мой комсомол опыт

Майский вечер приятно удивлял теплом и ароматом южной сирени. По небу неслись облака, в берёзовой рощице  чуть слышно перекликивались дрозды, а я сидела на скамейке и горько плакала. Ме-ня не при-ня-ли в ком-со-мол! Всех приняли, а меня нет. И Мишку Брагина, с которым мы прошлым летом лазили по Красным хуторам - по лесу, где шли бои, обнаружили заржавевший танк, гильзы и истлевшую полевую сумку; лазили по окопам, забирались в землянки, читали стёртые надписи на могильных плитах: в лесах, окружавших наш город  было много немецких кладбищ времён первой мировой войны; густо  обсаженных по периметру тяжёлыми хмурыми елями. И Саньку Чижикова, у которого каждую четверть в табеле красовался изысканный  "неуд." по русскому языку. Ну, не давались ему эти склонения и пресловутый "цыган на цыпочках". И Тихонова  - прелесного хирувимчика с голубыми глазами и неизменной улыбкой на широком довольном лице. Нет, я понимаю ещё Катьку Витину - она да - отличница, активистка, да просто ходячая энциклопедия. Или Таньку Потапченко - от природы послушную и внимательную.  Короче, приняли всех. Даже самых последних балагуров и двоечников. Кольке Куциеву простили большой грех: он химичкин стул клеем намазал. Она села, платье пропало. Василисе - красе, трудно запоминающей текст, позволили пункты Устава не зубрить наизусть, а просто прочитать из белой карманной (любой уважающий себя комсомолец должен носить устав при себе) брошюрки: "ВЛКСМ добивается, чтобы каждый комсомолец, ....свято выполнял ленинский завет "Учиться коммунизму" ".
Я тоже хотела свято учится коммунизму. Каждый день, заботливо протирая бронзовый бюст вождя пролетарской революции, на котором белыми буквами было выгравировано: "В.И.Ленин", я мечтала стать самоотверженной патриоткой, способной дать достойный отпор любому врагу.
А бюст Ленина мирно соседствовал с иконой Божьей Матери; явно не подозревая о таких моих высоких стремлениях.
Икона была старинная, намоленная. Яркие краски на ней давно потускнели, но глаза Богородицы всё ещё согревали теплом. И веяло от неё  спокойствием и благодатью; такими же, как и от моей бабуси, тайно осенявшей меня крестом, когда я, собираясь в школу, поправляла синее школьное платье, прилаживая к нему белый накрахмаленный воротничок и манжеты, а  дед, уткнувшись в газету "Правда" практически забывал обо всём.
Вот и в тот день я не просто спешила в школу  - летела на крыльях!
Учёба давалась мне слишком легко - и особых усилий в это нехитрое дело я не вкладывала. Куда интереснее было стащить из дедовой библиотеки книгу и, устроившись в огромном кожаном кресле, погружатся в мир мушкетёров,  Человека - амфибии, Чингачкуков и ...Старой Риги. И дед, и бабуся были заядлыми книгочеями. Исправно собирали макулатуру, обменивая её на голубые, в твёрдом переплёте "Приключения", доставали от руки переписанные или наскоро напечатаные на старенькой "Олимпии"  стихи крамольных поэтов: Бродского, Пастернака, Цветаевой, выписывали целую кипу всевозможных журналов "Огонёк", "Новый мир", "Советский экран", "Работница"...
Именно у стариков я наткнулась на первое издание "Мастера и Маргариты" и потом, долгое время ощущала себя этой самой Маргаритой, сбросившей все оковы, перешагувшей через все условности и свободно летающей на метле. Помню, мне особенно нравилось летать на метле, чувствуя, как на ветру полощутся волосы, а звёздная пыль остужает моё возбуждённое и взволнованое тело. Нравилось, колобродить, шалить, стучать в окна, смеяться заразительным смехом, нравилось декламировать певучие строчки: "не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт...". И да, я ни о чём не жалела, ни о чём не плакала (о старости  думать было ещё рано - она маячила где-то там далеко-далеко за дальним краем необъятной Вселенной), не плакала до этого самого тёплого ароматного майского вечера, когда меня не приняли в комсомол. Сидела на скамейке перед подъездом и выла, как белуга. Домой идти было стыдно. Что скажет мой дед? Младший сержант сапёрной роты, чей портрет красуется на Трудовой Аллее Славы? Дед, свято веривший в "строительство коммунизма". Как найти слова, чтобы объяснить ему, что "гуманные отношения между людьми", о которых чёрным по белому написано в Уставе, разбились сегодня о стальной взгляд Эльвиры Малявкиной - старшей пионервожатой, председателя приёмной комиссии; стоило ей заметить у меня на груди маленький серебряный крестик, покрытый красной эмалью. Откуда же мне было знать, что бросские цепи Алёнки Коноплянкиной - это комсомол, масивные серьги Светки Ермоленко - это комсомол, даже электронные часы зарубежной фирмы - с большим натягом - но тоже: комсомол. А крестик - нет. Эльвира безапелляционно качала головой.
Я глупо смотрела на неё и молча теребила конец своей длинной толстой косы.
Наконец,
товарищ Воронина - наш завуч - красавица со строгим лицом, смоляными волосами, коротко острижеными и уложенными по самой последней моде, с чётко очерченным ртом, прямым носом и довольно волевым подбородком, покопавшись в куче бумаг, разложенных на столе, решила нарушить молчание.
- На какие нужды идут комсомольские взносы? - ласково спросила она.
Моему взору тут же представилась фотография Кати Лычёвой в парадной школьной форме (причём пояс на её юбке был предательски перевёрнут и пламя костра смотрело вниз, а не вверх),  напечатанная в "Пионерской правде". Фотография говорила о дружбе между советскими и американскими детьми, хвалила Катю, достойно справившуюся с "миссией мира", приглашала заглянуть в прекрасное светлое будущее.
- Взносы? - переспросила я.
- Куда идут взносы? Да... чтобы верхушка комсомола разъезжала по заграницам - уверенно отчеканила я. С миссией мира, - добавила, чуть подумав.
И тут началось....

Эльвира Малявкина стала судорожно хватать ртом воздух, словно, большая рыба, которую вытащили из воды, глаза Ворониной расширились, округлились, волосы почернели ещё больше, другие члены комиссии - их было трое - нервно теребили шариковые ручки и отводили глаза.
"Учится у партии по-ленински жить, работать, бороться и побеждать" у меня .... не получилось. 
Хотя через год та же самая Малявкина слёзно уговаривала меня вступить- таки в ряды ленинского  коммунистического союза молодёжи; а товарищ Воронина даже подготовила красный картонный билет на моё имя и значок в виде красного знамени с золотым бюстом Ленина по середине. Крестик уже никого не смущал.
Я обещала подумать, но в 1991 году Комсомол ликвидировали. А крестик? Крестик я до сих пор ношу на своей груди.