Женщины Владимира Маяковского 7

7


               Э л л и  Д ж о н с(продолжение)



     Ницца. Берег моря. Первые минуты встречи возлюбленных. Маяковский и Элли* стоят обнявшись. Они счастливы, будто не было долгой разлуки. Маленькая девочка, его дочь,** держит маму за платье и с любопытством рассматривает чужого дядю.
     – Ты простила меня? – спрашивает Маяковский.
     – Не говорите так! – Элли прикладывает палец к его губам. – Я не хочу это слышать. Хочу, чтобы наша встреча была радостной. Случай нас свел. Так пусть же он станет для нас – подарком судьбы, а не горем.
     Маяковский не разделяет восторгов Элли. Угрызения совести
мучат его.
     – Я чувствую себя подлецом, –  говорит он. – Не прислал тебе денег в Америку, когда ты остро нуждалась в них. Только теперь у меня открылись глаза. Тебе надо было рожать. Денег не было. Даже на больницу. Ты не работала. И не работала по моей вине… Ты написала – помоги! А я не помог. Написал тебе подлое письмо: не могу по объективным причинам. Как ты думаешь, как я должен чувствовать себя после этого?
     Элли не хочет ничего слышать. Она привыкла его оправдывать. Даже в Нью-Йорке, когда они в пору расцвета их чувства стояли на Бруклинском мосту и он в пылу неудержимого восторга (а отчасти и мужского бахвальства) кричал с высоты: « Я целую беззаконно над Гудзоном ваших длинноногих жен!» – даже тогда она его оправдывала, хотя ее и покоробил этот его крик. Она нашла, что это кричит в нем ребенок. Вот и сейчас она стала защищать его перед ним же самим:
     – Разве вы принадлежите себе? Вы же не можете распоряжаться своей жизнью. За вами всюду следят. Подумайте, разве бы вам разрешили помогать мне? Даже если бы вы попытались это сделать. Вот ваши объективные причины.
     – Элли, почему ты такая?! Почему ты всегда оправдываешь меня? Не отстаиваешь свои права любящей женщина? А сейчас и матери моего ребенка. Не требуешь от меня ничего? А только просишь, взывая к моему состраданию. Просишь и оправдываешь. От этого мне плохо… Мне плохо, и чувствую я себя скотиной.
     – Вы поэт. Вы все преувеличиваете. Не так уж трудно мне было тогда. А вы вели себя как джентльмен. – Элли вспоминает о незабудках, которыми он усеял ее постель в день разлуки, и плотнее прижимается к нему. – Когда-то вы мне сказали, что перед вашим шармом не может устоять ни одна женщина. Вы, наверное, были правы, – говорит Элли и смотрит на него влюбленными глазами.
     Маяковский смотрит на Элли и думает:
    – Эта женщина навсегда останется такой, какая есть, кто бы что бы ни говорил ей, – и ему становится от этого грустно. Грустно, что это путь – не к его сердцу.
     – Уже поздно, – говорит он. – Пойдем в гостиницу.            

     Гостиничный номер Маяковского в Ницце. За окном идет
проливной дождь. Дочь Маяковского и Элли спит за ширмой.
     Между родителями идет жаркий спор. Он предъявляет права любовника. Она сопротивляется. И это бесит его. Его опять  предпочитают другому! И неважно, что этот другой ее собственный муж.            
     Позднее Маяковский опишет это свое состояние в стихотворении, посвященном другой возлюбленной – Татьяне Яковлевой, о которой речь пойдет впереди:

                – В черном небе молний поступь,
                гром ругней в небесной драме, –   
                не гроза, а это просто
                ревность двигает горами.

     – Почему ты отталкиваешь меня? –  говорит Маяковский. –   Я люблю тебя. Ты любишь меня. Чего еще надо? Или твой муж тебе дороже меня?               
     – Нет, вас я предпочитаю другим мужчинам. Вас я люблю и, по-видимому, буду любить всю жизнь. Но больше моей любви к вам я люблю свою дочь. Я не могу рисковать ее судьбой. Об этом не может быть и речи… Мой муж считает ее своей дочерью. Хотя и знает о вас. Сейчас он в Англии. Ждет нас. Ну как же я могу его обмануть?! Вы подумайте.
     Так ничего не добившись от Элли, Маяковский на следующий день уехал в Париж. Но не вытерпел, и через некоторое время позвонил Элли
     – Элли?! Не успел уехать от вас, и уже весь изоскучился… Все время думаю о вас. О тебе и дочке. Приделываю крылышки, чтобы снова лететь к вам. Примете? Обласкаете?
     – О да! да! конечно. Но я не понимаю. Вы же сами уехали.
     – Да, уехал. А теперь вот хочу вернуться… насовсем.
     Молчание – и после длительного молчания шепот Элли, смешанный со слезами:
     – Не шутите так.
     – Я не шучу. Из всех женщин, которых я знал, ты больше всех заслуживаешь счастья. Не прогоняй меня. Я буду учить нашу малютку русскому языку. Бедняжка, она же не знает русского!  Прикажешь мне на английском с ней изъясняться?
     – У вас есть женщина, которую вы любите. Зачем мы вам? Не жгите свечу с обоих концов. Не надо.
     – Она меня отпустит.
     – Не отпустит. У комиссаров длинные руки. Они вам не простят. Я уже жалею, что сказала вам о дочери. Боюсь, что этого достаточно, чтобы отомстить мне. В Англии я возьму фамилию мужа. Думаю, так они меня не найдут.
     – Глупости. Сегодня же выезжаю.** Там и решим, что делать. Целую тебя. Исцелуй за меня кроху.
     – Вы не понимаете, на что вы решились!

      Маяковский кладет трубку.


*Элли Джонс, женщина, которую Маяковский встретил и полюбил в Нью-Йорке.
**Умерла в 2016 году, так и не научившись говорить по-русски.
Несколько лет до этого приезжала в Москву, посетила могилу отца на Новодевичьем кладбище, высыпав к его праху горсть земли с могилы матери.
***Маяковский не приехал к Элли, и они больше не встретились.

               
           П р о д о л ж е н и е  з а в т р а