Хайнер. новелла

С самого утра моё сердце наполняла лёгкая грусть. Было ли это следствием обычной в это время годя осенней хандры, столь любимой русскими классиками или же всему виной было то, что спустя несколько часов закончится сорок пятый год моей жизни должен был подойти к концу, я не знал.
   Ближе к полудню после долгого, бесцельного блуждания по квартире, я остановился у окна и раздвинув шторы, устремил взгляд в даль.
 По медвяно-лазурному небу длинной чередой до самого горизонта протянулась цепь перистых облаков. В прозрачном осеннем воздухе чётко вырисовывались контуры покрытых лесом гор.
   Сквозь стекло до моего слуха доносились похожие на жужжание огромного, неуёмного шмеля звуки города.
  «Жизнь видится лучше если наблюдаешь её из одного единственного окна» промелькнула у меня в сознании фраза, прихваченная моей памятью в одном из прочитанных мною недавно романов.
   Я опустил взгляд. Не до конца просохшая площадка перед домом была покрыта пятнами словно шкура ягуара, и эта серая асфальтовая лужа растекалась по двору узкими ручейками, по сторонам от которых были вкопаны скамейки. Сидящие на одной из скамеек несколько мальчишек с серьёзными лицами внимательно слушали стоящую перед ними белокурую девочку в красной болоньевой куртке, не замечая, как пока они слушают раскрыв рот о том, как она отводит им роли в предстоящей игре, время уже делает своё дело, и совсем скоро она курносого подвижного зверька с юркими глазами превратится в удивительное существо, заставляющее своих вчерашних соратников по детским играм краснея от нахлынувших чувств тщательно подбирать слова, по долгу молчать, боясь поднять взгляд на свою вчерашнюю атаманшу.
   Внезапно моё внимание привлекло какое-то движение и переведя взгляд я увидел пару голубей за секунду до этого опустившихся на погнутую перекладину турника. Сразу за турником высилась нелепая похожая на гигантскую черепаху конструкция, чуть поодаль от которой была вкопана ещё одна скамейка. Едва коснувшись этой скамейки взглядом, я почувствовал, как что-то давно забытое встрепенулось и ожило в моей душе. И всё, чем было за секунду до этого занято моё сознание, отступило на второй план перед мыслью, о том, что же меня связывает с этой старой скамейкой. Однако, как я не старался в картотеке моей памяти ничего обнаружить мне, так и не удалось.
    И когда я уже готов был сдаться и смахнуть нахлынувшее на меня ощущение в прошлое, словно огромные цветные рыбы воспоминания поднявшись из глубин моей памяти медленно проплыли перед моим мысленным взором. Да, конечно, много лет назад я уже стоял вот так возле этого же окна и смотрел на то, как сидя на этой самой скамейке и ласково улыбаясь, она нежно обнимала за мощную шею столь любимого ею молчаливого сироту-калеку с вечно печальными, преданными глазами.

   Она нравилась мне с того самого дня как я впервые увидел её выходящей из огромного похожего на каплю чёрной густой смолы автомобиля. Её отец был переведён по службе откуда-то из Сибири, и теперь занимал какой-то важный пост в администрации нашего города. Я часто видел его. Это был невысокий, кряжистый человек всегда коротко постриженный и хорошо одетый.  Помню, глядя на него в первый раз, я отчего то решил, что он всенепременно член какой-нибудь из орудовавших тогда в нашем городе преступных группировок, на совести которого, наверняка имеется не один труп. Каково же было моё изумление, когда позже я узнал, что этот человек не только учредил несколько благотворительных организаций, но и взял в одном из опекаемых им приютов малыша-калеку, мать которого, умерла сразу после родов.
   Тогда, возможно в силу моего юношеского эгоизма, я не понимал зачем этой благополучной семье настолько усложнять себе жизнь принятием нового члена к тому же ещё и больного и слабого малыша, каким был тогда Хайнер.

    Мне хорошо памятен тот день. Когда я впервые увидел её в компании Хайнера, это был уже рослый красавец, с сильным мускулистым телом, бывшим честно заслуженным им призом за ежедневные, долгие тренировки, и многочасовые пробежки в её компании, частым свидетелем которых был и я сам.
   Я слышал от одного из своих друзей, что полное имя Хайнера, которое значилось в его документах, было очень длинным и сложным. Однако подойти и с спросить об этом у его прекрасной спутницы, я не решался, а спрашивать об этом у самого Хайнера было так же глупо, как спрашивать у автомобиля, стоящего напротив подъезда, куда его хозяин собирается отправится на нём в следующие выходные.
Я так никогда и не узнал в чём заключалось его увечье. Тот болезненный, тяжёлый взгляд печальных, глубоких и вместе с тем свободных от всяких мыслей глаз, которым он смотрел на окружающих, вряд ли был следствием его травмы.


   На дворе стоял июль и двор почти сплошь был устелен легчайшим тополиным пухом, приходившим в движение от малейшего движения воздуха. Одетая в воздушное, голубое платье, пузырящееся при каждом дуновении ветра, она шла, украшая собой одурманенное ароматами сумасшедшей сирени и акаций лето, неся в руках свои босоножки. И так легко было поверить, что это не человек, а ангел, ступающий по облакам.
Как она была хороша. О господи, до чего же она была хороша.

    Достаточно было взглянуть на них, и сразу становилось понятно, что этим двоим хорошо вместе. Но я не ревновал её к нему. Напротив я был ему  безмерно благодарен, за то что возможно именно в те мгновения, когда она, прижимала к своей щеке его большую голову, или в порыве чувств покрывала его щёки поцелуями, не мокрый, чуть вывалившийся набок, язык, ни потёки слюны, ни его громкое отрывистое дыхание не умаляли её нежности к нему, я вдруг осознал со всей ясностью, до чего разной и вместе с тем искренней может быть любовь женщины.
Наверное, и даже скорее всего и в её отношении к нему тоже не обошлось без природы, которая, беззастенчиво пользуясь жизнью так часто переодевает в самые красивые одежды, банальные животные инстинкты. Могучий инстинкт, пробивший себе путь в граните тысячелетий, достигнув наших дней, не стал, да и не мог сделать исключение для неё одной, но глядя на них, таких счастливых, мне не хотелось думать о столь низменных вещах.
   Да, она любила этого калеку, понимающего её ровно настолько насколько, она сама желала быть понятой, и видевшего её такой, какой она хотела казаться.

   По её светящимся глазам было видно, как она гордится своим спутником видя в глазах мужчин зависть. а в глазах женщин страх, который как это часто бывает у существ впечатлительных, был лишь одной из форм восхищения.
Когда им случалось проходить мимо нас, сидевших на скамейке возле подъезда, он останавливался и обводил каждого из нас внимательным взглядом, при этом чуть склонив голову на бок, словно бы услышав в свой адрес, или в адрес своей юной, прекрасной спутницы какую-либо скабрезность, и теперь очень желал послушать её продолжение.   
  По всей видимости в глубине его души все мы были авансом занесены им в список потенциальных источников угрозы, от которых ему надлежало тщательно и неустанно оберегать и свою спутницу и всех её близких.
   Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я непроизвольно поёжился. До чего же должно быть недорого стоил я в её глазах, когда проснувшийся в моей душе, запуганный ребёнок звал меня поскорее укрыться в безопасном месте.
   И пусть по её искренним заверениям опасаться окружающим было нечего, я хорошо помню тот страх с каким взирали на Хайнера мамы спешившие, едва завидев его, взять на руки своих малышей,  которые в свою очередь в отличие от своих родительниц, с детской непосредственностью стремились протянуть к нему руку в надежде обрести в его лице нового друга.


