Моника Беллуччи канючит

Невыносимая волшба.
Трусики ажурные, белые.  Дубак.
Пришел к девочке ее взрослый дружбан
и вот такие цедит сквозь зубы слова:
«Я стар, зато, вот мое рыжее манто,
я делаю водки последний глоток
и поднимаю за нашу любовь последний тост,
а дальше я буду жечь тебя, вот мой котел.
Я был толст, но почему-то сегодня тощ,
иду к тебе последней плутливой верстой,
вниманием, деточка, дядю удостой,
я повезу тебя домой среди стыдов.
А она ему говорит:
«Дядя, Моника Беллуччи
тебя очень хочет,
до конца этой грязной ночи
со всем идиотством покончи.
Дяденька, покусай мне нежно сосочек» –
так она ему тихо бормочет –
«ты мой самый лучший, могучий,
на ... ветер юго-восточней.
Больше не болей.
Я буду всегда капризулей,
но только тебе мой секс,
войди в мой плен верой сцеплен,
среди коленей мои, не тоскуй,
в зубы мои соски, в рот пальцы руки, в ухо мелодии,
мы не в моде, но в моде не бывает секс.
Ножом мне рану, бошкой в диван,
будь примерным, как был до всего,
наклонюсь к твоему шнурку,
для тебя только потеку.
Нам не рано в андеграунд или в твой лес.
Все безразличие твое лесничие
сделай мне цветом красивым бордо.
Горит аптека с полувека, но только до всего
от одного отреза хватило стресса на много слов».

В ночи гудок, наверно это снегом засыпало всех их из снов,
наверно это Бог взял грубый молоток, в котел
бросил его, чтобы был каше моей противостой.
Наверно ты хотел, чтобы я к тебе пришла путем…
Слабости,
ты противный, вонючий,
но я всегда тобой скрючена,
в рукав твой разом засучена,
но я знаю ты один и я твой единый секс.
Ааа… люблю, когда ты мне «прокручивать»,
люблю, когда я нахлобучена
как шапка, ты мое чучело,
ты злой, дремучий, синий лес.