Проповедник

Принятый в стаю – должен спасаться сам.

Мало кто знает, что у меня есть сан, что неспроста на распутье смотрю ощерясь; верь же канонам – я, верно, плохой священник: мрачная брань из моих вылетает уст, я грубиян и преступник, я пью, дерусь, мстителен, зол, обожаю табак и опий, вместо креста я храню пистолет у рёбер, наголо стрижен, в ухе горит серьга. Я обречён, мне спасения не искать, только бы пить безрассудство – смертельно, сладко.

В горло врастает острая колоратка,

в пыльном кармане патроны – попутал бес, разум исчез, и я, верно, уже нетрезв, или – ещё. Мне ключи не искать от рая. Строки Писания вызубрил, не читая, не отпускаю грехов и не лью вина – сам слишком грешен, испить бы вину до дна: в мареве винном устало бреду, растерян.

Сотни людей просыпались в моей постели,

я не хотел их касаться наутро – стыд сковывал будто, горели мои следы в прочерке глаз, и звучали во тьме не сразу – будто подрезаны – струны охрипших связок, гнев клокотал, я взрывался – почти бездвижен...

Я никудышный пастор, да. Но я – ближе к душам потерянным, чем кто угодно другой.

Только не думай, что автор не равен герою, и какой-то там книжный изгой обречён на такую участь.
Обычно всё так, да.

Но только

Не в этом

Случае.