Милый ангел

Среда

19 октября 1960 года

Ничто меня не радует, даже дневник. Хорошо еще, исписанные тетради теперь в надежном тайнике под потолком.

Гарольд снова взялся за старое, а я так тоскую по Дункану, что проиграла старому козлу если не войну, то одну битву. Больше я не хожу наверх в душевую — моюсь в ванной возле прачечной. Каждый раз, когда мне приходится подниматься наверх, кожа покрывается мурашками, а волосы встают дыбом. Однажды я шла наверх, выглянула из-за угла и увидела, что лампочка в коридоре не горит и дверь туалета плотно прикрыта. Тьма кромешная, ужас.

— Шлюха! — зашипел Гарольд из темноты. — Шлюха!

Теперь собираюсь купить насадку для душа, трубы и шланги, и попробовать своими руками соорудить душ. Я спрашивала у миссис Дельвеккио-Шварц, не был ли он установлен внизу раньше, но в последнее время она всегда не в духе. Вряд ли она вообще слышала, что я спросила. Неблагоприятное влияние усиливается, только и сказала она, и то неразборчиво. Отсюда следовало, что воскресные свидания прекратились. Но Фло по-прежнему бывает в воскресенье у меня. Правда, азбука ей пока не дается.

Тоби уезжает на все выходные, усердно строит хижину на участке у Уэнтуорт-Фоллс, а в будние дни занимается с Пэппи, которая твердо решила сдать экзамен уже в нынешнем году, к концу ноября. Я тоже пыталась давать ей уроки, но мне математика дается так легко, что я просто не могу понять человека, который с трудом выполняет простейшие арифметические действия. Нет, я не прирожденный педагог, это точно. А Тоби оказался на удивление терпеливым и внимательным. Я в восторге. Вдвоем они просиживают часами каждый день, с понедельника по пятницу. С Пэппи все в порядке, только устает.

Благодаря Клаусу я теперь умею готовить европейские блюда, благодаря Налю и Пэппи освоила индийскую и китайскую кухню. Как ни странно, для себя одной готовить я не удосуживаюсь. Свои кулинарные таланты я приберегаю для немногочисленных гостей. Например, для Джим и Боб. Они приходят ко мне по вторникам, иногда с адвокатом Джои и ее подружкой Берт. Я узнала их настоящие имена. Джим на самом деле зовут Джемайма — на ее месте я бы тоже ненавидела свое имя. Родители пошли на поводу у моды, даже не задумавшись о чувствах ребенка! Боб и Берт — обе Роберты, Джои — Джоанна. После страшной ночи в полиции Фрэнки (на самом деле Фрэнсис) уехала из Кросса и теперь живет где-то в Драммойне — из-за бедняжки Оливии, которую перевели из психиатрической лечебницы Розелл в другую, в Каллан-Парк. Она совсем спятила, несчастная, — просто ушла в свой мир. Но Фрэнки в отличие от родных не бросила ее. Трогательно, правда?

Пригласив Норма однажды на ужин — жареная рыба с картошкой и овощами, чтобы не смущать незнакомой едой коренного австралийца, — я узнала, что слухи о Фрэнки и Оливии все-таки расползлись и полицейские Кингс-Кросса возмущаются и стыдятся коллег. Да, копы — словно народ: среди них попадаются и хорошие люди, и плохие, и просто равнодушные. Местные полицейские не трогают лесбиянок: они не считают их проститутками и заодно умудряются приструнить пуритан. По-моему, консерваторы наиболее опасны — они мутят воду, борются с неизбежным, а политики поддерживают их в корыстных целях. Остерегайтесь людей, склонных к политическим играм: в них амбиции сочетаются с отсутствием таланта. Политики — это неудачливые адвокаты, учителя, даже официанты.

Хватит митинговать, Харриет Перселл!

Джим и Боб я рассказала про выходки Гарольда, и они мне поверили.

— Как думаете, в прачечную он не полезет? — с дрожью спросила я.

Джим подумала и покачала головой:

— Нет, вряд ли, Харриет. Он точно приклеен к этажу миссис Дельвеккио-Шварц, это центр его вселенной. Просто ему не терпится поссорить тебя со старухой. Если бы он и вправду был способен тебя прикончить, он бы уже попытался.

— Он и вас ненавидит, — мрачно сообщила я.

— Да, как любой консерватор. Он просто завидует нам и понимает, что для старухи ты гораздо важнее, чем мы.

Джим — удивительный человек. Она сидела прямая как струнка и крепкая как пружина, стройная и мускулистая, и ее угловатое лицо было скорее мужским, чем женским. Неудивительно, что все вокруг считают ее мужчиной, когда она мчится на своем «харлее», а Боб сидит у нее за спиной: лихой мотоциклист, затянутый в кожу, вместе с подружкой. Мне даже ясно, почему родители Боб, люди пожилые и довольно простые, до сих пор не сообразили, что Джим женщина. Это очень умно с их стороны!

Джим предложила мне помочь с оборудованием душевой.

Понедельник

7 ноября 1960 года

Итак, теперь я официально числюсь старшей лаборанткой рентгенологической лаборатории при травматологическом отделении. Крис ушла от нас в прошлую пятницу после прощальной вечеринки, организованной ее подругой, которая раньше была плаксивой и капризной, а теперь так и порхает — потому что втайне надеется последовать примеру Крис в будущем году. Константин (шеф-повар из румынского ресторана) влюбился в нее по уши. Крис объявила, что «радостное событие» уже не за горами, и все присутствующие мужчины заулыбались, а женщины заахали и захихикали, всплескивая руками. К счастью, продолжить вечеринку помешала пара экстренных вызовов, и мы вернулись к работе.

На мое место взяли новую лаборантку — женщину постарше меня, более опытную, но помолвленную со старшим стажером и потому не рвущуюся к власти. Ее зовут Энн Смит, ей предстоит долгая помолвка, потому что доктор Алан Смит (удобно, и фамилию не придется менять!) из тех, кто ставит карьеру превыше женитьбы. Но почему на ответственный пост назначили меня? 
— Вы превосходно работаете, мисс Перселл, — сказала сестра Агата. Я вся обратилась в слух, застыв возле ее стола. — Я решила заменить мисс Гамильтон вами, потому что вы энергичны, очень организованы и умеете быстро принимать решения, а в травматологии это качество особенно ценно.

— Да, сестра. Спасибо, сестра, — машинально ответила я.

— Вот только… — зловеще начала она.

— О чем вы, сестра?

— Вы, случайно, не собираетесь замуж, мисс Перселл?

Не удержавшись, я усмехнулась:

— Нет, сестра, могу вас заверить: замуж я не собираюсь.

— Превосходно, превосходно! — Она наконец улыбнулась. — Можете идти, мисс Перселл.

Начальствовать — совсем не то что просто работать. Крис была отличным специалистом, но я всегда считала, что ее методы руководства далеки от совершенства. Теперь я смогу все сделать по-своему, конечно, если не будут возражать старшая сестра-хозяйка и сестра Агата.

Все эти перемены означают, что мне придется выходить на работу к шести часам утра, с восьми утра до четырех дня пользоваться помощью младшей лаборантки и ждать, когда Энн заступит во вторую смену, в которую раньше работала я. Не думаю, что Энн по душе такой расклад, ну и черт с ней. Если не нравится, что видеться с Аланом придется реже, пусть увольняется. Видите, что делает с людьми власть? Я превращаюсь в бесчувственную стерву.

