Дорогою свободной Иди, куда влечетъ тебя свободный

Посл;днія произведенія Л.;Н.;Толстого.
СКОПИРОВАЛ-ЧТОБЫ УДОБНО БЫЛО ЧИТАТЬ С БОЛЬШОГО ЭКРАНА.
----------------------------------------------
РУССКАЯ КРИТИКА.
Общественно-литературная д;ятельность графа Л.;Н.;Толстого еще ждетъ себ; должной оц;нки. Не то, чтобъ критика наша не р;шалась судить эту д;ятельность. Напротивъ, съ самаго появленія имени Толстого на литературной арен;, каждое изъ его произведеній обсуждалось россійскими Аристархами. Одни изъ этихъ Аристарховъ усматривали въ талант; Толстого яркое выраженіе «теоріи свободнаго творчества»; другіе вид;ли тутъ торжество «принципа утилитарнаго искусства»; третьи похваливали «современность идей», проведенныхъ съ «логической посл;довательностью».

А.;В.;Дружининъ пробовалъ довольно удачно опред;лить значеніе Толстого, какъ нравописателя русскаго быта. «Мысль и поэзія, писалъ этотъ критикъ въ 1856 г., неразлучны съ его очерками, и эта мысль есть мысль челов;ка высоконравственнаго, эта поэзія не можетъ назваться театральной поэзіей… Графъ Толстой скупъ на великол;пныя описанія, ибо хорошо знаетъ, что война кажется великол;пнымъ д;ломъ только для поверхностныхъ зрителей, диллетантовъ. Подвиги, имъ изображенные, не им;ютъ въ себ; никакого великол;пія, кром; великол;пія нравственнаго… Все общее, случайное давно уже отброшено имъ, все типическое, оригинальное, самостоятельное, прямо вытекающее изъ характера русскаго челов;ка, предназначеннаго на военную д;ятельность, даетъ пищу Толстому, какъ поэту и разсказчику.»

Семъ л;тъ спустя, П.;В.;Анненковъ пытался просл;дить присутствующую въ произведеніяхъ Л. Н. «идею объ естественности и природ;, какъ критеріумахъ истины». Эта идея живетъ со временъ Руссо, им;етъ свою довольно длинную литературную исторію, неоднократно извращалась въ литератур; и общественномъ пониманіи, но Толстымъ впервые низведена въ реальный міръ. Въ великомъ писател; она породила сомн;ніе въ искренности и достоинствахъ «большей части побужденій и чувствъ такъ-называемаго образованнаго челов;ка на Руси».

Принимался за разъясненіе Толстого и Аполлонъ Григорьевъ. Критикъ этотъ понималъ силу таланта нашего писателя, сознавалъ, что его произведенія;—;что-то очень большое и очень важное. Но разъясненіе такъ ни къ чему и не привело. Главная ошибка этого разъясненія заключалась въ опред;леніи основнаго міросозерцанія Толстого при помощи теоретическаго, условнаго масштаба. Отм;чая предпочтеніе Толстого къ типамъ безропотной покорности и смиренія, Григорьевъ упустилъ изъ виду, что тутъ вся суть въ нравственной иде; писателя. Не ум;я, или не желая ц;нить эту идею, какъ ее разум;етъ самъ авторъ, такая критика невольно впадала въ пристрастіе и преднам;ренно вычитывала изъ его произведеній не то, что сказано имъ самимъ, а то, чего хот;лось критик;. Относительно смиреннаго типа такъ и случилось. Личный и, стало быть, непрем;нно узкій критическій масштабъ Григорьева пришелся очень по вкусу и н;которымъ изъ посл;дующихъ критиковъ. Изъ нихъ наибол;е см;лые и претендовавшіе на проницательность, повторяя мн;нія Григорьева и прим;няя ихъ къ поздн;йшимъ твореніямъ Толстого, называли предпочтительное вниманіе, оказанное, художникомъ къ типамъ смиренія, кротости и покорности, «философіей бараньяго смиренія», а «Войну и Миръ», особливо за типъ Каратаева, объявляли романомъ, проникнутымъ «растл;нною моралью».

Посл; Григорьева пробовалъ свой критическій скальпель надъ Толстымъ и Д.;И.;Писаревъ. Сначала-было, со свойственнымъ этому критику скоропалительнымъ увлеченіемъ, онъ не зам;тилъ въ произведеніяхъ Льва Толстого ничего, кром; чистой художественности, но вскор; зат;мъ, съ немен;е свойственной Писареву искренностью, сознался, что такое мн;ніе никуда не годится. «Д;тство», «Отрочество», «Юность», «Утро пом;щика», «Люцернъ» заставили даровитаго критика призадуматься надъ т;мъ безнадежнымъ воспитаніемъ, какое формировало «страшно бол;зненные» характеры личностей, подобныхъ Иртеньеву и Нехлюдову.

Во вс;хъ этихъ попыткахъ критики, а еще бол;е въ посл;дующихъ, разум;ется, не обходилось д;ло безъ укоровъ по адресу нев;рно понятаго писателя. Тотъ ставилъ ему на видъ «безц;льность творчества», этотъ негодовалъ на «предвзятость идей» его, иной просто-таки объявлялъ ретроградомъ за отреченіе отъ всякой фальши цивилизованной жизни и за сочувствіе людямъ, не тронутымъ этой фальшью. Такіе укоры д;лались чаще и произносились см;л;е по м;р; возрастанія литературныхъ усп;ховъ Льва Толстого. Газетные и журнальные кудесники вид;ли въ «Войн; и Мир;» пропов;дь «дикаго, чисто-восточнаго фатализма». Романъ «Анна Каренина» внушалъ этимъ вершителямъ обвинительнаго приговора надъ независимымъ писателемъ «положительное омерзеніе», ибо въ роман; усматривалось ими лишь «безсмысленное и безц;льное созерцаніе красотъ природы ради одного только слащаваго умиленія передъ ними». Находились и такіе моралисты-критики, что причисляли Толстого къ разряду художниковъ, «способствующихъ пониженію нравственнаго уровня въ обществ;», а самый романъ «Анна Каренина» именовали «эпопеей барскихъ амуровъ», проникнутой "внутренней безнравственностью.

