надо удивляться – вся история «Гавриилиады» и есть литературоведческий криминальный детектив: в 1828 году Пушкину пытались приписать горчаковскую «Гавриилиаду» (главы 2,3,4), а с 1861 года и до сих пор приписывают полежаевскую.      


               * * *

     Впервые о том, что Бибиков И.П. летом 1834 года привёз в свою семью в качестве гостя Полежаева, стало известно из статьи дочери Бибикова И.П., Бибиковой-Раевской Е.И. «Встреча с Полежаевым», опубликованной в 1882 году в журнале «Русский архив» (том 6, стр. 233-243).
     Сам факт появления в семье отставного полковника, проживавшего со своей семьёй в фешенебельном подмосковном Ильинском, унтер-офицера с его не вызывающей никакого уважения репутацией, известного также как стихотворца, скандализирующего своими стихами читателей, сразу вызвал у меня сомнение в своей достоверности. Тем более, что автору статьи в то время было всего шестнадцать лет, а людям свойственно воспоминания о своей далёкой юности чем-нибудь да приукрасить.
     Но стихи, посвящённые Полежаевым Екатерине Бибиковой и портрет Полежаева, написанный Екатериной Бибиковой, развеяли мои сомнения – Полежаев действительно гостил в Ильинском у Бибикова И.П. летом 1834 года.

     Но тогда вопрос: для чего это надо было Бибикову И.П.?
     Неужели его настолько замучили укоры совести, что он решил попытаться исправить судьбу человека, исковерканную его доносом в 1826 году, и для этого выхлопотал для него двухнедельный отпуск, привёз в свою семью и в это же самое время направил просьбу Бенкендорфу А.Х. о присвоении Полежаеву звания прапорщика? А что побудило Бенкендорфа А.Х. поддержать ходатайство Бибикова И.П. о производстве Полежаева в офицеры? А что побудило начальника Главного штаба 1-й армии Н.Н. Муравьёва в этой ситуации сообщить о засвидетельствованном ближайшим начальством унтер-офицера Полежаева усердии его к службе и хорошем поведении (явно не соответствующими действительности), и признании Полежаева «заслуживающим монаршего воззрения» (приложение № 7.7.)?
     Такое чудесное совпадение счастливых для Полежаева событий, несущихся с непостижимой для обычного разумения скоростью, было разрушено только на самом последнем этапе императорской резолюцией: «производством унтер-офицера Полежаева в прапорщики повременить».

     О Бибикове И.П. имеется довольно подробная информация в биографическом очерке уже не раз цитированного мною Баранова В.В. (приложение № 7.7.): 

     В конце июля в III Отделение поступил анонимный донос. Предметом его, главною мишенью был Московский университет, а в качестве показательной иллюстрации того, чему учат и как воспитывают студентов, в доносе фигурировал Александр Полежаев, студент, автор поэмы «Сашка». Выдержки наиболее резких мест поэмы прилагались к тексту доноса.
     <…>
     Автором доноса был И.П. Бибиков, отставной кавалерии полковник, в 1826 г. числившийся при герольдии.
     Через месяц, 25 августа того же года, высочайшим приказом, Бибиков был назначен в жандармский полк полковником же, и ему предписывалось «находиться при шефе жандармов и командующем императорскою главною квартирою генерал-адъютанте Бенкендорфе 1-м»*.

    * Бибиков Иван Петрович (1788-1856) из рязанских помещиков, отставной полковник, в 1826-1827 гг. агент Бенкендорфа. Данные формулярного списка: В службе юнкером Борисоглебского уланского полка – 1806 г.; прапорщик – 1807 г.; адъютант ген. Тормасова – 1809 г.; переведён в драгунский полк – 1810 г.; поручик – 1811 г.; штабс-капитан – 1812 г.; капитан – 1814 г.; назначен полицмейстером в Москву – 1814 г.; полковник – 1816 г.; зачислен по кавалерии – 1820 г.; уволен от службы 27 ноября 1821 г. В 1807 г. за Тереком и Сунжей против чеченцев и карабулаков был при взятии штурмом Ханкалы; в 1818 г. при осаде Эривани; а 1809 г. в Грузии против персиян; в 1810 г. в экспедиции под Ахалцых; в 1812 г. за Кобрин (орден Владимира 4-й степени); был под Малоярославцем и под Красным – (Анны 2-й степени); за Люцен – орден «Pour le m;rite». Формулярный список следующим образом отмечает имущественное его положение: за ним Рязанской губ. Данковского уезда 430 душ; за женой его, фрейлиной Софьей Гавриловной Бибиковой – Московской губ. Звенигородского уезда 320 душ.
     12 февраля 1826 г. Бибиков отправил А.Х. Бенкендорфу следующее письмо:

     «Милостивый государь, Александр Христофорович!
     В прошлом 1821 году, по расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам, я вынужден был оставить военную службу и переселиться в степные деревни, где досель и находился. Но известясь по ведомостям о постигшем Россию горе и вслед за оным о происшествиях, исполнивших сердце всякого верноподданного ужасною скорбью; я в отечественном порыве спешил прибыть сюда, дабы подвергнуть себя и слабые мои услуги к стопам Его Императорского Величества.
     Не имея другого способа к достижению сей цели, я обращаюсь к Вашему Превосходительству, яко к храброму нашему военному сотруднику и верному слуге престола, с живейшей моей просьбой довести искренние сии чувства до сведения Государя Императора.
     Я не смею избирать для себя рода службы и должности, всегда готовый принять на себя ту обязанность, какую начальство на меня возложит; но давно отставши от военной службы, не надеюсь потому быть в оной полезным, я бы предпочёл гражданскими трудами ознаменовать моё усердие с тем же рвением, с каковым в продолжение пяти кампаний проливал кровь свою за отечество.
     Из приложенного при сём указа об моей отставке вы усмотреть изволите, что я пять лет и три месяца выслужил в чине полковника, почему мне бы весьма лестно было перейти в гражданскую службу с чином Действительного Статского Советника. Но не дерзаю даже помыслить, что по заслугам моим осмеливаюсь ожидать награды сей от Государя Императора, но по велицей милости и по множеству щедрот его.
               Честь имею быть с совершенным почтением и истинною преданностью Вашего
               Превосходительства покорный слуга
                И. Бибиков