Пятница

11 ноября 1960

(мой день рождения)

В седьмом часу утра я подслушала один любопытный разговор старшей сестры-хозяйки и главного управляющего больницы. Только Богу известно, что делал на работе в такой час главный, а сестра-хозяйка, похоже, вообще не знает слов «конец дежурства».

— Ни за что бы не поверила, что доктор Бладуорти способен на такое, — сдержанно произнесла сестра-хозяйка прямо за нашей дверью.

Что такого натворил доктор Бладуорти? Специализация этого патологоанатома — кровь. Странно, порой фамилии в точности соответствуют профессиям. К примеру, у нас есть невропатолог по фамилии Брейн[8].

— Да уж, вышла форменная истерика! — со смешком согласился главный. — Может, теперь эти клушки из столовой для сестер научатся для разнообразия заниматься своими делами.

— Сэр, — отозвалась сестра-хозяйка таким тоном, что на нашей аппаратуре едва не образовались сосульки, — насколько мне известно, в столовой для врачей клуш и того, и другого пола не меньше. Если я ничего не путаю, однажды мистер Нейсби-Мортон раскудахтался так, что вы не знали, куда деваться от стыда.

Последовала минутная пауза, потом снова голос главного:

— Знаете, сестра, когда-нибудь последнее слово все-таки останется за мной! Я докажу, что я не клуша, а бойцовый петух! Всего хорошего, мэм.

Вот это да! К дьяволу дни рождения. Просто съезжу сегодня в Бронте.

Среда

23 ноября 1960 года

Сегодня видела Дункана. Профессор Шегрен из Швеции читал лекцию о гипотермических методах исследования и устранения сосудистых нарушений мозга. Послушать ее пожелал чуть ли не весь персонал Королевской больницы, но наша лекционная аудитория вмещает всего пятьсот человек, поэтому за каждое место велись ожесточенные битвы. Приезжий швед — нейрохирург с мировым именем и репутацией основоположника гипотермических методов, при которых у пациента сердечный ритм и кровообращение замедляются настолько, что позволяют устранить аневризму, провести шунтирование и так далее. Как начальница рентгенологии «травмы», я имела право занять место в зале, но не думала, что сидеть придется между медсестрой нашего отделения и мистером Дунканом Форсайтом. Вот это была мука! Мы невольно соприкасались, весь мой правый бок горел еще несколько часов после лекции. Дункан приветствовал меня кратким кивком, но без улыбки, а потом то смотрел на лектора, то негромко переговаривался с сидящим с другой стороны мистером Нейсби-Мортоном.

Рядом с медсестрой сидела сестра Тесорьеро из детской травматологии, и между ними, как всегда, вспыхнула ссора.

— Я-то делом занята, — говорила Мария О'Каллахан, — а вот вы, палатные сестры, — чистейшая декорация. Только увиваетесь вокруг штатных врачей, смотрите им в рот да подсовываете сандвичи с помидорами, когда простые смертные едят хлеб с арахисовым маслом!

— Тсс! — прошипела я. — Не видите, кто сидит рядом со мной?

Сестра «травмы» только хмыкнула, а сестра Тесорьеро в испуге прикрыла рот ладонью. Ее обожаемый мистер Форсайт, глава детской травматологии, вряд ли станет и впредь жевать сандвичи с помидорами, если узнает, что в это время простые смертные довольствуются арахисовым маслом. Он ведь такой порядочный.

Я уже подумывала зажать рот ладонью и убежать, притворившись, что меня тошнит, но все мы сидели в самой середине длинной скамьи, и такое бегство привлекло бы ко мне больше внимания, чем хотелось бы.

Лекцию я совсем не слушала и, как только она закончилась, вскочила и поспешила вместе с толпой к выходу. Я рассчитывала, что Дункан с мистером Нейсби-Мортоном направится к другому проходу, но ошиблась. Он последовал за мной, а глава отделения хирургии сопровождал его, не прерывая беседу. Неожиданно Дункан положил ладони мне на талию — болван! Он что, не видел, что все женщины вокруг не сводят с него глаз? Прикосновение было ласковым, а не небрежным, и я вмиг вспомнила, как эти большие чуткие руки одним движением проводят по всему телу, касаются кожи почтительно, но обжигают ее, вызывают сладкую дрожь. У меня закружилась голова, я пошатнулась. Только теперь понимаю, что это было единственно верное решение. У Дункана появился повод не убирать руки, а, наоборот, сжать талию и повернуть меня к себе.

— О, спасибо вам, сэр! — воскликнула я, высвободилась и поспешила вдогонку сестрам.

— Что там стряслось? — спросила Мария.

— Я оступилась, — объяснила я, — а мистер Форсайт не дал мне упасть.

— Повезло! — вздохнула сестра Тесорьеро.

Ничего себе везение. Негодяй решил узнать, какой будет моя реакция, и я повела себя точно так, как он и ожидал.

Мария, которая знала меня гораздо лучше, просто задумалась. Что было не так с моим лицом?

Четверг

1 декабря 1960 года

Не верится, что 1960 год уже заканчивается. В прошлом году в это же время я еще работала в Райде, только что сдала экзамены, еще ни разу не бывала в Королевской больнице, но уже знала, что хочу там работать. Не была знакома с Пэппи и миссис Дельвеккио-Шварц, не видела Дома. Понятия не имела о существовании моего ангеленка. Говорят, неведение — блаженство, но я в это не верю. Неведение — ловушка, откуда лежит путь к ошибочным решениям. Гарольд и Дункан не в счет: я рада, что из своей куколки я появилась живучим и крепким ночным мотыльком, а не хрупкой бабочкой.
Выдайся день удачным, я вернулась бы домой в половине пятого. Но день оказался так себе, с работой я управилась только в шестом часу, поэтому возвращалась домой вместе с Пэппи, которая только недавно сдала экзамены. Она считает, что выдержала их, и я в этом не сомневаюсь. Сестер всегда не хватает — многих отпугивает жесткая дисциплина, тяжелая работа и необходимость жить в общежитии. Последнее беспокоит меня сильнее всего: к дисциплине Пэппи привыкла, пока еще была подчиненной сестер и относилась к низшему персоналу больницы. Но уживется ли Пэппи в крохотной комнатушке, если будет работать в большой больнице, и сможет ли делить комнату с кем-нибудь, если ее направят работать туда, где в общежитии не хватает мест?

— Лучше бы тебе оставить за собой комнаты в Доме, — сказала я, пока мы шли домой.

— Не получится, — возразила она, — и, честно говоря, Харриет, даже не хочется.

Ну что это такое? Сначала Тоби собрался съезжать от нас, теперь Пэппи! Останутся только Джим, Боб, Клаус и Гарольд. И двое новых жильцов, один из которых поселится прямо по соседству со мной. Когда Пэппи увезет свои книги, которыми уставлены стеллажи от пола до потолка, в постели мне будет слышно все, что творится за стеной: от соседней комнаты меня отделяет только заколоченная дверь с викторианскими панелями, тонкими, как картон. Да, я эгоистка, но ведь и Пэппи не подумала, каково мне будет остаться здесь. Будь проклят профессор Эзра Сумчатти! Когда Пэппи убила его ребенка, в ней погибло что-то еще, не имеющее отношения к младенцам.