Да и одни-ли журнальные ц;нители проявляли тутъ свою проницательность? Съ ними оказывались солидарными литературные сверстники Толстого, считающіеся авторитетами но части художественной критики. Тургеневъ находилъ, наприм;ръ, что романъ «Война и Миръ» слабъ «исторической стороной» и «психологіей». «Исторія его;—;фокусъ, битье тонкими мелочами по глазамъ; психологія;—;капризно-однообразная возня въ однихъ и т;хъ же ощущеніяхъ». Объ «Анн; Карениной» отзывъ Тургенева еще р;зче. Дважды въ «Письмахъ» его находимъ упоминаніе объ этомъ. «Въ „Анн; Карениной“ онъ (Толстой) а fait fausse route: вліяніе Москвы, славянофильскаго дворянства, старыхъ, православныхъ д;въ, собственнаго уединенія и отсутствіе настоящей, художнической свободы. Вторая часть просто скучна и мелка, вотъ что горе!» На 260 стр. т;хъ же «Писемъ» читаемъ: «Анна Каренина» мн; не нравится, хотя попадаются истинно великол;пныя страницы (скачка, косьба, охота). Но все это висло, пахнетъ Москвой, ладаномъ, старой д;вой, славянщиной, дворянщиной и т.;д." Вообще, въ обоихъ великихъ твореніяхъ и генералы литературные, и вторившіе имъ подпоручики, привыкшіе одобрять въ художественныхъ произведеніяхъ лишь политическія тенденціи, не найдя этихъ тенденцій по своему вкусу, снисходительно признавали заслуживающей вниманія одну описательную сторону «Войны и Мира» и «Анны Карениной». «Скачка, косьба, охота»;—;въ посл;днемъ роман;, «бытовое, описательное, военное»;—;въ первомъ;—;вотъ на что допускалось безподобное мастерство Толстого. А то" что составляетъ «душу живу» этихъ произведеній, оставалось какъ-бы скрытымъ отъ критиковъ.

Посл; «Анны Карениной» представился новый поводъ къ суду надъ Толстымъ.

На основаніи личнаго опыта и глубоко челов;чныхъ побужденій своего золотаго сердца, дерзнулъ онъ отнестись отрицательно въ современной педагогіи и въ такъ называемой «новой школ;», проглотившей н;мецкій аршинъ и копающейся въ н;мецкой пыли. И тутъ-то поднялась тревога. Гг. педагоги, отъ мала до велика, стали вопить на писателя, вторгшагося въ ихъ «спеціальность», сравнивали его съ «сапожникомъ, пекущимъ пироги», совс;мъ позабывъ или, точн;е, не пожелавъ узнать, что этотъ «сапожникъ» въ д;л; воспитанія былъ гораздо бол;е на своемъ м;ст;, нежели они, считавшіе себя пирожниками по профессіи, а на пов;рку занимавшіеся качаньемъ сапоговъ. Раздраженіе или самомн;ніе пом;шало возмутившимся педагогамъ признать, что русскій писатель открылъ ц;лый міръ богатой, внутренней жизни д;тей, міръ, остававшійся до него нев;домымъ. По весьма справедливому зам;чанію одного изъ нашихъ критиковъ, вообще несклоннаго разд;лять мн;нія Толстого, «ни общество, ни литература наша, конечно, никогда не забудутъ великихъ педагогическихъ заслугъ Толстого». Онъ проникъ въ самые сокровенные уголки д;тскаго міра и, в;роятно, «не одинъ разъ придется всякому учителю и наставнику, понимающему свое призваніе, справляться съ открытіями Толстого для того, чтобъ пров;рить свои планы образованія и уяснить многія загадочныя проявленія д;тской воли и души».

И что-же получилось изъ всей этой кутерьмы пересудовъ писателя? Въ лучшихъ случаяхъ каждый хот;лъ вид;ть въ д;ятельности его торжество собственной теоріи, оправданіе личныхъ своихъ взглядовъ и тенденцій, а тутъ, какъ-будто нарочно, этотъ писатель съ каждымъ новымъ изъ своихъ созданій разочаровывалъ надежды всякихъ односторонностей и личныхъ воззр;ній. Его д;ятельность шла въ разр;зъ съ теоріями, не отв;чала тону ни западниковъ нашихъ, ни славянофиловъ, не приходилась по м;рк; разнымъ классификаціямъ, по которымъ привыкли д;лить русскихъ писателей. Для него какъ-будто не существовало прошлаго- Онъ никому не подражалъ, не былъ причастенъ, какъ зам;тилъ еще Дружининъ, ни къ одному изъ гр;шковъ россійской словесности, ни въ ея общественному сантиментализму, ни въ ея робости передъ новыми путями, ея стремленію въ отрицательному направленію, и всего мен;е въ: отжившему дидактическому педантизму. Къ Толстому въ высшей м;р; прим;нима запов;дь Пушкина настоящимъ поэтамъ:

Дорогою свободной

Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ.