О роли поэзии в мироздании

Даже, будучи человеком, буквально дышащим поэзией, не стал бы нарекать ее абсолютно непорочной и совершенно добродетельной категорией бытия. Для меня поэзия – вершина словесности, так как это не только наиболее органичный способ ритмической организации текста, но и максимально эффективный метод концентрации как обыденных, так и метафизических смыслов в относительно емком формате. Как отмечал великий Николай Гумилев: «В оный день, когда над миром новым / Бог склонял лицо свое, тогда / Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города». Слово – первооснова созидания, однако в нечистоплотных руках способно становиться и мощным источником разрушительной энергии. Иногда в виде своей антитезы, отсутствия слова, демонстративного молчания, а иногда в виде извращенного, злого посыла. Этой дихотомией пронизана вся наша жизнь, включая словесность в целом и конкретно поэзию – ее высшую форму.

Выдающийся шестидесятник Роберт Рождественский восклицал: «Все начинается с любви… / Твердят: «Вначале было слово…» / А я провозглашаю снова: / Все начинается с любви!». Ну и подобный пассаж не отменяет приоритета Слова. К словесности обычно пренебрежительно относятся предельно скудоумные персоны. Остальные понимают, что человек дела обязательно должен быть и человеком слова. Формула Рождественского отменяет лишь примат слова как лингвистической единицы. Но вот Слово как созидательный конструкт – это и есть любовь в чистом виде. Древние греки выделяли семь видов любви: агапе, филео, эрос, сторге, людус, прагма, маниа. Можно выделить хоть квадриллион. Но истинное чувство любви не требует ремарок. И, разумеется, вся созидательная поэзия, даже печальная лирика (мы же не уподобимся китайскому императору XVIII века Цяньлуну, казнившему авторов за грустные стихи), это настоящее выражение любви.

Особенный подвиг, когда это знамя любви, несет еще и тот, кто жертвует жизнью за мир, добро, честь, справедливость, ведь одними стихами защитить Родину невозможно. Приведу строки Максима Мешкова с позывным Поэт, героя СВО, погибшего при взятии Авдеевки: «Жить бы. Трудиться в поле. / Жать через месяц рожь. / Но враг надвигался, мечтая / Всех от Москвы до Алтая / Русских пустить под нож». Но есть ведь, кроме таких незабвенных героев, откровенные подонки – и тоже поэты. Можно, конечно, сказать, что они лишь графоманы, однако в последнем как раз нет ничего критичного: чрезвычайно плодовитый сочинитель рубежа XVIII-XIX веков граф Хвостов был мишенью для коллег по цеху, включая Пушкина. Однако, создавая технически слабые и излишне напыщенные вирши, Хвостов не совершал большого зла. Напротив, даже занимался благотворительностью. Однако есть вполне искусные поэты, которые обращают свои способности во зло. Позволю себе не делать им рекламу и не называть поименно. А искренний автор вполне добродетельных произведений может быть негодным человеком в остальных жизненных ипостасях. Именно поэтому я не смею идеализировать поэзию.

Идеал, по сути, недостижим. Даже если мы называем любимого человека идеальным, то отчасти вольно или невольно занимаемся самообманом. Хотя скорее невольно, конечно же. Процитирую Блока: «Когда мы любим безотчетно, / Черты нам милого лица,/ Все недостатки мимолетны, / Его красотам нет конца». Хотя порой и хочется пропеть: «Ах, какое блаженство знать, что я совершенство, знать, что я идеал». Вместе с тем, на мой несомненно субъективный взгляд, поэзия – наиболее близкое к идеалу начало на планете. Даже наивные строчки «юноши бледного со взором горящим» (так молодых поэтов охарактеризовал Валерий Брюсов) все равно складываются в определенную математическую гармонию. Уж не говоря, к примеру, о венках сонетов. Что же это за зверь такой? Последняя строка одного сонета становится первой строкой следующего, превращая все четырнадцать сонетов «круга» в переплетающуюся «гирлянду» лирической поэзии. И, вопреки распространенному суждению о деле поэта как о ремесле, насколько бы скрупулезно авторы ни оттачивали катрены, «изводя единого слова ради тысячи тонн словесной руды» (это уже из Владимира Владимировича Маяковского), все же в первую очередь ими движет удивительное и непознанное (хотя миллиарды миллиардов раз испытанное) вдохновение, дарящее несравненное счастье. Не факт, что исследования мозга в момент поэтических озарений покажут феноменальные результаты, но есть ведь душа... По крайней мере, я не вульгарный материалист и верю не только в нервные окончания.

Сами погружения в феерический и вместе с тем уютный поток вдохновения могут быть не сильно продолжительными. Однако настоящий поэт все время вынашивает материал для будущих стихотворений, где-то на уровне подсознания осмысливая, как конвертировать те или иные события, мысли, переживания в стихотворения. И, даже если пишешь не совсем по зову души, а на заказ, все равно ведь хочешь вложить, как минимум, между строк нечто сокровенное. Поэтому, казалось бы, рядовые поздравления либо эпитафии, созданные по просьбе, вполне могут оказаться шедеврами: если не за счет новаторской формы, то благодаря афористичности или же «двойному дну».

«Поэтический труд – счастливый труд, а разговоры о «муках творчества» кажутся мне натяжкой или преувеличением», – высказался советский и российский поэт Александр Кушнер. Нет, возможно, у кого-то все идет и впрямь мучительно, как преодоление, восхождение на Эверест, все же приносящее заветный результат. Лично для меня муки творчества не в самом процессе творчества (в нем счастье!), а в том, когда ты оказываешься неуслышанным, неправильно понятым, осмеянным. Тем не менее, все это не худшие трагедии и, более того, неплохо удобренная почва для новых стихотворений. Вспомним хрестоматийное ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда». Но в том числе в этом состоит близость поэзии к идеалу: в удивительной способности превращать тыквы в кареты без обратных метаморфоз.

2024