— А по-моему, тебе следует поднапрячься и сохранить жилье в Доме, — заметила я, пока мы переходили Оксфорд-стрит. — Во-первых, на новом месте тебе не разместить и двадцатой доли книг, а во-вторых, ты уже слишком взрослая, чтобы жить среди смешливых и безголовых девчонок. Пэппи, они же просто младенцы!

Ох, как неудачно я выбрала слово! Но Пэппи пропустила его мимо ушей.

— Наверное, я смогу снять что-нибудь среднее между сараем и коттеджем в Стоктоне, — сообщила она. — Там и буду держать книги и коротать свободные дни.

Я услышала только одно слово — Стоктон.

— В Стоктоне? — ахнула я.

— Да, я подала заявление на место сестры в Стоктонской психиатрической больнице.

— Господи, Пэппи, как ты могла?! — выкрикнула я, останавливаясь возле больницы Винни. — Работа в психиатричке — это каторга, всем известно, что сестры и врачи там безумнее пациентов, а Стоктон — всем дырам дыра! Там повсюду песчаные дюны до самого устья Хантера, а компания помешанных, недоразвитых и уродов сведет тебя с ума!

— Надеюсь, наоборот, исцелит, — ответила она.

Да, этого и следовало ожидать. Особенно от Пэппи. Католикам легко: они могут отречься от мира, покрыть голову и уйти в монастырь. А что делать всем остальным? Ответ прост: надеть шапочку медсестры и устроиться на работу в психушку Стоктон, откуда даже до Ньюкасла сто миль, а парома невозможно дождаться. Пэппи решила искупить грехи единственным доступным ей способом.

— Я тебя понимаю, — выговорила я, и мы продолжили путь.

Когда мы вошли в Дом, в прихожей нас встретила миссис Дельвеккио-Шварц.

— О, вас-то мне и надо! — заявила она взволнованно и тревожно и тут же подавила смешок.

Этот смешок мигом успокоил меня: значит, с Фло все в порядке. Если бы что-то случилось с малышкой, ее матери было бы не до смеха.

— А что такое?

— Да Гарольд, — ответила миссис Дельвеккио-Шварц. — Ты не посмотришь его, Харриет?

Меньше всего мне хотелось видеть Гарольда, но просьба носила явно медицинский характер. Во врачебных вопросах наша домовладелица ставила меня неизмеримо выше Пэппи.

— Конечно. Что с ним? — спросила я, пока мы поднимались наверх.

Миссис Дельвеккио-Шварц зажала рот ладонью, сдавленно хохотнула и вдруг разразилась гоготом, в изнеможении помахивая рукой.

— Знаю, принцесса, тут нет ничего смешного, но это же умора! — отсмеявшись, заговорила она. — Ничего смешнее не слыхивала! Ох, не могу! Обхо-хочешься! — И ее снова одолел приступ смеха.

— Да прекратите вы! — прикрикнула я. — Что случилось с Гарольдом?

— Писать не может! — корчась от смеха, выкрикнула хозяйка.

— Что-что?

— Говорю, не писает он! Не может! Ох, умора!

Ее смех был настолько заразительным, что я с трудом удерживалась от улыбки.

— Бедный Гарольд. И давно это случилось?

— Не знаю, принцесса. — Она утерла глаза подолом, демонстрируя розовые панталоны чуть ли не до колен. — Я слышала только, что в последнее время он из уборной не вылезает. Я уж думала, у него запор — все свое держит в себе. Джим и Боб жаловались на него, Клаус тоже, Тоби просто бегал в нижнюю уборную. Я твердила Гарольду: прими английские соли, крушину или еще что-нибудь, а он воротил нос. С тех пор сколько дней прошло! А сегодня он забыл запереть дверь уборной, и я вломилась туда, чтобы не заставлял людей ждать. — С подступающим приступом смеха она успешно справилась. — Гляжу — стоит перед толчком, трясет свой старый стручок и ревет так, что сердце разрывается. А ведь всегда такой был чистюля — ни дать ни взять старая дева. Надо же, писать разучился! — И она снова затряслась от хохота.

Мне хватило объяснений.

— Ладно, хотите смеяться — смейтесь, а я иду к Гарольду. — И я вошла к нему в комнату.

Я очутилась в этой комнате впервые. Как и ее хозяин, все вокруг было тусклым, опрятным и невыносимо скучным. На полке над камином стояла фотография в серебряной рамке, на ней надменная старуха презрительно щурила глаза. По обе стороны от снимка в одинаковых вазах красовались букетики. Сколько книг! «Красавчик Жест», «Алый первоцвет», «Узник Зенды», «Разрушители плотин», «Деревянная лошадка», «Граф Монте-Кристо», «Стержень», «Тени былого», «Ученики Харроу». Все романы Хорнблоуэра. Невероятная коллекция сорвиголов, рыцарей в сверкающих доспехах и романтических фантазий, которые приелись мне к двенадцати годам.

Улыбнувшись, я поздоровалась с Гарольдом. Бедолага сидел, скорчившись, на узкой койке. Услышав мой голос, он поднял взгляд налитых болью глаз. Когда он понял, кто пришел, боль сменилась яростью.

— Ты ей проболталась! — закричал он на миссис Дельвеккио-Шварц, стоящую в дверях. — Как ты могла?

— Гарольд, я работаю в больнице, поэтому миссис Дельвеккио-Шварц обратилась ко мне. Я пришла, чтобы помочь вам, и давайте без глупостей, хорошо? Вы не можете мочиться, верно?

Его лицо исказилось, он прикрыл живот обеими руками, согнул спину и мелко задрожал, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом наконец кивнул.

— И давно это продолжается?

— Гарольд, я работаю в больнице, поэтому миссис Дельвеккио-Шварц обратилась ко мне. Я пришла, чтобы помочь вам, и давайте без глупостей, хорошо? Вы не можете мочиться, верно?

Его лицо исказилось, он прикрыл живот обеими руками, согнул спину и мелко задрожал, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом наконец кивнул.

— И давно это продолжается?

— Три недели, — простонал он.

— Три! Ох, Гарольд, почему же вы молчали? Почему не сходили к врачу?

В ответ он разрыдался. Плотина рухнула, но источник слез иссяк: из его глаз, как из выжатого лимона, выкатилось лишь несколько мутных слезинок.

Я повернулась к Пэппи:

— Надо немедленно везти его в Винни.

Несмотря на боль, Гарольд взвился как кобра.

— Не поеду в Сент-Винсент! Там католики!

— Тогда мы доставим вас в Сиднейскую больницу, — решила я. — Как только вам вставят катетер, станет гораздо легче. Еще будете удивляться, почему так долго мучили себя!

Представив себе Гарольда с катетером, миссис Дельвеккио-Шварц снова прыснула и зажала рот ладонью. Я обратилась к ней:

— Может, выйдете пока отсюда? И займитесь делом! Найдите старые полотенца на случай, если ему понадобятся в дороге, а потом вызовите такси. Живее!

Советуя Гарольду не бояться, но придерживая его с двух сторон, мы с Пэппи поставили его на ноги. От боли он не мог распрямиться и все держался обеими руками за низ живота. К тому времени, как мы доползли до прихожей, у дома уже ждало такси.