     13 февраля 1826 г. Николаем был дан указ Правительствующему сенату о пожаловании Бибикова статским советником с перечислением к герольдии (I отд., 1-й ст., 1826 г., № 75, св. 268). Вскоре после получения начальником 1-й кирасирской дивизии А.Х. Бенкендорфом назначения шефом жандармов и командующим главною императорскою квартирой, Бибиков привлекается им к работе в III Отделении. На его имя Бенкендорф пишет инструкцию с изложением основных принципов работы «высшей полиции» (см. Н.К. Шильдер, «Николай Первый», ч. 1, СПб., 1903, Приложения, стр. 781-782).
     В двадцатых числах июля Бибиковым передан для сведения по секретной части донос на Полежаева.    
(Баранов «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 69-73)

     Как видно из приведённой выписки, Бибиков И.П. на доносе 1826 года на Полежаева сделал себе карьеру, но как можно прочитать буквально через несколько страниц в том же биографическом очерке, его служба в жандармском полку длилась недолго:

     Больших лавров на жандармском поприще Бибиков не стяжал*. Уже в начале 1828 г. он был в отставке: полученное им наследство давало ему возможность безбедного существования в степном своём имении. Он был хорошо по тому времени образован, считал себя литератором, писал на досуге стихи. Дети его учились в Москве, куда на зиму перебиралась вся семья.
     * Указом 26 февраля 1828 г. полковник жандармского полка И.П. Бибиков увольняется в отставку (дело I отд., 2-го стола, № 117, св. 682, по рапорту генерал-адъютанта Бенкендорфа об увольнении от службы жандармского полковника Бибикова, 19 февраля 1828 г.).
(Баранов «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 109)

     Интересно, чем занимался Полежаев в 1833-1834 годах, имея в виду: что же могло заинтересовать в этом Бибикова И.П.?

     Ещё две выписки из биографического очерка Баранова В.В.:

     В конце января 1833 г. Московский полк возвращался с Кавказа. В апреле и мае полк уже стоял в г. Коврове Владимирской губернии*. Здесь во время длительной стоянки поэт познакомился и коротко сошёлся с Николаем Ильичом Шагановым. Сын ковровского купца, он получил некоторое образование, отличался большою любознательностью и начитанностью, позднее сотрудничал во «Владимирских губернских ведомостях» и других изданиях, в юные годы интересовался масонством. <…> Шаганов рассказывал, что поэт в это время старался заглушить своё горе и сильно пил. Шаганов на всю свою жизнь сохранил о Полежаеве светлое воспоминание. К сожалению, автографы Полежаева, во время длительной болезни Шаганова под конец его жизни, (он умер в 1877 г.), были расхищены и не сохранились**. К лету 1833 г. тем же походным порядком полк возвратился в столицу.
     * Расположение армий и отдельных корпусов в 1833 г.
     ** А.В. Смирнов «Уроженцы и деятели Владимирской губ., получившие известность на разных поприщах», вып. III, № 46, Владимир, 1908, стр. 101.
(Баранов «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 104-105)

     Незадолго перед отъездом в Рязанскую губернию поэт познакомился с А.И. Герценом, Н.П. Огарёвым и Н.М. Сатиным. Герцен только что окончил университет; он искал сближения с революционными и оппозиционными элементами, и Полежаев был для него находкой. [Воспоминания Герцена А.И. о Полежаеве – в приложении № 7.3 – С.Б.]. Образ бурно-пламенного поэта приобрёл в глазах студентов ореол мученичества. О нём ходили легенды. Из рук в руки передавались рукописные его тетради, и книжки его стихов предлагались в книжных лавках. В одну из встреч поэт поведал Герцену историю его ареста, сцену допроса его Николаем и отдачи в солдаты. К этому же кратковременному пребыванию поэта в Москве относится его сближение и частые встречи с поэтами Владимиром Игнатьевичем Соколовским* и Л.А. Якубовичем**.
     <…>
     Беглый характер носит относящийся к этому же времени отрывок о Полежаеве в дневнике Н.М. Сатина. В это время на его квартире жил Соколовский: «В одну из таких ночей он привёз ко мне Полежаева: я встрепенулся при имени, столь дорогом для тогдашних студентов: но увы, Полежаев был ещё пьянее, чем Соколовский… Это единственный раз, когда я видел этого замечательного во всех отношениях молодого человека»***.
     Не случайно Полежаев общается с Герценом, Огарёвым, Сатиным, художником Уткиным и Соколовским. Вся эта группа в следующем году арестовывается по доносу, будучи привлечена к делу «о пении противоправительственных дерзких песен», составленных Соколовским, и сослана в разные отдалённые места.
     Полежаев находился в это время вне Москвы: до июля 1834 г. – с полком – в Зарайске, а в июле – в подмосковном селе Ильинском, в семье Бибиковых.
     * Владимир Игнатьевич Соколовский (1808-1839) поэт, современник и друг Полежаева и Л.А. Якубовича, учился в Московском университете. С Полежаевым сблизился в 1833-1834 гг. В 1834 г. был арестован по делу о группе лиц, певших в Москве пасквильные песни (см. стр. 109). Три года пробыл Соколовский в Шлиссельбургской крепости. Здоровье его, уже ранее сильно подкошенное, было вконец надорвано. Энергичные хлопоты братьев В.И. выручили его из крепости: заключение было заменено ссылкою в Вологду. Здесь В.И. заведывал редакцией «Губернских ведомостей». Вскоре после освобождения поэт сделался жертвой жесточайшего запоя, повлекшего за собой чахотку. Поэт умер в 1839 г. в Ставрополе Кавказском. Главные произведения В.И. Соколовского: поэма «Мироздание» (1832), роман «Две и одна или любовь поэта» (1833), поэма «Хеверь» (1837). Не напечатаны: «Альма», «Рассказы сибиряка». Стихотворения его печатались с 1830 г. в «Галатее», «Библиотеке для чтения», «Литературном прибавлении к «Русскому инвалиду» и во многих альманахах и журналах.
     ** Лукиан Андреевич Якубович (1805-1939) второстепенный поэт, сотрудник журналов и альманахов 3-х годов, ближайший друг Полежаева. Он был сын разорившегося мелкого землевладельца Калужской губ. Отец его, Андрей Фёдорович, получил образование в Московском университете, сотрудничал в московских журналах, где помещал стихотворения и рассказы. «Приятное и полезное препровождение времени» (1798), «Ипокрена, или утехи любословия» (1800-1801), под ред. П.А. Сохацкого; служил некоторое время председателем Тульской гражданской палаты, а затем начальником Калужского почтового отделения, принимал участие в местном журнале, изданном в Москве («Калужские вечера», М., 1825). От него и сын его, Л.А., унаследовал тяготение к литературе, которой отдался всецело. Получая ничтожные гонорары, поэт буквально бедствовал, но не желал вступать на чиновную дорогу. Сближение его с Полежаевым следует отнести к 1828-1829 гг. – времени окончания Л.А. Благородного пансиона перед отправлением Полежаева на Кавказ. Якубович жил и в Петербурге, откуда два раза – в 1831 г. и в 1833-1834 гг. приезжал в Москву, где останавливался в семье С.И. Терпигорева. Возможно, что дружба Полежаева с Якубовичем укрепилась в Калужской губ., где стоял Тарутинский полк. Якубович сблизился со многими писателями, и его произведения охотно помещали в журналах и альманахах. Сближению способствовал его добрый, хотя и чудаковатый нрав. Его очень любил Пушкин и помещал его стихи в своём «Современнике». Стихотворения Л.А., неглубокие по содержанию, иногда наивные, не лишены достоинств формы: изящны и музыкальны. Отдельным изданием стихотворения его вышли в 1837 г. в Петербурге. Здоровье Якубовича было подорвано за годы нужды; в бедности умерли его мать и сестра. Полученное незадолго до смерти наследство не поправило его здоровья, и он умер в 1839 г., в один год с другом своим В.И. Соколовским, пережив лишь на год Полежаева.
     *** «Воспоминания Н.М. Сатина» («Русские пропилеи», т. I, под ред. М.О. Гершензона, 1915, стр. 200-201).
(Баранов «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 106-109)    
 
     Обратим внимание на слова:

     Не случайно Полежаев общается с Герценом, Огарёвым, Сатиным, художником Уткиным и Соколовским. Вся эта группа в следующем году арестовывается по доносу, будучи привлечена к делу «о пении противоправительственных дерзких песен», составленных Соколовским, и сослана в разные отдалённые места. 
     Полежаев находился в это время вне Москвы: до июля 1834 г. – с полком – в Зарайске, а в июле – в подмосковном селе Ильинском, в семье Бибиковых.
(Баранов «Биографический очерк» // Полежаев А.И. «Стихотворения». «Academia», М.-Л., 1933 г., стр. 109)   


     Итак, летом 1833 года Полежаев знакомится в Москве с кругом «прогрессивно-мыслящих людей», в том числе с Герценом А.И. и Огарёвым Н.П., а осенью того же года, в связи с переводом его по службе в Тарутинский егерский полк в Зарайске, прерывает общение с ними.
     Летом 1834 года Полежаева по месту его нового службы находит Бибиков И.П., человек, фактически поломавший ему судьбу (Полежаев, естественно, не знал об этом), и запускает фейерверк благодеяний: договаривается с начальством Полежаева, чтобы оно не препятствовало его нахождению вне казармы – для  беззаботного сочинения Полежаевым стихов и ведения задушевных бесед с Бибиковым И.П.; после чего договаривается с начальством отпустить на пару недель Полежаева с ним в Ильинское, чтобы он в более комфортных условиях смог продолжать беззаботно писать стихи. Далее, как я уже говорил, Бибиков И.П. пишет письмо Бенкендорфу А.Х. с просьбой о присвоении Полежаеву офицерского чина.
     Всему есть конец, но только не чудесам в этой истории. Пришло Полежаеву время возвращаться из Ильинского в полк. Вот как это возвращение описывает Киселёв-Сергенин В.С. в своём предисловии «Бесприютный странник в мире» к сборнику: Полежаев А.И. «Стихотворения и поэмы». «Советский писатель», Л., 1987 г., стр. 47: «Возвращаясь из «земного эдема» в прежний ад ненавистной солдатчины, Полежаев по дороге запил. Он где-то пропадал, его разыскали, водворили в полк. На сей раз это происшествие каким-то чудом сошло ему с рук».

