Моисей

                I

Сорокодневная
            горячая бессонница
И Шехины  немыслимое солнце,
Синай, подавшийся в живое небо,
Сорокодневный пост,
               а вместо хлеба
Таинственные буквы…
                Божье Слово,
Огнем струясь с перста Его святого,
На плоскости нефритовых скрижалей
Питало душу,
         утоляло жажду.
Слова, слова 
           как огненные капли
Сливались в гулкий ливень благодатный,
И сорок дней
          шел этот  вещий дождь,
Который слушал на вершине вождь
Двенадцати Израильских колен.
Как при потопе –
            долгих сорок дней…
Должны очистить мир от скверны зла
Слова обетованья и суда,
Слова благословенья и проклятья,
Великие священные заклятья.
Две плоскости нефритовых скрижалей…
Слова на них тихонько остывали,
И поражали и пугали глаз,
Распятые на камне
               ради нас,
Окаменевшие как мумии навеки,
Чтобы убогий разум человека
На ощупь взял
            и съел небесный хлеб,
И, съев, ожил, прозрел и не был слеп.
Живой закон
          Господь убил как агнца,
Распял на плитах, вытесанных старцем;
Безбрежность мысли
                глубиной в века
Словами нашего земного языка
Он ограничил,
           и могучий Дух
Витал над мертвой плотью древних букв,               
Чтоб осенить сознанье тех,
                кто верой
Усвоит этой жертвы смысл безмерный…

Синай,
    сорокодневная бессонница
И Шехины немыслимое солнце,
Пришедшее из выси голубой
Скрижали сердца
              обогреть собой.
Гора Синай на выжженном плацу
И с Богом человек лицом к лицу,
Бог-Дух,
       которому предела нет
И смертный человек,
                влюбленный в Свет.
               
             
              II

Моисей Сепфоре:

Ты погасила лампаду в шатре,
Долго ждала - до утра.
Смолкли цикады на ранней заре,
Солнцу вставать пора.

Мрачно клубится в глухой тишине
Белым туманом обрыв...
Яхве назначил свидание мне
На голой вершине Хорив.

Как рассказать о сиянье лица? -
Это как радость и жизнь,
Это как смерть - постиженье конца...
Свет, излучающий мысль.

Где-то поодаль от звона лучей
Тайны веков - Шехины -
Ангел, играя на флейте своей,
Не нарушал тишины.

В звуках рождался бескрайний покой
Смешанный с жаждою жить,
Множилось слово, как луч золотой
В каплях прозрачной росы.

Свежая синь предрассветной поры...
В сердце надежды болят,
Я словно куст на вершине горы
Пламенем светлым объят.

Речь о народе... Но как-то я вдруг
Смутно почувствовать смог,
Что одиночеством тысяч разлук
Он одинок.

Знаешь, Сепфора, я слышал  печаль
В том, как отсвечивал лик.
Эта тоска без границ и начал -
Главное, что я постиг.

Не прикасайся ко мне, не спеши.
Нужно побыть одному.
Дай мне дослушать в глубинах души
Эхо тех ярких минут.

             III

Он уходил бесстрашно в гору,
В росчерки молний
                за занавес мглы,
Он уходил за небесной Торой ,
Веруя,
    что останется жить.
Он уходил за небесным хлебом,
И оттенял золотистый луч
Его силуэт на фоне неба,
На фоне грохочущих туч,
На фоне лилового заката,
Взявшего Синай
             в полукруг,
Всем магам земли,
               всем земным акробатам
Не снился подобный
               смертельный трюк.
Его поглотило пылание славы,
И, сорок дней спустя,
Он вышел живым
           из дышащей лавы,
Он вышел живым из огня.
Он вышел,
      лицо, словно солнце сияло
Светом  живого Бога,
Ему сорок дней как минуты – мало,
А братьям его –
            слишком много.
Он сорок дней
             на арене огненной
Самозабвенно работал
                для них
И каждый жест
        был действительно подвигом,
Был аккуратен и чист
                каждый штрих,
Он был соавтором
               их великого завтра,
Их будущей свободы,
Он добывал для них зерна
                правды,
Правды живой воды.
В его напряженной с Яхве беседе
Каждой мысли и фразы изгиб -
Все было отрадой,
                все было победой,
Но публика решила, что он
                погиб.
Решила, она - представление окончено,
Циркач дошутился – всем урок.
Уж слишком,
       пожалуй, много хочет
От грешных
           ревнивый
                невидимый Бог.
Не нужно людям небесного хлеба -
Священного слова Торы,
Земля роднее
           пустого неба,
В небе нет опоры…
Нам вкус земного тлена
                и праха
Приятнее огненных истин.
Мы дети рабства,
             мы дети страха,
Рабы вражды и корысти…
И плакал вождь,
              закаленный в пламени
От бессильной ревности
                и печали,
Глядя на стан
            разнузданных пьяных
И на осколки
           скрижалей.

(Из сборника "Песочные часы", - Нижний Новгород: ТРК Три ангела, 2002. Цикл "Библейские портреты")