Он приподнял оконную раму

Он приподнял оконную раму.
В скрежете слышалось столько металла,
что, казалось, это была не рама, а зима из острого кристалла,
магия, которая настала задолго до того, как зима наступала,
весы, где по обоим чашкам, обеим, накидали льда.
Протиснулся внутрь, прижатый холодом,
голодом до тепла другого одеяла,
металлический визг, предельно впивающийся в мозг.
Как упал на дно пухового подвала.
Тянет руки, как помехи по краям экрана
до него.  Имею право на пристойную температуру,
имею право на его фактуру мышц, бицепсов, усов
змеиных, колесо формирующих из носа и рта,
преступная нагота очаровала.
– Ты меня ждешь?
– Я тебя жду. Я думал, ты не придешь.
– Приду, но не святым крестом.
Сетью зла на шее шарфом змеиным.  Мрачный персонаж.
– Ты считаешь меня нет?  Я из сказки?
– Я считаю ты прекрасен в ритме сердца и подвязке
ключей таких же ядовитых змей, как мой разум, что по тебе вьется.
Чувствуешь, как он вьется?
Пользуется темнотой, что мне остается?
– Ты припрятал те бумажки?  Последнее предупреждение,
дальше не будет.  Ты будешь со мной.  Те стихи отдашь
кому-нибудь другому.  Теперь ты будешь со мной.
– Они нас раздавят.
– Я тебя раздавлю.  Я тебя люблю.
И потом пошло-поехало.
Руки в вспышке бешенства его, помехи.
Ноги прижимают и неотвратимо, и неконтролируемое
наваждение.  Их прерогатива, брезгуя кварталами нелюдимыми
жить в тепле, где блеск колец единый, два – один.
Он физически его имеет.  Как бы, для чего закрыты двери?
Дрался с ним.  ...... тоже.  Черт.  И белобрысый Боже.