     Я допускаю, что Бибиков И.П. мог испытывать угрызения совести за своё злополучное вмешательство в судьбу Полежаева и вполне могу представить, что в какой-то момент жизни он мог решиться несколько дней пообщаться с ним в Зарайске, предоставив тому передышку от казарменной жизни. Но ввести Полежаева в круг своей семьи в Ильинском – это для чего? Но писать ходатайство о присвоении Полежаеву офицерского чина Бенкендорфу А.Х., прекрасно осведомлённому о роли Бибикова И.П. в судьбе Полежаева – это не чересчур ли для бывшего жандармского полковника, замученного угрызениями совести?
     А получить полное понимание Бенкендорфа А.Х. в этом начинании? Что, Бенкендорфа А.Х. тоже замучили угрызения совести?
     А командиру Тарутинского егерского полка тоже досталось от угрызений совести насчёт Полежаева так, что он оставил безнаказанным его несвоевременное возвращение из отпуска?
     У них что: была одна совесть на всех?

     Сказать, что такое стечение обстоятельств – очень удивительно, значит, не сказать ничего! Естественно, здесь кроется какая-то загадка. И, конечно, должен быть единый стержень, объединяющий все эти действия – проще говоря, разгадка.

     Бибиков И.П. плотно «опекал» Полежаева, держа его при себе практически под полным контролем, с середины июня до середины июля 1834 года. Арест группы «прогрессивно-мыслящих» людей в Москве состоялся как раз в это же время: Огарёв Н.П. был арестован 10 июля, Герцен А.И. – 21 июля.
     Моя версия: Полежаев с подачи Бибикова И.П. написал донос на московскую группу находящихся под тайным надзором полиции людей, а чтобы он случайно не передумал и каким-то образом не разрушил операцию по их аресту, Бибиков И.П. несколько недель лично наблюдал за ним. Упомянутое же ходатайство Бибикова И.П. насчёт присвоения офицерского звания Полежаеву логично вписывается в схему поощрения доносчика, вступившего в сделку со следствием.

     Кто-то может подумать, что я нафантазировал. А вот и нет. Если хотите фантазий – рекомендую главу «Раскаяние» в книге Эткинда Е.Г. «Проза о стихах» (приложение № 7.10.), в которой филолог и историк литературы подробно и красочно описывает раскаяние Бибикова И.П. в содеянном им в 1826 году и объясняет присутствие Полежаева в его семье желанием Бибикова И.П., при положительном разрешении его ходатайства перед Бенкендорфом А.Х., выдать за Полежаева замуж свою дочь:

     Мария Михайловна не могла уснуть – ночной разговор с мужем был тяжелым. Зачем он привёз в Ильинское Полежаева? Что за глупые шутки – какой-то солдат будет мальчиков обучать гимнастике! Вот солдат и обучил! Неужели Иван Петрович намеренно всё подстроил – чтобы Катенька увлеклась Полежаевым, а тот от любви потерял голову? Да и могло ли случиться иначе? Знаменитый стихотворец, герой Кавказа, простой солдат, под грубым мундиром которого бьётся романтическое сердце, к тому же окружённый ореолом гонений. Она красива и чиста, у неё отзывчивая, страстно-самоотверженная натура. Могло ли случиться иначе? Она не видит мужчин, Полежаев должен был поразить её воображение и овладеть её душой; а он, мог ли он не забыть обо всём, увидев Катеньку? Теперь это случилось. Катенька весь вечер плакала на материнской груди <…>
     <…>
     Единственную дочь выдать за солдата? Пусть он поэт и герой, но ведь солдат... К тому же, по слухам, страдает запоями. Положим, она исцелит его все искажения, все уродства в нём от одиночества: подле него никогда не было женщины; ведь и мать он пяти лет потерял... Но для неё, возможно ли для неё счастье с человеком тяжёлым и угрюмым, который придавлен многолетним рабством? Она девочка, он же, несмотря на свои тридцать лет, – старик. А случись, что он узнает... 
     Мария Михайловна от ужаса выпрямилась в постели, потом наскоро оделась и выбежала в сад. Если узнает он?.. Если узнают Катенька, Саша? С детства ей запомнились слова, которые однажды произнес дед: «Убийцу всегда тянет к месту преступления». Зачем Бибиков отыскал Полежаева среди солдат Тарутинского полка, зачем привёз его? Заговаривать с мужем об этом она боялась, за две недели ни о чём и не спросила. Имя «Александр Полежаев» ей было знакомо с давних пор – об этом студенте и поэте она слышала от Ивана Петровича ещё лет восемь назад, позднее муж любил декламировать его стихи и гордился им, как сыном.
    В кабинете Бибикова горел свет. Неужели и он не спит? Мария Михайловна заглянула в окно: Бибиков писал за конторкой. Она вернулась в дом и прошла к нему. «Что нам делать?» – спросила она задыхающимся шепотом. Бибиков поднялся: 
     – Она его любит, Маруся, и против судьбы не пойдёшь. Кто виноват в этой беде, спорить не будем... Может быть, и я: что ж, привёз Полежаева в Ильинское. Но, может быть, беда не так велика? Ты ведь тоже его полюбила. Он умен, горяч, храбр, одарён свыше, ласков.
     – Ты сам говорил о запоях... 
     – Он так смотрит на неё! До вина ли ему теперь? Он пил с горя, от одиночества, от унижений. Пить он больше не будет.
     – А если... если узнает?..
     Бибиков отвернулся и долго смотрел в окно. Потом сказал: 
     – Перед ним я не виноват. Благодаря мне, Маруся, он теперь человек. Кем бы он был? Смутьяном и распутником. А сколько вреда нанёс бы отечеству?
     Мария Михайловна не возражала мужу. Перед её глазами было лицо измученного рабством и униженностью молодого человека, до срока ставшего стариком. Иван Петрович Бибиков спас его? От чего спас – от молодости, от свободы, от здоровья, от друзей? Всякий раз, когда ей приходила мысль: «А вдруг он узнает?» – она цепенела, каменела, умирала от ужаса. В этот грозный миг она потеряет и мужа, и дочь, и сына. Жизнь кончится. То письмо она помнила. Почему тогда она не вырвала его из рук Бибикова, не сожгла, не истребила его?   
     <…>
    После этого доноса автор его, Иван Петрович Бибиков, был повышен в чине и назначен полковником в жандармский полк, он стал эмиссаром при шефе жандармов генерал-адъютанте Бенкендорфе. После этого доноса Александр Полежаев, автор «Сашки», был обречён на казарменную жизнь, на унижения и горечь многолетней солдатчины. Мария Михайловна не зря умирала от ужаса при мысли: «А вдруг он узнает?»
     Можно ли, после всего этого, чтобы Бибиков стал тестем Полежаева? Чтобы жертва породнилась с палачом, полагая его благодетелем?
     Бибиков повернулся от окна к жене и, показав на конторку, сказал:
     – Вот я и делаю единственно возможное – пишу Бенкендорфу. Опять пишу. Может быть, граф нам поможет. Напиши и ты ему записку, напомни о родстве с ним, попроси. И я буду униженно просить. Если Полежаеву дадут офицерское звание, мы спасены. Тогда и брак возможен, и даже...
     – Что «даже», Иван? 
     – Даже если он узнает о том, первом, письме, будет не так страшно.
(Эткинд Е.Г. «Раскаяние (А. Полежаев. «Раскаяние, 1834)» // Эткинд Е.Г. «Проза о стихах». «Знание», СПб., 2001 г., стр. 355-378)

     Полный абсурд, конечно, чтобы отец-полковник в отставке и мать-фрейлина, имеющие на двоих 750 душ крепостных, всерьёз рассматривали возможность выдать свою единственную дочь замуж за нищего унтер-офицера без роду и племени, да к тому же известного пьяницу и дебошира!

     И ведь именно о невозможности этого события писала сама дочь Бибикова И.П., которую, по версии Эткинда Е.Г., планировали выдать замуж за Полежаева (приложение № 7.5.):

     Родные от меня не скрыли из бурной жизни Полежаева то, что при строгом нашем воспитании, можно было сказать девушке моих лет, т.е. знала я лишь одну половину несчастных наклонностей, испортивших его жизнь и преждевременно сведших его в могилу. Но и одной половины было достаточно, чтоб убедить меня, что общая будущность для нас немыслима. Семья, общество, сам рассудок непреодолимой преградой разделяли нас. На чт; мне было будущее? Я полной жизнью жила настоящим.
(Бибикова-Раевская Е.И. «Встреча с Полежаевым» // «Русский архив», 1882 г. Том 6, стр. 240)

     Но ведь зачем-то этот бред Эткинду Е.Г. понадобился! Зачем?
     Ответ может быть только один: для сокрытия чего-то, что само собой напрашивается, но чего признавать не следует, а «массовому читателю» даже догадываться об этом не положено.

     Но это о читателях вообще. А мои читатели наверняка готовы спросить у меня: вся-то эта история какое отношение имеет к «Гавриилиаде»?
     Ответ простой: самое непосредственное.

     Полежаев доносчиком по своей инициативе не был. Его к этому принудил Бибиков И.П., угрожая в случае отказа «донести куда следует» о полежаевской «Гавриилиаде». Полежаев, конечно же, не желая ещё раз попадать под жернова императорского гнева, дал требуемые Бибиковым И.П. сведения. И именно поэтому ходатайство Бибикова И.П. о присвоении Полежаеву офицерского чина нашло мгновенную поддержку в лице Бенкендорфа А.Х., по просьбе которого, конечно же, и была дана соответствующая характеристика на Полежаева от военного министра.

     Полежаев написал своего «Сашку» после выхода в свет первой главы «Евгения Онегина», а «Гавриилиаду» после того, как до него дошли слухи о будто бы написании «Гавриилады» Пушкиным.

     И это не беспочвенное утверждение.


               * * *

     В 1831 году состоялось расследование резонансного для того времени «дела Сунгурова».

