Скажи мне

Скажи мне чёрная старуха,
Ведь вечность с возрастом на «ты».
Чей голос трепетно и глухо
Меня зовёт из темноты.

Не замолкающий в ушах,
Дробит он нервы будто в ступе.
Но только сделаю я шаг –
На шаг неведомый отступит.

Так вечерами бродим мы,
Друг друга не теряя след.
– Кто ты? – спрошу у тьмы.
– Я – ты – доносится в ответ.

Запоминающий и зрячий,
Ночным созвучный голосам.
Во мне несчастный кто-то плачет,
Когда смеюсь от счастья сам.

Мы будто связаны обрядом.
И клятвой крови на руке.
Как ношей кто-то давит взглядом,
Когда иду я налегке.

Порою жизнь нещадно ярит,
Не жжёт за здравие свечей.
Но если я хочу ударить,
То кто - то виснет на плече.

Старуха смотрит тусклым взглядом:
–  Когда б ни жили – не робели.
Садись – со старость все рядом.
Она всегда у колыбели.

Ты, верно, видеть уже мог,
Как с Покрова с землёй в разлуке
Лежат, свернувшись у дорог,
Землёй не взятые гадюки.

Дыханье каждое – да славит бога,
Но если жалила людей змея,
Хотя для всех там место много,
То не возьмёт её земля.

Останется тем гадам,
Молить о смерти всех прохожих.
А разве нет вокруг  и рядом,
Людей на гадов тех похожих?

На сердце каждого свой гнёт,
И не спастись у образов свечами,
Когда душа убитого зовёт
Убийцу тёмными ночами.

– Старуха, что ты? Бойся бога.
Я только ветер в чистом поле.
Какие змеи и дорога?
Я не пролил вне ложа крови.

– Ты думал, жизнь на жизнь охота?
Что смерти нет в твоей судьбе?
Убийцей можно стать, убив кого-то.
А можно лишь себя в себе.

И тот, кем ты не стал,
Кого оставил ты в дороге,
Его зовут тебя уста.
В извечной за тебя тревоге.

Старуха встала, черная как ночь.
От чёрной шали тени бьются в дрожи.
–  Я не могу тебе помочь,
Да и никто помочь не сможет.

Лица её теряли свет черты.
Чернила шаль закат осенний.
Кричу из темноты –  Старуха, кто ты?
– Я ты –  ответили мне тени.

Я там стоял, где жизнь струится.
Её дыханием забытый.
Ещё как будто не убийца,
Ещё как будто не убитый.

Ещё не выпивший итоги,
Того что вырастили руки.
– Кто ты?  – спросил шипенье у дороги.
– Мы ты – ответили гадюки.

За тишиною были слышны голоса.
За горизонтом горизонт и в небо лестница.
Дорога,  где не слышно колеса.
Учений догмы, мысли околесица.

Где небеса под чёрной шалью,
Без летнего загадки звездопада,
Где землю по живому режут сталью.
Я слышал то, что человеку знать не надо.

В траве шуршало, будто мяли шелк,
И ветер, как щенок к коленям жался.
Как будто кто-то из меня ушёл.
А незнакомый мне остался.

Он что-то говорил невнятно вслух,
И паузы вбирали все длинноты.
Так жизни музыка звучит вокруг,
А пальцы взять не могут не единой ноты.

Здесь жизнь была вне хватки рук,
Плоть жалась к плоти не спасая души.
И жизнь была лишь слух и звук.
Не изменить, а можно только слушать.

Не хлопнуть дверью, уходя,
Не скрипнуть её – блудный  возвратился.
Я слышал всех, не слышал лишь себя –
И даже слышать не стремился.

Вокруг лежала черная земля.
И ворона крылом тянулась ночь к рассвету.
Я  был, и не было меня.
А времени река впадала в Лету.

А рядом ничего, что в руки взять.
И боль, не кратная леченью.
И лишь река, где невозможно вспять,
А только можно по теченью.

Был выбор прост и прост расклад,
Все может быть, всё быть не может.
Как жребий  рай, как жребий ад,
Но на земле ведь это тоже.

Жизнь нужно слышать, осязать,
тянуться к каждому дыханию и звуку.
И, наклонившись, в руки  взять,
Согреть дыханием гадюку.

И ранки кровь почувствовать на вкус,
И омут чувствовать, где были броды.
Жизнь эта тоже, как укус,
Но лишь растянутый на годы.