 

2

Сколько раз стоя у окна и глядя на то с какой любовью она взирала в преданные глаза этого красивого, ухоженного калеки, я размышлял о том, до чего же  странная и вместе с тем страшная судьба любить, и быть любимым и вместе с тем оставаться непостижимо далёким от того, кого любишь. Ведь сколь бы хороша она не была, он никогда не сможет по достоинству оценить её юной свежести её грации.    Во истину странная судьба. Но, разве если быть до конца честным перед самим собою, моя судьба чем-то лучше.  Ведь даже окажись я к ней сейчас на расстояние вытянутой руки я буду даже дальше от неё чем он. Ведь стоит ей только позвать его, как он, не вкладывая никакого смысла в услышанные им слова и реагируя лишь на звук её голоса, забыв обо всём устремиться туда, куда зовёт его та, кого он любит. В то время как я, столько раз ловивший на себе её улыбки и взгляды, так ни разу и не нашёл в своей душе сил даже перекинуться с ней парой слов, вместо этого довольствуясь унизительной привилегией труса: придя домой, предаться малодушному самоистязанию пока  висящие на стене в моей комнате часы, отрезали секунду за секундой от моей юности.  Но даже тогда, когда, измучив себя, я ложился на кровать и уткнувшись в подушку лицом, беззвучно плакал, сходя с ума от тоски по ней, моя трусливая душа не вырабатывала ни капельки решимости, - той драгоценной субстанции, без которой любовь обречена оставаться птицей с подрезанными крыльями.
   Мне вспомнилось как однажды в конце августа, гуляя в городском парке, я увидел её в компании с Хайнером, который, со всей непосредственностью улёгшись на траву водил головой из стороны в сторону, при этом чуть высунув язык. В то время как она, опустившись рядом с ним на корточки, с улыбкой проводя ладонью по его голове, упрашивала его подняться с земли, а когда он нехотя всё же выполнив её просьбу получил от неё в награду звонкий поцелуй, то в ответ глупейшим образом лизнул её в щёку, чем вызвал её смех. В тот миг мир был создан только для них двоих.
    Почувствовав, что новая волна тоски вот-вот накатит на берега моей души, я склонился, уперев руки в подоконник словно на плечи мои возложило свои невидимые, но тяжкие ладони отчаяние.
  Однажды, случилось так, что мне на лето пришлось покинуть свой город, и прибывая в дали от неё, я непрестанно думал о ней, а когда наступали часы одиночества я предавался мечтам о том, как вернувшись в город, набравшись решимости, обязательно подойду к ней и упав перед ней на колени, признаюсь в любви. А после мы будем счастливы, и все беды этого мира обязательно обойдут нас с ней стороной. Я возводил один за другим хрустальные замки изо-всех сил сопротивляясь голосу своего рассудка, говорящему, что едва ли много найдётся в этом мире семейных судеб, которые начинались бы с иных размышлений, нежели те каким предавался я. Однако вскоре от всех этих головокружительных грёз не оставалось и следа. Потому что искать голубой цветок, это одно дело, а найти его - найти его-совсем другое.
   И как это часто бывает с трусами, находящимися в дали от источника опасности, мало по малу, я наконец разработал и продумал детальный план взятия неприступной цитадели её сердца.
    Однако моим планам не суждено было сбыться, ибо по возвращении в город я узнал, что её семья сменила место жительства.
   Так, стоя у окна, за несколько часов до того, как истечёт сорок пятый год моей жизни, я, благодаря сколь яркой, но, увы, столь же и бессильной что либо изменить, фантазии, снова, не надолго вернулся в годы моей, давно минувшей юности, чтобы вспомнить одно из множества упущенных мною навсегда мгновений, когда река судьбы, очевидно сжалившись надо мной, ненадолго замедляла своё течение возле крошечных и острых утёсов, на которых цветут цветы любви.
   Надо ли говорить, что, задёргивая шторы, и отходя от окна, я ощущал себя куда более жалким калекой, чем был им Хайнер, - её любимая немецкая овчарка.

                КОНЕЦ.               
                Соломатиной Светлане   
                Посвящается.
                15. 11. 2024г.




















                Хайнер.
                (новелла)