     Начиналось оно как бы из ничего:

     В 1831 г. в Московском университете существовал дружеский и, разумеется, вольнолюбиво настроенный, студенческий кружок. Участники его рассуждали о духе времени, который есть «дух переворота», о республике, о конституции, сочувственно отзывались о польском восстании, поскольку поляки угнетены (хотя кружковцам и не нравилась идея польской независимости), выражали негодование на правительство, оставившее студентов на второй год из-за холерной эпидемии, и т.п. Смутно бродила идея о создании какого-нибудь объединения. Сперва подумывали о философском обществе, чтобы позднее на его базе можно было составить другое, тайное «Общество друзей», с целью введения в России конституции («просвещением», «действием на народ» и т.д.). Такой план имелся у Я.И. Костенецкого и у П.А. Кашевского, а А. Кноблох сочинял конспиративную азбуку, но «общество так и не составилось, сперва по недостатку средств» и времени, а потом в связи с действиями Сунгурова.
     Н.П. Сунгуров, отставной чиновник 12-го класса и совладелец ресторана Бушара на Кузнецком мосту, человек уже взрослый (26 лет) и женатый (у него было имение в 380 душ в Арзамасском уезде Нижегородской губернии), вместе с Ф. Гуровым, которого он называл своим побочным братом, сойдясь с участниками кружка, начал, как вспоминал потом Я. Костенецкий, заводить со студентами «разговоры о деспотизме, о взяточничестве нашего чиновничества, о казнокрадстве даже министров, их глупости и подлости, о бедствиях народа, несправедливости судей и прочих возмутительных предметах.
(Бокова В.М. «Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети XIX в.». «Реалии-Пресс», М., 2003 г., стр. 600-601)

     Вспоминает один из участников, Костенецкий Я.И.:

     С грустью приступаю к воспоминанию о том событии, которое в своё время наделало много шуму в Москве и которое имело роковое значение в моей жизни.
     Вскоре после Маловской истории появился на лекциях нашего факультета, в роде вольного слушателя, некто Фёдор Гуров, будто бы побочный брат проживавшего в Москве помещика Тамбовской губернии Сунгурова. Он был лет двадцати пяти, с большими серыми глазами, блондин и небольшого роста, большой весельчак, шутник до сквернословия, и пописывал стишки самого вольного содержания. Сначала он познакомился на лекциях с товарищем моим по гимназии Полоником, который потом познакомил и меня с ним и, после нескольких свиданиях на лекциях, Гуров пригласил меня к себе в дом. Мы пошли в нему вместе с Полоником, который уже бывал у него прежде, и Гуров познакомил меня со своим братом Сунгуровым, жившем в собственном доме на Кузнецком мосту. Сунгуров был мужчина лет тридцати, маленького роста, блондин, с быстрыми, вечно бегающими глазами, закрытыми золотыми очками. Он имел жену, женщину ещё молодую, но простую и необразованную, кажется, бывшую его крестьянку, и двух малюток мальчиков. Квартира у него была большая, хорошо меблированная; жил он очень прилично, имел хороший стол, экипаж, прислугу, всю обстановку, обнаруживавшую в нём богатого и порядочного человека, которая в глазах неопытного и мало знающего свет юноши, придавала ему особенную важность и значительность.
     Тот же Полоник познакомил с Гуровым и Антоновича*, который также был введён им в дом Сунгурова. Сунгуров принимал нас очень хорошо, был с нами очень любезен, познакомил со своей женой, за которой Антонович тотчас же начал ухаживать, просил бывать у него почаще и запросто, и мы, разумеется, очень рады были такому знакомству, где всегда можно было провести приятно время, и стали посещать его, то вместе все трое, то есть я, Антонович и Полоник, то по одиночке, как случится. Кроме нас, посещали ещё Сунгурова: полковник Козлов, человек средних лет, с орденами на шее, тоже тамбовский помещик и человек очень образованный; офицер из Польской армии поручик Седлецкий и несколько других разного звания лиц. Иногда я встречал в его доме и бывшего тогда Московского обер-полицмейстера Муханова, с которым, как мне казалось, Сунгуров был в хороших отношениях.
     Во время наших посещений, а особливо вечерних, Сунгуров, а особливо Гуров, часто заводили с нами разговоры о деспотизме, о взяточничестве нашего чиновничества, о казнокрадстве даже министров, их глупости и подлости, о бедствиях народа, несправедливости судей и прочих возмутительных предметах. При этом, в особенности Гуров отличался своими неистовыми выходками против правительства и царской фамилии, читал на счёт их своего сочинения стихи, рассказывал про них самые скандальные истории, и проч. и мы, разумеется, согласны были почти со всеми этими мыслями. Не говоря уже о том, что недостатки и злоупотребления тогдашнего нашего правительства были слишком очевидны для каждого, сколько-нибудь образованного человека, а тем более для студентов, знакомых уже достаточно с образом правления других государств, личные действия правительства в отношении студентов тоже сильно нас раздражали. Ещё было в свежей памяти студентов, как поступил покойный Государь с даровитым и ни в чём не повинным** Полежаевым; к тому же Государь никогда не посещал университета, и между нами было убеждение, что он нас ненавидит. Говорили, что он считает студентов бунтовщиками и даже не ездит мимо университета. В это же время, т.е. в 1837 году, началась Польская революция. Погодину, который в этом году начал было читать лекции Польской истории, было запрещено читать их. Без всякого сомнения, лекции Погодина раскрыли бы нам всю истину отношений России к Польше, всё коварство поляков, всю их ненависть к России и к Русской вере, и показали бы необходимость и справедливость тогдашней войны с ними. Но запрещение чтения таких лекций студенты приняли за боязнь, чтобы не обнаружились жестокости против поляков, и поэтому студенты, зная только поверхностно эту историю и руководствуясь то состраданием к угнетённым, то внушениями товарищей поляков и немцев, считали войну эту несправедливою, варварскою и жестокою: в поляках видели страдальцев за родину, а в правительстве нашем – жестоких тиранов, деспотов.
     * Платона Александровича, бывшего в следующее царствование попечителем Киевского учебного округа. П.Б.
     ** ? П.Б.
(Костенецкий Я.И. «Воспоминания из моей студенческой жизни» // «Русский архив, 1887 год, № 5, стр. 73-75)
    
     Сразу надо сделать оговорку:
1. В выписке присутствует допущенная редактором «Русского архива» Бартеневым П.И. ошибка – восстание в Польше началось не в 1837, а в 1830 году.
2. Знак вопроса во второй сноске – редакторский, т.е. поставленный Бартеневым П.И.

