Может всё оттого, что сидит во мне чудо-юдо

Может всё оттого, что сидит во мне чудо-юдо?
Растянулось змеёй на груди и давай иудить.
У калитки от рая Пьеро да собака злая.
А того, что святой я – про то ничего не знают.

Одноглазое лихо меня принесло в подоле.
Воспитал меня дух всех пещер и глубоких штолен.
Он был злобен, мохнат, клочковат, как матёрый шершень.
Взгляд лимонный его был тяжёл, соловат, подержан.

Этот взгляд я порою ловлю из твоих черешен.
Карамельно тягуч он, упрям, изобильно бешен.
Ты наотмашь меня им разишь, бередишь, сжигаешь.
А того, что святой я – про то ничего не знаешь.

Лавром, Флором лесному зверью стал, и римским папой.
Если голоден я, – мне медведь тянет обе лапы.
Если стынет душа и насквозь леденеет тело, –
волчья стая навстречу бежит во главе с Акелой.

И по венам угрюмой рекой молоко волчицы.
Горько, солоно это питьё, словно кровь с горчицей.
Ищут волки в моих глазах отражение рая.
А того, что святой я – про то ничего не знают.

Может всё оттого, что затёрся лик на иконах?
И стигматы уже не кровят на моих ладонях.
Вместо лика глазеет овцой голова с личиной.
Может это и есть для тебя узелок с причиной?

Так и быть, дорогой, поделом тебе, пустолайке.
Будешь зайцам в лесу заливать свои сказки-байки.
Без любви-то душа не горит, а дымит да тлеет.
Может ты и святой, только то никого не греет.