Младший стажер и сестра в Сиднейской больнице вытаращили глаза, узнав, что стряслось с Гарольдом.

— Три недели! — бестактно воскликнул стажер, но под нашими взглядами смущенно умолк.

Дождавшись, когда Гарольда усадили в коляску и увезли, мы покинули больницу и на Бельвью-Хилле успели на трамвай.

— За него возьмутся всерьез, — сказала Пэппи, когда мы нашли свободные места. — Дома он не появится, пока не познакомится с цистоскопом, капельницей и так далее.

— Значит, по-твоему, все не настолько плохо, — заключила я.

— Слишком уж хорошо он выглядит. Цвет лица не изменился, а боль причиняет только растянутый мочевой пузырь. Ты же видела, на что похожи пациенты с болезнями почек, мочекаменной болезнью или раком органов таза. Да, у него электролитный дисбаланс, но органических поражений скорее всего нет.

Ах, Пэппи, почему бы тебе не заняться общей практикой вместо психиатрии! Но высказать пожелание я не осмелилась.

Впервые я была избавлена от Гарольда, а тревога только усилилась. Чутье подсказывало мне, что этот и без того склонный к подавлению чувств человек стремительно скатывается к полной депрессии. Ему мало запоров, боль и унижения на него не действуют, и он дошел до удерживания в организме мочи. Остается лишь один шаг: прекращение самой жизни. Какого черта миссис Дельвеккио-Шварц потешалась над ним! Если она не научится владеть собой, рано или поздно Гарольд сведет счеты с жизнью. Хорошо, если не попытается прихватить на тот свет Джим, Пэппи или меня. Но разве можно вразумить порождение стихий вроде миссис Дельвеккио-Шварц? Она сама себе закон. Поразительная мудрость, бездна глупости. А если Гарольд кончит самоубийством, его бывшая любовница будет безутешна. Почему она не разглядела этого в картах? Ведь все же ясно, все на виду! Гарольд и Десятка Мечей. Гибель Дома.

Суббота

10 декабря 1960 года

Сегодня я пригласила Тоби на обед, и он пришел. По утрам в субботу он закупает всякую мелочь для постройки хижины, приезжая ради этого в Сидней, потому что только здесь в «Нок и Керби» продается то, что ему нужно.

— Суббота все равно пропала, так что перекуси, а потом успеешь на поезд, — рассудила я.

В меню были пастушья запеканка с тунцом и грибами под соусом из свежего майорана, картофельное пюре, в которое я не пожалела сливочного масла и молотого розового перца, салат, заправленный маслом из грецких орехов, смешанным с водой и старым, выдохшимся уксусом.

— Если не разучишься готовить, я женюсь на тебе, как только прославлюсь, — пообещал Тоби с полным ртом. — Это же объедение!

— Стало быть, мне нечего бояться: вряд ли ты прославишься при жизни, — улыбнулась я. — Стряпня — увлекательное занятие, но я ни за что не соглашусь каждый день торчать у плиты, как моя мама.

— Ручаюсь, ей нравится.

Тоби пересел в кресло напротив Марселины, которой всегда доставались от него лишь гримасы.

— Только потому, что ей приятно видеть своих мужчин сытыми, — парировала я. — Меню у нее небогатое: мясо с картошкой, рыба с картошкой, жареная баранья нога, тушеная баранина, острые колбаски, бараньи отбивные в сухарях, отварные креветки, а затем все по новой. Кстати, почему ты не любишь мою красавицу Марселину?

— Зверям не место в доме.

— О-о, типичный фермер! Если собака плохо сторожит стадо, ее надо пристрелить.

— Куда проще влить в ухо отраву, — возразил Тоби. — Надежное средство, действует мгновенно.

— Циник. — Я присела в кресло рядом с кошкой.

— Поневоле станешь циником, если у тебя ничего не выходит, и не от случая к случаю, а всегда.

— Она тебя еще оценит, Тоби, я точно знаю, — посочувствовала я.

— Ты о чем? — удивился он.

Я растерялась.

— Ты же знаешь!

— Откуда мне. Объясни.

— Я говорю о Пэппи.

У Тоби отвисла челюсть.

— О Пэппи?

— Само собой, болван ты этакий!

— Но с какой стати Пэппи оценивать меня? — продолжал хмуриться Тоби.

— Хватит уже! Даже если тебе кажется, что ты ловко маскируешься, Тоби, не надо быть гением, чтобы понять: ты любишь Пэппи.

— Само собой, люблю, — согласился он, — но я в нее не влюблен. Ты, наверное, пошутила, Харриет.

— Нет, влюблен! — растерялась я.

Его глаза налились кровью.

— Вранье.

— Нет уж, Тоби, не увиливай! Я же видела боль в твоих глазах, ты меня не обманешь.

— Знаете, мисс Перселл, — быстро поднявшись, сказал он, — если хотите, можете и дальше считать себя современной женщиной, но на самом деле вы слепая, глупая, лишенная логики и эгоистичная!

Нанеся этот удар, он вышел, а я осталась сидеть с Марселиной на коленях и гадать, что на меня нашло.

С Домом что-то случилось, я чувствовала это, и Тоби стал еще одним симптомом. Из миссис Дельвеккио-Шварц лишнего слова не вытянешь, она не желает рассказывать ни о Доме, ни о себе, а Гарольд после возвращения из больницы снова числится в ее любимцах. Наверное, он даже не заметил, что она над ним смеялась, — так ему было больно. В Сиднейской больнице его направили к психиатру, а Гарольд оскорбился и укатил домой.Ох, Дункан, как мне тебя не хватает!

Воскресенье

25 декабря 1960 года

(Рождество)

Я приехала на праздники к родителям в Бронте, но переночевать на диване в большой комнате отказалась: завтра, в День подарков, я работаю. Дело в том, что на спортивных площадках к востоку от Королевской больницы в праздничные дни часто случаются травмы, вдобавок к нам привозят пострадавших в авариях и в пьяных драках. В Новый год я тоже дежурю, зато Энн Смит вызвалась поработать накануне, потому что как раз в ту же ночь дежурство у ее жениха. Перед Новым годом в травматологии любой больницы дел невпроворот, хуже всех приходится больнице Винни, потому что половина сиднейцев наносит ежегодный визит в Кросс, напивается до положения риз, пачкает улицы мусором и рвотой и не дает покоя Норму, Мерву, Бамперу Фарреллу и другим полицейским Кросса.

Я привезла Уилли бутылку бренди, бабуле — роскошную испанскую шаль, Гэвину и Питеру — объектив для макросъемки к цейссовскому фотоаппарату, папе — коробку кубинских сигар, а маме — симпатичное белье, сексуальное и вместе с тем благопристойное. Родные, в свою очередь, сложились и преподнесли мне сертификат на покупку пластинок в «Николсоне», чему я очень рада.

Среда

28 декабря 1960 года

Миссис Дельвеккио-Шварц подкараулила меня сегодня днем и зазвала на бренди, разлитый по стаканчикам из-под сыра «Крафт». При виде этих стаканчиков меня охватило раздражение.

— Так и не выбросили их? — спросила я. — Я же подарила вам на Рождество семь прекрасных хрустальных стаканов!

В последнее время рентгеновским взглядом меня просвечивали все реже, на лице домовладелицы часто появлялось отчужденное выражение, и даже мой вопрос не вызвал вспышку внутреннего маяка.

— Ну зачем же их портить? — сказала она. — Я берегу их до лучших времен, принцесса!

— Бережете? Разве я дарила их вам для того, чтобы вы их берегли? — расстроилась я.

— Если я буду пить из них, непременно какой-нибудь да разобью.

— Ну и пусть! Разобьете один — принесу вам другой.

— Нельзя заменить все, что разбито, — возразила она. — У первых стаканов есть аура, их семь — хорошее число, не шестерка, к тому же ты прикасалась к ним и заворачивала их.

— Я с таким же успехом могу завернуть и новые стаканы.

— Это будет уже не то. Нет уж, пусть пока полежат.

Я сдалась и сообщила ей об интересном разговоре с Тоби.

— А ведь я могла бы поклясться, что он влюблен в Пэппи!

— И никогда не был. Она привела его пять лет назад, чтобы потрахаться по-быстрому, а потом сообразила, что карты расскажут мне о них. Король Мечей. Так в Доме появился свой Король Мечей, принцесса, а найти такого гораздо труднее, чем Королеву. Мужчины не так сильны, как женщины. Но Тоби другой. Славный он, наш Тоби, — кивнула она.

— Знаю, — резко ответила я.

— Знать-то ты знаешь, да только слишком мало, принцесса.

— Слишком мало?

Но миссис Дельвеккио-Шварц уже сменила тему: оказалось, перед каждым Новым годом она устраивает вечеринку. Как она выразилась, «попойку и гулянку». Она уже стала традицией Кросса, все жители округи хотя бы раз побывали в гостях у нашей домовладелицы. Даже Норм, Мерв, мадам Фуга, мадам Токката, мисс Честити Уиггинс и еще несколько «постоянных» девушек урывают часок-другой, чтобы перед Новым годом заскочить к миссис Дельвеккио-Шварц. Я тоже пообещала прийти, но добавила, что в Новый год буду работать, так что праздновать придется без меня.

— Работать в Новый год тебе не придется, — возразила хозяйка. — Можешь мне поверить.

— Опять карты… — страдальчески протянула я.

— А как же, принцесса!

Выяснилось, что хозяйке не обойтись без помощи на кухне. Ребятам поручено закупить выпивку, женщинам Дома (во главе с Клаусом) — приготовить еду. Сама миссис Дельвеккио-Шварц по традиции жарит индейку — наверняка выйдет сухая и резиновая, с содроганием подумала я. Клаус приготовит молочного поросенка, Джим и Боб настрогают салаты, запасутся колбасой и булочками с сосисками, Пэппи — китайскими рулетами и жареными креветками, а мне достались десерты, любые, лишь бы можно было есть их руками. Я остановила выбор на эклерах, кексах с глазурью, шоколадном печенье с кокосовой стружкой и пирожных «Ниниш» с желе.

— Не забудь хрустящее печенье, какое ты пекла раньше, — посоветовала домовладелица. — Сладкое мне не по вкусу, но помакать печеньку в чай не откажусь.

Я рассмеялась.

— Ну и врушка же вы! С каких это пор вы пьете чай?

— Я каждый Новый год выпиваю по две чашки, — многозначительно объяснила миссис Дельвеккио-Шварц.

— А как Гарольд? — спросила я.

— Гарольд, Гарольд. — Она скорчила гримасу. — Карты говорят, что уже совсем скоро он будет не нужен Дому. Как только его время истечет, он вылетит отсюда.

— Думаю, бесполезно рассказывать вам, что и Пэппи уходит, и Тоби… — Я вздохнула. — Дом разваливается на глазах.

Только теперь ее взгляд снова стал рентгеновским.

— Не смей так говорить, Харриет Перселл! — сурово велела она. — Дом вечный.

Вышла Фло, позевывая и потирая глаза, увидела меня и живо забралась ко мне на колени.

— Впервые вижу ее заспанной, — призналась я.

— Да, она спит.

— И я ни разу не слышала, как она говорит.

— Говорит.

Я медленно побрела вниз, ведя за ручку Фло. Вечер обещал быть сносным только потому, что миссис Дельвеккио-Шварц доверила мне ангеленка. Когда я привела девочку обратно, время близилось к девяти (Фло не соблюдала традиционный детский режим: она бодрствовала, пока ее мать не ложилась спать. Что сказала бы по этому поводу моя мама?), миссис Дельвеккио-Шварц сидела в темной комнате, а не на балконе, как летом. Перед ней на столе поблескивал Хрустальный Шар, будто вбирая в себя каждую частицу света уличного фонаря, лампочки в коридоре, фар редких автомобилей — какого-нибудь «роллса» с шофером, доставившего клиента в дом 17b или 17d. Увидев мать, Фло замерла и сжала мне руку, ясно давая понять, чтобы я не шевелилась. Мы простояли в полумраке почти полчаса, и все это время исполинская туша не двигалась, приблизив лицо к Шару.

Наконец миссис Дельвеккио-Шварц со вздохом откинулась на спинку кресла и устало отвела волосы со лба. Я мягко повела Фло к столу.

— Спасибо, что присмотрела за ней, принцесса. Мне надо было поглядеть в Шар.

— Можно включить свет?

— Ага, а потом иди сюда.

Когда я вернулась к столу, Фло уже сидела на материнских коленях и печально смотрела на пуговицы ее платья.— Ага, а потом иди сюда.

Когда я вернулась к столу, Фло уже сидела на материнских коленях и печально смотрела на пуговицы ее платья.

— Жаль, что вы больше не кормите ее грудью, — услышала я собственный голос.

— Пришлось, — коротко ответила хозяйка. Она взяла меня за обе руки и приложила их к Шару. Фло восторженно уставилась на них, а потом перевела взгляд на меня, и я прочла в ее глазах… пожалуй, удивление. Точно не знаю. Я стояла, обнимая пальцами Шар, и ждала чего-нибудь. Но не дождалась. Поверхность шара была гладкой и скользкой, вот и все.

— Помни, — подала голос миссис Дельвеккио-Шварц, — помни, что судьба Дома — в этом Шаре. — Она отвела мои руки и соединила их ладонями вместе, сложила пальцы, как у ангелов на картинах. — В Шаре.

Пятница

30 декабря 1960 года

Опять эти проклятые карты! В Новый год я все-таки не работаю. Доктору Алану Смиту придется дежурить весь день, и Энн вызвалась помогать ему. Вот и славно. За два дежурства подряд он вымотается, ему не повредит тихая заводь — рентгенология, где ждет Энн. Наша подчиненная в отпуске, поэтому мы нашли ей временную замену, славную девушку. Я побоялась бы оставлять ее в лаборатории одну, но Энн попросила назначить на дежурство ее, и я пожалела молодую пару, условившись, что после праздников они будут отдыхать два дня подряд.

Воскресенье

1 января 1961 года

(Новый год)

1961 году скоро исполнятся первые сутки, уже стемнело. Я шагнула в следующий год, и, хотя измотана так, что едва могу пошевелиться, мне необходимо описать все события минувшего дня в дневнике, пока они еще свежи в памяти. Я обнаружила, что ведение дневника для меня — своего рода катарсис, избавление от надоедливых, блуждающих по кругу мыслей об одном и том же.

