Цена свободы

   Я давно отвыкла от реального мира. Долгое пребывание в больнице во время психоза вернуло меня в состояние ребёнка, верящего лишь в своё воображение. В больнице время останавливается. Ещё большую нереальность миру придают замкнутое пространство запертой палаты, едкий запах хлора, которым моют стены, перемешанный с вонью мочи из туалетного ведра (из запертой палаты в туалет не пускают) и постоянно горящий свет на потолке. Человек уходит из мира и остаётся во власти фантазий.
   Но у меня была цель выйти на свободу, вернуться в жизнь. Пусть моим мечтам будет суждено разбиться, в мир я вернусь.
  А пока, сидя на койке, я пыталась найти средство выйти на свободу из этого запертого отделения. Хотя моё тогдашнее состояние походило на 12-летнего ребёнка (а мой возраст рос со временем и в конце догнал биологический), я отлично понимала, что чтобы выйти из больницы, надо дать кому-то взятку.  Денег у меня не было. В больнице они не нужны. А у соседок по палате оказалась купюра в 100 рублей. Я решилась на крайние меры – стать фальшивомонетчиком. Я попросила ненадолго купюру. Взяла книгу и чистый лист блокнота. Положила купюру под белую страницу книги так, что она просвечивалась. Сверху я положила чистый лист и стала перерисовывать деньги.
  Выходило неплохо для сумасшедшей. Вошла санитарка и спросила меня, что я делаю. Я со всей серьёзностью ответила: «Деньги печатаю. Взятку буду давать».  Санитарка засмеялась: «Гений!»
  Эти перерисованные 100 рублей я должна была кому-то вручить, но точного адресата у меня не было. Мне сообщили, что платить надо главврачу. Но вот он сидел в другом отделении и ни разу в мою палату не спускался. Я видела его мельком в коридоре, но это было до моей идеи со взяткой. Теперь я просилась подняться к нему на 4 этаж, но двери на лестницу были заперты и меня всякий раз от них прогоняли. Я решила, что главврач «очень плохой человек» раз меня к нему не пускают. И я выместила всю злость на персонал больницы на образ главврача. Как-то в коридоре я открыла зарешётчатое окно и стала кричать на улицу ругательства в адрес главврача. Подбежала санитарка и крикнула: «Не кричи, дура, на 4 этаже у врачей окно открыто!»  Я стала кричать ещё громче. Меня вынудили закрыть окно.
  Кому же дать взятку?  Больше ясных кандидатур у меня не было. Во время прогулки по территории запертого больничного парка я пыталась отыскать «машину», чтобы дать деньги водителю, уже сама не понимая за что. Грузовая машина подъехала по делам во двор, но мои «деньги» никто не взял. Идея со взяткой провалилась.
  А надо было всего навсего попросить родителей заплатить врачу. Но до этого я тогда не додумалась, как и мои недалёкие родители.
  Я оставалась в отделении. Шли месяцы. Мне становилось всё хуже от замкнутого пространства и чрезмерных лекарств. Но моё поведение было неопасным. И вдруг я услышала от санитаров, что меня «могут» отпустить домой на 2 недели. Я так хотела домой!  Дата всё время переносилась. Моё ожидание обманывалось, но я ждала с хрупкой надеждой. Оказывается, мама всё же догадалась дать взятку лечащему врачу, и та согласилась отпустить меня на 2 недели домой толи за 500 рублей, толи за 5000. Вот она – цена свободы и жизни личности.
  Наступил долгожданный срок. Мне сказали одеться и забрать свои вещи из палаты. Всё, что у меня было, это блокнот с ручкой и расчёска. Остальное забрали санитары. С этими вещами я подошла к дверям кабинетов врачей и мне их наконец открыли.
  Забирал меня отец. Мне вернули мою одежду – зимнюю, а уже был разгар лета. Ненавистная мне врачиха вручила отцу предписание по таблеткам и разрешила мне выйти.
  Санитарка щёлкнула ключом, открыв решётку на лестницу вниз. Я помню этот щелчок и стук закрывающейся за мной двери отделения.  Я «отсидела за решёткой» от звонка до звонка. Понять меня может только отпущенный на волю зэк.
  Я вышла на улицу и мне в глаза ударило солнце. Правда мы ещё должны были пойти сделать мрт головы, куда меня отвела санитарка. Но это уже была «улица». Мне сказали надеть наушники и лечь в томограф, только молчать. В наушниках играла песня Cassablanca – музыка свободы. Я старалась не шевелиться, чтобы меня только отпустили после этого. Снимок отправили в Питер, и нам пришлось ждать около часа расшифровки. Зачем делать мрт после психбольницы я не знаю. Видимо, чтобы просто увидеть, что в черепе хоть что-то есть. И вот результаты готовы. Я спросила у врача, смогу ли я работать?  Мне сказали: «Сможете».   В моём тяжелейшем состоянии врачиха вечно пугала меня: «Тебе дадут инвалидность».  Я такую психическую инвалидность крайне не хотела и отвечала ей: «Не давайте мне инвалидность по уму. Я хочу работать». Такой инвалидности у меня не будет. А по зрению потом пожалуйста.
  Вот мы с отцом забрали снимок и вышли из больницы.  Я не узнавала дорогу и город. Ехали мы на такси. За время моего отсутствия в городе построили новые развязки дорог, мосты, эстакады, дома. Я не узнавала город.
  Мы приехали домой. Я не узнала свою кошку, забыв какого она цвета.  Я была зла на родителей. Это внутренняя, накопившаяся злость. По началу я их «не узнавала», считая другими людьми. Мне потребовалось долгое время, чтобы привыкнуть к ним заново.
  Первый день без света в комнате я не могла спать ночью. Зато воздух был свежий, в туалете не было сигаретного дыма, и я перестала материться, посещая туалет.
  От перемены места я перестала совершать те безумства, что творила в больнице.
  Но моя душа была разбита. Мир вокруг казался чужим после «лагеря строгого режима» больницы. Я не могла смотреть на эту мирную жизнь. Мне казалось, что я провела в больнице не 4 месяца, а всю жизнь. Я не могла смотреть телевизор. Я видела в нём своё – войну и как меня, привязав, избивают санитары. Я не стала смотреть такой телевизор.
  Но хуже всего было не это. Я узнала, что человек, к которому я стремилась выйти из больницы, не любит меня и никогда не любил. Мой мир рухнул. Разбитые иллюзии и надежды – это настоящая цена свободы!  Я всё поняла. Но я продолжила любить его, потому что иначе я не могу. Мне не хотелось жить, я впервые не праздновала новый год, потому что я знала, что ничего не будет. Но я осталась, чтобы видеть его.
  2 недели дома подходили к концу. Врачиха позвонила маме и робко спросила, как я там?  Я вела себя смирно. И меня решили выписать из больницы и перевести в дневной стационар. Я не поверила этой новости. Накануне я аккуратно сложила свои блокнотики и ручки, чтобы идти в больницу. Мы пришли. Врачиха посмотрела на меня и отправила домой ходить в дневной стационар 2 раза в неделю. Я была счастлива. Из дневного стационара меня окончательно выписали через месяца 3-4.
  Я думала: «Зачем мне такая свобода?  Лучше бы я была в бреду, жила иллюзией, но знала, что он меня любит».
  Меня ждала другая жизнь.