Миколь

               
                Памяти Андрея Ахтямова.

  У войны не женское лицо. Она выглядит не бритым, грязным, усталым, уродливым солдатом штурмовых рот, с почерневшими от грязи белыми повязками на руках. И всё же ни одна война за всю историю человечества полностью без женщин не обходилась.
  Миколь воевала с четырнадцатого, придя в ополчение совсем девчонкой. И спустя десять лет стала командиром медвзвода, имея в подчинении десятерых гавриков. Молодые парни и мужчины под пятьдесят которым она с натяжкой годилась в дочери называли её уважительно Юрьевна.
  По началу она боялась сойти с ума, спиться, сколоться от вида моря крови, океана человеческих страданий в котором барахталась как пресловутый утопающий хватаясь за соломинку. И такую соломинку она себе нашла. Теперь Миколь отгородилась толстой стеной, держа дистанцию с сослуживцами вне медвзвода. Она старалась не персонифицировать их, не запоминать лиц, позывных, имён. Ведь сегодня они перед тобой живые и здоровые, в ладно сидящей на них форме. Строящие планы, выбирающие на Авито машину, интересующиеся ценами на жильё и участки, весело и беззаботно смеющиеся, кушающие сладости и пьющие зелёный чай. А завтра ей привозят их с «передка» сложённой в мешок окровавленной грудой, с выломанными прямым попаданием сброса вместе с бронником рёбрами, с оторванной головой, вывернутыми наружу кишками и раздробленными конечностями.
  Это пугало её. Она видела, что превращается в какого-то монстра, не чувствительного к чужим трагедиям, к чужим страданиям и боли. Впрочем, как и положено хорошему медику. Иногда она всматривалась в зеркало, ища следы дьявольского перерождения, вспоминая всё что знала о нечисти. Клыки вампира, косящие глаза, густые сросшиеся брови и острые эльфийские ушки. Или это уже из Толкиенена? В лице её, вполне симпатичном, обрамлённом не слишком длинными мелироваными волосами ничего такого не было. Аккуратный носик, светлые глаза, обычные рот и уши. Это было лицо женщины на пике естественной женской красоты.
  Но одного она отчего-то запомнила. Это было в самом начале СВО. Волноваха была ещё не взята, в ней прочно сидели «укропы», но штурмовые роты «сотки» бульдожьей хваткой уже вцепились в её окраины. Только-только освободили пригород Волновахи Бугас, где закрепился медвзвод. Она же как сестра милосердия первой мировой, как медсестры Гражданской и Великой Отечественной помогала вытаскивать раненых из превращённых в руины домов частного сектора. Тяжелённых, словно закованных в броню рыцарей, и с трудом погрузив на «мотолыгу» вывозить в безопасное место.
  Этому парню было лет тридцать, почти столько же сколько и ей тогда. Мина разорвалась совсем рядом, посекла осколками и прошлась по лицу. Больше у него не было рта. На его месте разорванном пролетевшим сквозь обе щеки осколком белела остатками выбитых зубов алая дыра.
  Штурмовик был в сознании. Вколов ему лошадиную дозу обезбола, девушка обработав, как могла скрепила рану и принялась за руку, распоров мокрый от крови тянущий вниз бушлат.
 - Доктор, как Вас зовут? - спросил раненый. Давая ей время поработать мехвод, заехав в ангар с проломленной крышей остановил МТЛБ. И Миколь против своего обыкновения сказала: - Лида.
 - Ли-ди-я, - слабо повторил парень и вдруг здесь, на грязной броне «мотолыги», среди таких же «трехсотых» как и он сделал ей предложение:
 - Лида, - произнёс боец пытаясь придать голосу официальный тон. - Если ты не замужем выходи за меня.
  С личным всё было не просто. Она то выходила из отношений, то бросалась в них как в омут с головой. «Любить так любить, стрелять так стрелять». Работа её была для одиночек. Тяжёлой и гадкой тем, что военные гибли, а гражданские не могли жить в городе что обстреливался всем, могущим убивать и калечить 24/7.
  Раненый замолчал. Испугавшись что он потерял сознание Миколь взглянула на него, встретившись взглядом с полными страдания глазами, выжидательно смотревшими на неё.
 - Я не замужем, - ответила молодая женщина, разрезав вдоль бинт и перевязывая одну из десятка мелких ран. Кроме лица остальные ранения не выглядели тяжёлыми. - Но замуж за тебя не пойду. Ты в штурмах, не на пятом так на десятом выходе тебя убьют. Или меня. Зачем начинать то, что не может хорошо кончится?
 - Мы можем уехать, когда закончится контракт.
 - Если бы я хотела отсюда уехать, уехала бы ещё десять лет назад. Это мой город, моя земля и я отсюда точно не побегу, - наверное, с раненым нужно было помягче, что-то в духе Муси-Пуси. Но настроение было ни к чёрту. Раненый понимающе склонил голову, а потом попросил без особой надежды:
 - Но ты хоть подумай.
 - Подумаю, - примирительно ответила Миколь и предложила, боясь что он потеряет сознание:
 - Расскажи мне о себе.
 - Да что рассказывать, - переведя взгляд на небо, затянутое низко нависшими словно беременными облаками возразил боец. - Давай я тебе лучше песню спою.
  И не дождавшись разрешения запел слабым срывающимся голосом:
       Где-то в Крыму девочка в розовом сарафане,
       А мама её не отпускала гулять,
       Но мы попросили: отпусти дочку с нами
       И мать отпустила её потанцевать.
  Он пел, подрывая только наложенные швы и кровь стекала под рыжеватой щетине на шею. Но Нефопам действовал и он не чувствовал боли. И вдруг небо разродилось каким-то нереально красивым киношным снегом. Огромные хлопья словно зависая в безвоздушном пространстве медленно падали вниз. Это была величественная картина Рождественского сочельника или Нового года. Она мало подходила для начала марта и тем более для войны. Снег падал на окровавленную броню «мотолыги» и тая стекал по ней багровыми слезами. Возможно это плакал Бог глядя на них с заоблачной небесной высоты.

                21.11.24
     Донецк