Новогодняя вечеринка поначалу была шумной, как взрыв водородной бомбы, — в доме царил первоклассный гвалт, красотища, как выразилась миссис Дельвеккио-Шварц, обнимая Мерва и густо покраснев. Но она не пила, совсем не пила — разве что капельку, развеять грусть. Помню, она была безмятежно счастлива.

У нас собрался весь Кросс: одни гости забегали на пару минут, другие задерживались надолго и были еще у нас, когда в три часа ночи Тоби помог мне спуститься вниз. События этой ночи я помню обрывочно, словно тумане: прибытие леди Ричард в блондинистом парике на пятидюймовых шпильках и в красном облегающем платье с блестками и разрезом чуть ли не до пояса, обнажающим гладкую, безволосую белую кожу над кружевным верхом тонких черных чулок. Грудь у гостя оказалась самой настоящей, а там, где мужчинам полагается иметь выпуклость, ничего подобного не наблюдалось. Пэппи драматическим шепотом поведала мне, что леди Ричард ездил на операцию в Скандинавию. «Значит, мочевая система у него хуже некуда», — прошептала я в ответ. Бедняга Норм успел одарить меня слюнявым поцелуем, а Мерв, пользуясь положением начальника, напропалую флиртовал с миссис Дельвеккио-Шварц. Это совсем не нравилось Лернеру Чусовичу — как и Клаусу, который смотрел на домовладелицу с неприкрытым вожделением. Джим продемонстрировала мне, что умеет целоваться, и я не возражала, потому что успела пропустить стаканчик, но тут Боб разозлилась, я оттолкнула Джим и все оставшееся время не отходила от Тоби. Наши мелкие размолвки были забыты, а целовался он, если мне не изменяет память, как Дункан, только вот я на поцелуи не отвечала. Тоби — это все-таки Тоби.

В постель я плюхнулась во всем праздничном великолепии, а в восемь утра меня разбудила Марселина, вся жизнь которой подчинялась велениям желудка. Должно быть, Тоби задернул шторы на моем окне — отлично. Пошатываясь, я сварила кофе, приняла дозу дексала, чтобы приглушить тошноту, и побаловала Марселину блюдцем сливок и миской сардин, кривясь от едкого рыбного запаха. Покончив с делами, я снова завалилась в постель, а Марселина тем временем расправлялась с сардинами.

Фло спала в моей постели, свернувшись клубочком. Ангеленок, мой ангеленок! А я даже не заметила, что она рядом. Наверное, наверху всем не до нее, вот она и прибежала ко мне. А может, Гарольд остался ночевать с ее матерью. Да, на вечеринку он явился, подпирал спиной стену, попивал бренди, наблюдал, как миссис Дельвеккио-Шварц кокетничает с Мервом, и что-то бормотал, глядя на меня, особенно когда я целовалась с Джим. «Шлюха», — отчетливо выговорили его губы.

Дождавшись, когда утихнет тошнота, я вышла в гостиную, открыла дверь, впуская свежий воздух, и сделала глубокий вдох. Снаружи было абсолютно тихо. Не хлопало белье на веревках, не слышались перебранки и смех за сиреневыми кружевными шторами дома 17d, и наш Дом тоже погрузился в тишину. Я подождала, когда миссис Дельвеккио-Шварц громогласно позовет домой ангеленка, но напрасно. Раннее утро в первый день года — самое тихое время в Кроссе, думала я. Все местные спят.

Надо бы отнести Фло наверх, чтобы мать не встревожилась, когда проснется. Я вернулась в спальню, присела на край постели и взяла Фло на руки, прижалась щекой к летучим волосам, поцеловала детский лобик. Когда я была маленькой, мама всегда будила меня так: я до сих пор помню, как чудесно было просыпаться в сказочной стране объятий и поцелуев.

Фло оказалась мокрой. Ох, только не это, ангеленок! Ведь тяжелый ватный матрас на бельевую веревку не повесишь! Но от Фло не пахло мочой, загадочная жидкость быстро высыхала, а пропитанное ею платьице твердело. Несмотря на все объятия и поцелуи, девочка не просыпалась. Ни Фло, ни ее мать не сочли нужным наряжаться на вечеринку. Глядя на знакомую коричневую ткань, я никак не могла понять, чем она пропитана. Только запах был знакомым… О Господи! Скорее раздвинь шторы!

Кровь. Фло в крови. По коже побежали мурашки, но я не поддалась ужасу, подняла подол платьица, стащила великоватые трусики, осмотрела низ живота. Боже, только бы не самое худшее! Нет, все в порядке! Я твердила эти слова и чувствовала, как у меня дрожат руки. Нет, ничего. Фло была перепачкана чужой кровью, не своей, она засохла даже на ступнях и ладонях. В этот миг девочка проснулась, сонно улыбнулась мне и обняла за шею. Я подхватила ее и понесла в гостиную, где умывалась Марселина, не оставившая в миске ни крошки.

— Милая, поиграй с Марселиной, — выговорила я, преодолевая подползающее оцепенение, и посадила Фло рядом с кошкой. — Мне надо на минутку выйти, ангеленок, так что ты пока побудь здесь, с Марселиной. Последи, чтобы она хорошо вела себя.

Я взлетела по лестнице, перемахивая через пять ступенек зараз, промчалась по коридору, ворвалась в комнату и застыла как статуя. По полу растеклось озеро крови: она окружила все ножки стола, скопилась во вмятинах в старом линолеуме, облепила коркой выпуклости. Кто-то пытался навести здесь порядок: свалил оставшийся после вечеринки мусор в дальнем углу, но оставил на столе гору пустых тарелок и остов несъедобной индейки. Взгляд цеплялся за каждую мелочь, ничего не упуская. Кровь не забрызгала стены, но попала на них в одном месте: в том самом, где обычно рисовала Фло. Вся стена была испещрена гигантскими кровавыми водоворотами и отпечатками крошечной ладошки. Отпечатки детских ног виднелись на чистом линолеуме между берегом озера и стеной, эти отпечатки вели то к стене, то к озеру. Мелки не передавали всех чувств художницы. Фло рисовала, обмакивая пальцы в кровь.

Миссис Дельвеккио-Шварц лежала ничком у стола и была мертва. Неподалеку скорчился Гарольд Уорнер, вцепившись обеими руками в торчащий из живота нож для разделки индейки. Голову он опустил на грудь, будто обдумывал собственный поступок.

Открыв рот, я завыла. Не заплакала, не закричала, а издала звериные звуки ужаса и отчаяния, завыла во всю мощь легких и не собиралась умолкать.

Тоби примчался первым, он же взялся за дело: кажется, поручил кому-то позвонить в полицию, потому что я услышала отрывистые голоса на дорожке у дома. Сам Тоби ни на минуту не отходил от меня. Когда я охрипла от непрерывного воя, он увел меня из комнаты и прикрыл дверь. В коридоре столпились Пэппи, Клаус, Джим и Боб, но Чиккера и Мардж с первого этажа нигде не было видно.

— Я вызвала полицию… Тоби, что там? — спросила Пэппи.