     Итак, летом 1831 года Полоник написал донос, по которому было арестовано 26 человек. Сунгуров и Гуров были лишены чинов и дворянства и сосланы на вечные каторжные работы в Сибири. Сунгуров предпринял неудачную попытку побега, был наказан плетьми и умер на Нерчинских рудниках. Всех осуждённых студентов Московского университета отправили служить рядовыми в дальние гарнизоны, но с правом выслуги в первый офицерский чин.

     Герцен А.И. и Огарёв Н.П. организовали в Московском университете подписку в поддержку сосланных в солдаты студентов, за что за ними был установлен негласный надзор.

     Существует версия, что Сунгуров был провокатором тайной полиции, от которого она в ходе следствия отреклась из-за бездарной организации им порученного ему дела.

     Но в данном деле интересна не истинная роль в нём Сунгурова, а одна небольшая деталь:

      Дело о «тайном обществе» Сунгурова было найдено М.К. Лемке, во время его работы в Архиве III Отделения. Он собственноручно скопировал документы этого дела, с целью дать о нём в ближайшем будущем статью. Отвлечённый другими делами, он предоставил весь добытый им материал в моё пользование, за что я и приношу ему свою глубокую благодарность.
     <…>
     Кроме доноса, Поллоник, в виде иллюстрации, представил гр. Апраксину стихи под названием «Небесное мгновенье», подписанные Пушкиным*, но сочинённые, по словам Поллоника, Гуровым. Стихи эти не имеют никакого отношения в политике, а «дерзость» их заключается в шутливом и пошловатом изображении «Творца мира».
     * А. Костенецкий говорит, что их приписывали Полежаеву.
(Эйхенбаум Б. «Тайное общество Сунгурова (по неизданным документам из архива III Отделения Е.И.В. канцелярии)» // «Заветы», 1913 г., № 3, стр. 15, 20-21)      

     Это первое упоминание о нужном нам следе.

     И ещё одна, самая интересная выписка в связи с «делом Сунгурова», на этот раз из книги Воронина И.Д. «А.И. Полежаев. Жизнь и творчество» (1979 г.), который, судя по его словам, ознакомился с текстом стихотворения «Небесное ликование» и считает его однозначно полежаевским – приложение № 7.9.:

     Прежде чем перейти к разбору поэмы «Сашка», следует остановиться ещё на одном произведении, вышедшем из стен университета несколько ранее «Сашки». В следственном деле о тайном обществе Сунгурова (1831 г.) сохраняется стихотворение под названием «Небесное ликование», насыщенное фривольными атеистическими мотивами*.
     Привлечённый по делу Сунгурова Ф. Гуров относительно этого стихотворения показывал, что «те стихи не собственного его сочинения, а достал оные в 1824 году от студента Московского университета Полежаева, и как в то время он, Гуров, был ещё малолетен, то легко мог впасть в заблуждение, однако же за всем тем никогда не мог читать оные без содрогания. Студенту Полонику списал он, Гуров, их по просьбе его во время лекции наизусть, единственно с тем намерением, чтобы получить от него доверенность… Сие показание Гуров утвердил и на очных ставках с Полоником»**.
     Из этого дела видно, что к университетскому периоду жизни Полежаева относятся и его связи с некоторыми людьми сунгуровского круга. Николай Сунгуров, а также и Фёдор Гуров обучались в Московском университете в то же самое время, когда и Полежаев.
     Сам Сунгуров поступил студентом в университет в 1822 году, проучился два года и в 1824 году по личной просьбе был уволен***.
     Гуров (сын отставного лейб-гвардии ротмистра казачьего полка) поступал в московский университет дважды. Первый раз он был принят на нравственно-политическое отделение в 1823 году****, слушал лекции профессоров почти три года и, не окончив курса, в марте 1826 года по личному прошению был уволен из университета. В мае того же года Гуров зачислен на военную службу. Будучи военным, он находился при главной квартире 1-й армии в г. Могилёве. В 1829 г. Гуров опять по личной просьбе, из-за плохого состояния здоровья, уволился из армии, а в 1830 году, уже в чине отставного подпрапорщика, вновь подал заявление в Московский университет о разрешении ему продолжать прерванное в 1826 году обучение. Его просьба была удовлетворена*****.
     В университетском деле Гурова сохраняется его подписка, данная начальству: «Я, нижеподписавшийся, сим объявляю, что я ни в какой масонской ложе, и ни к какому тайному обществу, ни внутри империи, ни вне её, не принадлежу и обязываюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь. К чему подписуюсь студент политехнического отделения Фёдор Гуров».
     Однако неожиданный уход Гурова из университета в марте 1826 года, т.е. незадолго до его окончания, и затем перемена места жительства могут служить основанием предполагать, что это предпринято им во избежание правительственных репрессий, усилившихся после восстания декабристов, что Гуров ещё в первый период своего обучения в университете проявлял интерес к деятельности тайных обществ. В этой связи следует рассматривать и его общение с Полежаевым в 1824 году.
     Анализ стихотворения «Небесное ликование», сопоставление его с произведениями Полежаева дают, как нам кажется, полное основание считать это произведение полежаевским.
     Оно вполне соответствует политическим взглядам и творческой манере Полежаева и прежде всего характеру его атеизма. Более того, в стихотворении есть строки, которые органически вошли в последующие произведения Полежаева. Так, например, в характеристике отношений простых людей к «Богу-отцу» говорится:

Тебя весь мир хоть обожает,
Но смертный лишь один не чтёт…

     И далее, об отношении смертного, т.е. человека, к «Божьей матери» и «Богу-сыну»:

Богиней Марию не чтёт,
Смеётся над твоим он сыном,
Всех меряет своим аршином,
И враки – это, говорит…

     В поэме «Сашка» имеются следующие строки, характеризующие отношение его автора к религии:

И как учёный муж Платон
Его с Сократом ни учили,
Чтобы бессмертью верил он,
Он ничему тому не верит:
«Всё это сказки», – говорит,
Своим аршином Бога мерит
И в церковь гроша не дарит…

     Разумеется, стихи «Небесного ликования» менее совершенны в сравнении с лучшими строфами «Сашки», но в них уже виден Полежаев-атеист, Полежаев со столь характерными для его стиля просторечиями, юмором, сопровождаемым эротическими картинами, весьма специфичными для первого периода его творчества. Божественная троица рисуется поэтом в сниженных тонах: Бог выпивает, обманывает. Архангел Гавриил так же, как и у Пушкина, выступает соперником Бога-отца. Стихотворение было написано никак не позднее 1824 года, а может быть, и значительно ранее; возможно, что это и есть одно из тех, о которых сам поэт говорит в «Сашке», указывая, что он «рифмы стал кропать» ещё чуть ли не с пансионного периода и, во всяком случае, задолго до «Сашки». Однако «Небесное ликование» не могло быть создано до 1821 года, времени написания А.С. Пушкиным «Гавриилиады». «Небесное ликование» было навеяно атеистической поэмой Пушкина.
     Нет сомнения, что и замысел поэмы «Сашка» возник у Полежаева в связи с появлением в печати начала романа Пушкина «Евгений Онегин».

     * Филиал Ц.Г.В.И.А. в Ленинграде.
     ** Цитирую по рукописи сотрудницы рукописного отдела Ленинградской публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина Л.А. Мандрыкиной. За оказанную любезность автор приносит Л.А. Мандрыкиной искреннюю благодарность.
     *** Архив Московского университета, фонд правления, 1824, 2 стол, д. 57, л. 1.
     **** Архив Московского университета, фонд правления, д. 313, л. 1.
     ***** Там же, фонд правления, 1831, 1 стол, д. 67, л. 1.
(стр. 106-108)


     Вот он, реальный след реальной полежаевской «Гавриилиады».

     Конечно, в данном случае это ещё не тот вариант «Гавриилиады», который сегодня хорошо известен, а некий предварительный – юношеская проба пера по кощунственной тематике, который потом, уже после того, как до Полежаева дошла информация о следствии над Пушкиным по поводу приписываемой ему горчаковской «Гавриилиады», был доведён им до современной редакции.

     Следствие по делу о горчаковской «Гавриилиаде» (главы 2,3) велось во второй половине 1828 года и завершилось известной резолюцией Николая I от 31 декабря того же года. Московский пехотный полк, в который Полежаев был переведён 2 января 1829 года после инцидента с фельдфебелем в Бутырском пехотном полку, в январе же и начал продвижение на Кавказ.
     Информацию о «пушкинской» «Гавриилиаде» Полежаев получил либо на Кавказе, либо в Москве. Для написания «Гавриилиады» ему достаточно было нескольких дней.

     Не вижу ничего невероятного в предположении о том, что Герцен А.И. и Огарёв Н.П. во время их общения с Полежаевым в 1833 году имели возможность прочитать его «Гавриилиаду».

     Бибиков И.П. всерьёз интересовался поэзией – для этого достаточно вспомнить эпизод из воспоминаний Бибиковой-Раевской Е.И. (приложение № 7.5.), когда он дописал несколько строф в стихотворение Полежаева для Бенкендорфа А.Х.; а имея ввиду, что именно неформатная поэзия Полежаева послужила трамплином для карьеры Бибикова И.П. в ведомстве Бенкендорфа А.Х., можно с полным основанием предполагать, что, когда в его руки попала полежаевская «Гавриилиада», он решил вторично за счёт Полежаева проявить себя.
 
     Хотя, скорее всего, действовал Бибиков И.П. в данном случае изначально по заданию Бенкендорфа А.Х.
     В этой связи интересен перевод Полежаева в Тарутинский егерский полк в Зарайск в сентябре 1833 года: не было ли дистанцирование Полежаева от московской группы началом хорошо продуманной комбинации по её разгрому?

     «Гавриилиада» стала средством шантажа Полежаева Бибиковым И.П. Полежаев, получивший сногсшибательный удар за «Сашку», был, можно не сомневаться, «готовым на всё», лишь бы не нести ответственность за «Гавриилиаду».   
     Полежаеву за его донос на его московских знакомых было обещано «забыть» о сочинительстве им богохульной поэмы, а в виде бонуса – похлопотать о присвоении ему офицерского чина.
 
     И, как ни удивительно, оба эти обещания были выполнены в полном объёме.

     С тех пор никто и никогда публично не вспоминал о написанной Полежаевым «Гавриилиаде».

     И офицерский чин Полежаев получил, правда, не сразу, а через три с лишним года, в 1837 году, когда он опустился до крайней степени наплевательского отношения к своей жизни – как я считаю, не в последнюю очередь из-за тяжести греха вынужденного предательства – но ведь получил; правда, мундир прапорщика достался ему только в гробу.