Грех

- Скорая помощь. Девятая. Говорите. Слушаю вас.
- Здравствуете, тут человеку плохо. Лежит не шевелится
- Где вы находитесь?
- На автовокзале, прямо напротив касс
- Фамилия?
- Дак, откуда ж я знаю?
- Ваша фамилия?
- Синицин.

- Что произошло?
- Да я не знаю… Лежит…
- Пьяный что ли?
- Да вроде не паяный.
- В сознании потерпевший? Есть ли дыхание? Пульс?
Имеются ли видимые на теле раны?

Чем у потерпевшего набиты карманы?
Он достиг просветления, или нирваны?
Как вы считаете, осквернял ли он храмы?

Мы продолжим через минуту,
после короткой рекламы:

"Ты всё ещё атеист?
Ну ты и лох.
На нас посмотри -
- у нас есть Бог!
Выбирай по душе,
покуда не сдох,
сегодня скидка по акции
#НА_АД_НАМ_ПОХ…

абонентам новым
на первый взнос.
Аллах? Будда? Яхве? Христос?
Ну чего ты стоишь, словно в землю врос?
Это ж хиты продаж -
- мы изучили спрос.

В преисподнюю не хочешь, раз - не тяни!
Хоть босым, хоть в исподнем – звони!
Хоть в благовестный звони, хоть в ноль-три…."
- Маша, расстегни ему воротник и виски три…

И, положи ему хоть сумку под голову…

А голова моя тяжелеет, как будто бы оловом
наполняется.
Медленно я считаю до ста,
и вокруг тишина…
пустота….
чистота….


А в бесчисленных кабинетах небесной канцелярии
за потёртым от времени, но добротным ещё бюро,
клерк крылатый усердно строчит комментарии
на полях моего досье, выдранным у себя пером .

Вот тут пометочку возле текста ставит:
«Супербия» - гордыня стало быть у меня.
И то ли проклятия извергает, то ли молится,
беззвучно губами лишь шевеля,

подчёркивает слова, мной написанные,
движениями выверенными и чёткими,
а мои судьи достопочтенные его обступили,
шепчутся, бряцают хлебными чётками.

Поднял голову клерк, оторвавшись от дел,
обвёл их всех взглядом, на каждого поглядел:
«Уважаемые ангелы, серафимы и пророки,
обратите внимание на греховные строки:

«Да кто их подсчитывает то грехи наши?
Варимся в кастрюле аминокислотной кашей,
а тот, что в фартуке у плиты с черпаком -
- он никого из нас ведь и не различит даже

Безликое, липкое месиво серое,
Само к себе жмется, запугано верою
во второе пришествие, небесный суд,
в адское пекло и демонов с серою,

как наказание тем, кто липнет на стенки,
в экстазе молитвы не разбивает коленки
в кровь. Тот подгорит пусть на дне!
Только праведник сверху пузырящейся пенкой!

А если всю варку в правильном русле,
то в следующей жизни – ты будешь мюсли!
В молочной прохладе, а если захочешь,
Пожалуйста - реинкарнируйся в сусле!

Да вот только сдаётся мне, что в преисподней
котлы не горячее кастрюли господней,
и при любом раскладе ты не ляжешь в гранолу,
не будешь ни лучше, ни вкусней, ни свободней!

И всё что и есть у тебя – это каша.
Будь благодарен, что ты не в параше
чавкаешь, липкой зловонной жижей.
Цени что имеешь – и так в авантаже!

Наслаждайся по полной, отринув запреты:
никому ты не нужен, и не спросит за это
тебя никогда и никто. И точка.
Хватит следовать слепо заветам».


Забубнили, зашумели, крыльями зашелестели
нимбами трясут от злости: «Нет, вы это дело бросьте!
Не сыскать тут оправданья. В наше время бы хрустели
и при жизни бы на дыбе за хулу такую кости!

Это ж не напишешь взад. Отправляйте его в ад!!!»
Только клерк им отвечает, что и сам тому не рад,
что нашёл средь документов,
завизированный Первым,
на поэзию мандат.

- Стало быть, мы ищем дальше
больше злобы, больше фальши,
сопоставить чтобы с тем,
что понаписал он раньше!

Чтоб под тяжестью греховной
провалился б к Люциферу
Это даже хуже порно -
- попирать стихами веру:

«Аллилуйя!
Аллилуйя!
Возрадуйтесь!
Алыми ртами ликуя,
раб ваш здесь!
Без креста крещен,
да на крест помещен.
Пейте кровь мою.
Ваш я весь!

Мажь тоску мою на душу
словно лесть,
Радуйся тому,
что хоть душа-то есть
Нужная тому
кто убит/воскрешен
Чёрная, червивая
да грехов не счесть…»


Совсем освирепели крылатые:
«Земля ему пусть стекловатою!» -
говорят - «пусть бесконечные адовы муки
будут ему расплатою!»

Вокруг клерка кружком стоят,
из-за плеча на моё дело глядят -
вдруг распределит меня в райские кущи? -
– они не допустят! На страже все. Бдят.

Но как только пробил полдень,
услыхали они голос Господень:
«Вам рано его судить!
Ему ещё жить да жить!

А коль разбираете строки,
будьте добры - не жестоки:

поэт через боль
каждою буквой своей
сам извлекает уроки,
Меняя в себе содержимое!
А мне прочтите моё любимое».

Да как прочесть его, Господи?-
он же его поёт!
Ты разве не знал, что Суховой поёт?
Да, он поёт. Да он поёт, но поёт - не поэт,
он не поэт, и поэтому - вот, он, Суховой, и не то, и не сё,
Не Гумилёв он, ни Рембо, ни Басё,
Ни Лосев, ни Бродский, и даже не рыжий.
Он в поэзии гопник с рожей бесстыжей.

И вот ведь тащит в Москву недопоэзию оптом,
потом обливается, потом чтобы, с понтом,
в микрофоны вносить посильную лепту
в формирование нового культурного фронта.
Уверенно, гордо, спокойно, без помпы,
говорить от лица Урала: "Ёпта,
у нас там нету ни Лувров, ни Эрмитажей,
да мы и сами ни Байроны и ни Бальмонты,
но и у нас за хребтом всё с поэзией чётко,
чутка даж почётчё вроде как читка,
и короче у правильных поцыков чёлки,
но мы тоже поэты, и всё чувствуем чутко!
Чеканя чечёткой бетонку чинно,
я чванный и свинный поэтический мизер,
на чиле играю с самим с обой в бисер,
но нету стихов - лишь рифмованный высер!"


А раз понял, то знать умирать мне рано
- я не один в стенах этого храма
Упав на колено, горделивый и буйный,
я ж словно густое миро ем

любовь Господа. И, словно прана:
- Адреналин, два миллиграмма
ввожу.
-Есть пульс.
-Вот и славненько, зафиксировали, интубируем!