— Гибель Дома, — стуча зубами, объяснила я. — Десятка Мечей и Гарольд. Его миссия — разрушить Дом. Так ему было суждено, и даже если карты об этом молчали, она видела все в Шаре, потому что я была рядом, когда это случилось. Она знала, все знала! Но не стала бороться.

— Миссис Дельвеккио-Шварц и Гарольд мертвы, — сказал Тоби.

Когда мы вышли на дорожку, все окна в доме 17d были широко распахнуты, в них виднелись гроздья голов.

— Миссис Дельвеккио-Шварц мертва. — Тоби пришлось несколько раз повторить это, прежде чем он смог увести меня домой.

Фло рисовала на полу пучок веток, загибающийся вокруг мурлыкающей Марселины. Тоби взглянул на нее, перевел испуганный взгляд на меня и потянулся за бутылкой.

— Нет! — выкрикнула я. — Больше я не желаю видеть это пойло. Тоби, со мной все в порядке, все уже прошло.

Все утро гости прибывали один за другим, начиная с полиции. Это были не наши старые знакомые из полиции нравов, а незнакомцы в штатском. Поскольку Тоби взял инициативу в свои руки, но оставлять меня одну опасался, главные события разворачивались в моей гостиной. Перед приездом полиции Пэппи унесла Фло, чтобы вымыть и переодеть ее, а я поспешила в прачечную — принять душ и сменить нарядное платье на темное. Траурное.

Больше всего полицию встревожили рисунки Фло на стенах. Эти рисунки изумляли и настораживали, в то время как само преступление не внушало сомнений. Убийство и самоубийство, все ясно как день. Полицейские допросили нас по очереди, выискивая мотивы, но никто из нас не заметил никаких странностей в поведении миссис Дельвеккио-Шварц или Гарольда. Мне пришлось признаться, что он следил за мной, рассказать про его эмоциональную и психическую нестабильность, нарушения мочеиспускания, решительный отказ обратиться к психиатру, несмотря на настойчивые рекомендации. Чиккер и Мардж с первого этажа исчезли бесследно, не оставив даже отпечатков пальцев. Но полицию они не интересовали, это было сразу видно, хотя и поговаривали, что этих людей разыщут и допросят. Поскольку они жили прямо под комнатой, где произошло преступление, они могли что-нибудь слышать.

— Очевидно, ребенок видел всю эту сцену, — сказал сержант, обращаясь к Тоби. — Мы допросим его и все узнаем.

Я вмешалась:

— Фло не говорит. Она немая.

— Хотите сказать — умственно отсталая? — нахмурился сержант.

— Наоборот, для своего возраста она очень развита, — объяснила я. — Просто не хочет говорить.

— А вы что скажете, мистер Эванс?

Тоби подтвердил, что Фло не разговаривает.

— Она либо недоразвита, либо развита, как сверхчеловек, — добавил он. Негодяй.

Наконец появилась Пэппи вместе с Фло, одетой в чистое платье табачного цвета. Фло была босиком, как всегда. Двое полицейских уставились на моего ангеленка, как на диковину, и я прямо чувствовала, что они думают об одном и том же: с виду совсем обычная пятилетняя девочка, а в душе наверняка чудовище.

Да, Фло пять лет. Сегодня ее день рождения, я припрятала в шкаф подарок — симпатичное розовое платье. Оно до сих пор лежит на прежнем месте.

Потом нам пришлось отвечать на бесконечные вопросы полицейских. Есть ли у девочки родственники? Всем нам пришлось дать отрицательный ответ. Даже Пэппи, которая прожила в Доме дольше всех, ни разу не видела никаких родственников хозяйки и не слышала о них. Миссис Дельвеккио-Шварц ни о чем подобном не упоминала.

Наконец сержант захлопнул блокнот и встал, поблагодарил Тоби за бренди, который пришелся особенно кстати. Я поняла, что полицейские были рады шансу пообщаться с мужчиной, а не с оравой каких-то странных женщин. В их грязной работе имелись свои преимущества: столковаться с правильно выбранным свидетелем не составляло труда.

У двери сержант повернулся ко мне:

— Мисс Перселл, буду вам очень признателен, если вы присмотрите за девочкой еще час-другой. Социальные работники из отдела опеки не смогут приехать быстрее.

У меня широко раскрылись глаза.

— Незачем вызывать социальных работников, — сказала я. — Отныне я буду заботиться о Фло.

— Весьма сожалею, мисс Перселл, но это невозможно. Поскольку у Флоренс — Флоренс?! — нет близких родственников, ответственность за нее несут органы опеки. Если родственников удастся отыскать, мы поручим опекать девочку тому из них, с кем она согласится жить, — в таких случаях опекуны почти всегда соглашаются. Но если родные не найдутся, Флоренс Шварц останется под опекой штата Новый Южный Уэльс. — Он надел потрепанную шляпу и пальто и вышел в сопровождении констебля.

— Тоби! — ахнула я.

— Пэппи, уведи Фло и Марселину в спальню, — велел Тоби и молчал, пока его приказ не выполнили.

Потом он взял меня за руки, усадил в кресло и пристроился на подлокотнике, как садится Дункан. Садился. «Не забывай — прошедшее время, Харриет».

— Этого не может быть, — выговорила я.

Никогда еще я не видела Тоби таким суровым, холодным и безжалостным.

— Может, Харриет. Он хотел сказать, что Фло одна на свете и родных у нее нет. Ее мать погибла — предположительно в пьяной драке с помешанным любовником, который не был отцом Фло. Этот полицейский считает Фло заброшенным, никому не нужным ребенком из неблагополучной семьи. Еще он убежден, что Фло умственно отсталый ребенок. Как только он вернется в отделение, он сразу же позвонит в органы опеки и порекомендует немедленно взять Фло под надзор.

— Нет, нет! — закричала я. — Фло не выживет вне Дома! Если ее увезут отсюда, она умрет!

— Ты забыла самое важное, Харриет. Фло присутствовала при убийстве и самоубийстве, она рисовала кровью на стене. Это подозрительно, — резким тоном высказался Тоби.

Такие слова — от моего близкого друга? Неужели Фло больше некому защитить, кроме меня?— Может, Харриет. Он хотел сказать, что Фло одна на свете и родных у нее нет. Ее мать погибла — предположительно в пьяной драке с помешанным любовником, который не был отцом Фло. Этот полицейский считает Фло заброшенным, никому не нужным ребенком из неблагополучной семьи. Еще он убежден, что Фло умственно отсталый ребенок. Как только он вернется в отделение, он сразу же позвонит в органы опеки и порекомендует немедленно взять Фло под надзор.

— Нет, нет! — закричала я. — Фло не выживет вне Дома! Если ее увезут отсюда, она умрет!

— Ты забыла самое важное, Харриет. Фло присутствовала при убийстве и самоубийстве, она рисовала кровью на стене. Это подозрительно, — резким тоном высказался Тоби.

Такие слова — от моего близкого друга? Неужели Фло больше некому защитить, кроме меня?

— Тоби, Фло всего пять лет! Как поступил бы в таких же обстоятельствах ты, когда тебе было столько же? Только не ври! Никакой статистики на этот счет не существует. Всю жизнь Фло разрешали рисовать на стенах. Кто знает, зачем она рисовала кровью? Может, хотела оживить мать? Но они не отнимут у меня Фло, ни за что!

— Могут отнять и отнимут, — мрачно возразил Тоби и отошел к плите, чтобы поставить чайник. — Харриет, я просто взял на себя роль адвоката дьявола, вот и все. Да, Фло не выдержит разлуки с Домом, но полицейским этого не понять. А теперь позови Пэппи и Фло. Если уж ты не пьешь бренди, завари чаю.

Две женщины из отдела опеки забрали у меня Фло примерно в полдень. Такие приличные женщины — и такая кошмарная работа. Фло сопротивлялась, как могла, даже после того, как я посоветовала называть ее Фло, а не Флоренс. Могу поручиться, что в свидетельстве о рождении так и написано — просто Фло. Миссис Дельвеккио-Шварц и не на такое была способна. Ангеленок, ангеленок… Она не далась в руки незнакомым людям, не дрогнула, несмотря на все уговоры, посулы, убеждения и мольбы. Фло висела на мне так, будто ей грозила смерть, и тыкалась лицом в мои колени. В конце концов ее решили успокоить хлоралгидратом, но каждая доза вызывала у нее рвоту, даже когда Фло зажимали нос.

В этот момент пришли Джим и Боб. Лучше бы не приходили. Женщины из опеки оглядели их, как мусор, и сделали еще одну пометку в записях о Доме, где четыре этажа обслуживали всего одна настоящая ванная и туалет. Почему Фло босиком? А обувь у нее есть? Это обстоятельство встревожило незваных гостей. После четвертой порции хлоралгидрата Фло заметалась по комнате, как птичка, которая не может найти окно, натыкалась на стены, плиту, мебель. Не выдержав, я двинулась на сотрудников опеки с кулаками. Но Тоби удержал меня и решительно приказал нам с Джим успокоиться.

Наконец было решено сделать Фло инъекцию паральдегида, действующего безотказно. Фло обмякла, ее подхватили и понесли. Я спешила следом, Тоби удерживал меня.

— Где мне искать ее? — спросила я на крыльце.

— Позвоните в отдел опеки, — был ответ.

Девочку погрузили в машину. В последний раз я видела моего ангеленка неподвижным, с запрокинутым белым личиком.

Обитатели Дома наперебой предлагали побыть со мной, но я не нуждалась в компании, и понемногу сдались все, кроме Тоби. А его я прогнала пронзительными криками — визжала «уходи», пока он не скрылся за дверью. Позднее Пэппи сообщила, что Клаус, Лернер Чусович и Джо Дуайер из бара «Пиккадилли» наверху, у Клауса, что они спрашивают про меня и хотят знать, могут ли они мне чем-нибудь помочь. Спасибо, у меня все хорошо, мне ничего не нужно. Меня до сих пор подташнивало от сладкой липкой вони паральдегида.

Около трех часов я ушла в спальню, чтобы позвонить в Бронте. Маме с папой все следовало объяснить заранее, пока новость не попала в газеты, хотя вряд ли сообщение об убийстве и самоубийстве в Кингс-Кроссе удостоится хотя бы десяти строчек. Сняв трубку, я услышала в телефоне тишину: его отключили, вилка была выдернута из розетки. Наверное, это сделал Тоби, когда укладывал меня в постель вчера ночью. Едва я включила телефон, как он зазвонил.

— Харриет, где ты пропадала? — послышался папин голос. — Мы с ума сходим!

— Я все время была дома. Просто телефон отключился. Значит, вы уже все знаете?

— Приезжай сейчас же, — последовал краткий ответ — приказ, а не просьба.

Я объяснила Пэппи, куда еду, и на Виктория-стрит села в такси. Водитель подозрительно поглядывал на меня, но молчал.

Мама и папа вдвоем сидели за обеденным столом. Мама выглядела так, будто проплакала несколько часов подряд, папа вдруг постарел, и мое сердце сжалось: только теперь я осознала, что ему уже восемьдесят.

— Хорошо, что вы уже все знаете, — сказала я и села.

Оба смотрели на меня, как на чужака. Вспоминая, как это было, я лишь теперь понимаю, что походила на оживший труп. Меня изуродовал ужас.

— Не хочешь спросить, как мы все узнали?

— Да, как? — послушно поинтересовалась я.

Папа вынул из конверта лист бумаги и подал мне. Прекрасный четкий почерк, почти прямые строки, хотя бумага нелинованная, но дорогая, с красивым обрезом. Почерк и канцелярские принадлежности человека с запросами.

«Сэр,

ваша дочь шлюха. Самая заурядная, вульгарная шлюха, недостойная жизни в нашем мире, а тем более — в мире ином.

Последние восемь месяцев она состоит в незаконной связи с женатым человеком, известным врачом из больницы, где она работает. Она обольстила его, я сам видел, как это было, — в темноте, на Виктория-стрит. Как она завлекала его! Как пускала в ход все свои чары! Как старательно добивалась его внимания и завоевывала привязанность! Она унижала этого человека, низводила его до собственного уровня и радовалась. Но одного мужчины ей мало. Она лесбиянка, известная в кругах грязных извращенок, населяющих тот же дом, где живет она. Врача зовут Дункан Форсайт.

Неравнодушный гражданин».

— Гарольд, — только и произнесла я, откладывая письмо, точно оно жгло мне пальцы.

— Значит, в письме чистая правда, — сказал папа.

Я улыбнулась и прикрыла глаза.

— Уже нет. Я рассталась с Дунканом в прошлом сентябре. Можешь мне поверить, я не лесбиянка, хотя среди лесбиянок у меня много знакомых. Они хорошие люди. Гораздо лучше мерзкого старикашки, который нацарапал эти гадости. Когда пришло письмо?

— Вчера, дневной почтой. — Папа хмурился. Он не дурак, ему под силу понять, что мое сегодняшнее состояние не имеет ничего общего с романом четырехмесячной давности. — Значит, случилось что-то еще? — спросил он.

И я рассказала им все, что пережила сегодня. Мама ужаснулась и снова заплакала, а папа… он казался опустошенным. Потрясенным до самого основания. Какие чувства успела пробудить в нем миссис Дельвеккио-Шварц за единственную встречу, если он так горевал о ней? Папа хватал ртом воздух и держался за грудь, пока мама не налила ему щедрую порцию бренди Уилли. Он слегка успокоился, но я все еще медлила, не решаясь сразу признаться, что намерена добиваться опеки над Фло. Возможно, папина реакция на известие о смерти моей хозяйки убедила меня, что он на моей стороне. Увы, я ошиблась.— Опеки над этим странным ребенком? — повысил он голос. — Харриет, ты этого не сделаешь! Уезжай оттуда немедленно! Лучшее, что ты можешь предпринять, — вернуться домой.

Мне не хотелось спорить, просто не было сил, поэтому я молча встала и ушла, оставив их сидящими за столом.

Бедные мои родители, этот день и для них выдался тяжелым. Их дочь связалась с известным женатым врачом, мало того — в ее доме произошло убийство и самоубийство, а глупая девчонка вдобавок решила взять на себя ответственность за ненормального ребенка, который не говорит, зато пачкает стены пальцами, измазанными в крови. Неудивительно, что родители показались мне совсем чужими людьми.

Вот такой первый день Нового года. Не кошмарный сон, а страшная действительность.
Колин Макклоу