Картонный дом цикл сестрорецкий курорт

Считать потери больше ни к чему.
Не стоит причитать о женской доле.
Оставь волос упрямых рыжину,
Вишневый след на стираном подоле:
Как прежде, устоял картонный дом,
Печальной простотой обезоружив.
Здесь яблоками пахнет и вином,
И диким медом облетевших кружев.
Закатом озаренное окно
Расплавится в слезах прозрачным воском.
Твоим шагам бесшумным не дано
Перехитрить границу перекрестка;
Я помещаю в свой нехитрый быт
Кузнечика будильник полуночный...
А рана, что всегда кровоточит -
Не больше взгляда скважины замочной.

Серебряный мне выковали смех:
Насмешнице печальной он и нужен;
Пусть раздается поровну на всех.
А слезы сберегает для жемчужин.
Дам ветру губы осушить мои.
Сотру ладонью солнечную жажду.
Где бедствие терпели корабли,
Я запускаю парусник бумажный
Цветной адриатической скорлупкой,
Той лодочкой, что с лайнерами спорит;
Прозрачной створкой раковины хрупкой,
Осколком Литоринового моря.

Со множеством имен наедине,
Чтоб не отдать ни выдоха, ни тени,
Придется постоянно ставить НЕ
К любому из чужих определений:
Так я пройти неузнанной люблю.
Неназванной. Ничьею, как и прежде.
Невидимая скрипка кораблю
Равняется на зимнем побережье.

С ресниц смахну задумчивые тени;
Здесь для меня религия и дом.
И книга, что ложится на колени,
Со мной всегда на языке одном.
Сниму с волос осеннюю усталость.
Короной опоясывая лоб,
Полынной ветвью слава увенчалась,
Пока пловец ожесточенно греб.
Наброском рыбы в катакомбах древних
Жизнь спрятана надежно между дней;
Корней лишились души тех деревьев,
Что поселились в теле кораблей.

С упорством отставного корабля
У моря перезимовал скворечник.
Посланник Бога, верный пленник речи
Мир выпустит из клеток словаря.
И ты бы стать мелодией могла
На гребешках волной бегущих терций,
Покуда патефонная игла
Царапает доверчивое сердце.

Несмело, точно заблудилась,
Как будто наугад ступая,
Песков и трав прибрежных сырость
Ощупываю, как слепая;
На голос поверну, не глядя.
На звуков поднятую стаю.
Нет от судьбы противоядий.
А может, я о них не знаю.
Страниц объятия раскроет,
Раскинет руки первый встречный;
А защититься будет нечем
В романе, созданном не мною.
Шиповник лепестки уронит
В песок бесчувственный напрасно.
Учуяв розовое масло,
Оса гуляет на ладони.
Пока болеть не перестало,
Не переполнило до края,
Цветет бутон, шипы вонзая,
И мед выбрасывает жало.

Всё рыжее: кусты, поляны,
Песок прибрежный, мачты сосен.
На берегу всё та же осень,
Какую в городе застану:
Такие же туман и морось.
Но этих красок хватит на год:
Взлетают чайки, беспокоясь.
Роняет небо капли ягод,

Пускай столицы охраняет лев;
Кто пожелает вырваться из плена -
Тому черничных листьев барельеф.
Десертом вереск, снадобьем вербена.
Здесь электричка не теряет сил,
Преодолев поток дороги млечной,
И самолет над морем прочертил
Восьмеркой бесконечности беспечность.

Все платья ветер выбелил соленый.
Пустые сети выбросил на мель.
Врывался на горячие балконы,
Катал янтарь, как будто карамель,
Все распахнул и разметал до срока,
Сам переставил стрелки на часах.
Какой закат горел из этих окон!
И золото оставил в волосах.

Не воскресни и не замри -
Просто лето пощады просит;
На столы водрузила осень
Стулья уличных брассери.
Не на сцене, а на стене,
Без условностей и усилий,
Тени шпаги свои скрестили
Там, на солнечной стороне.
Если скрыта теперь от глаз
Тайна зреющего побега -
Клюква в сахарной пудре снега
Остается пока для нас.

В Сестрорецке вокзал разобран:
Слой истории снят за слоем.
Разве только дожди омоют
Черных досок нагие ребра.
Так беспомощно и печально
Принимает морскую вьюгу,
Только стрелки часов вокзальных
Из упрямства идут по кругу.
От судьбы никуда не деться:
Ни убежища, ни побега.
Обнаженное, бьётся сердце
На ветру из дождя и снега.
Если б я острие угла,
Дней извилины и ухабы,
Профиль углем твой обрела -
Вновь ожоги изобрела бы.

Зверей и птиц доверчиво накормит
Рука, легко дающая украдкой.
Здесь ветер гонит листья по платформе.
В молитвослове карандаш закладкой:
Что спрашивать всевидящего Бога?
Набросок на полях еще не начат.
А все-таки возможность диалога
Важней любой покорности незрячей.
За лиственным редеющим узором
Лесное солнце неохотно тонет.
Напротив неизменный дом, в котором
Для нас играют на аккордеоне.

Загадывать грядущее... Когда?
Какие планы можно строить, если
Сто раз на дню: замри, умри, воскресни.
Все призрачней года и города.
Тому печаль, кто горести пророчит,
Кто день за днем переживает их.
Язык освоен знаков водяных,
А под ноги легло перо сорочье.
Тому хвала, кто не имеет дома,
Но все начертит раненой рукой:
От остроглазой башенки с трубой
До столбиков веранды невесомой.

Дождем морским омытый городок
Запас тепла закатами истратил.
Дарил ракушки бисером на платье,
Лениво с туфель стряхивал песок.
Другим глазам в глаза мои смотреть,
Губам служить вместилищем для вздоха;
К чему любовь вымаливать по крохам,
Как только день уменьшился на треть.
Я от тебя недаром отреклась.
Судьба сама определила место,
Сама природа завязала связь
Тем самым царским отреченья жестом.
Любые письма набело встречать,
Не дав рукам возможности согреться:
В крови неисцелимая печать.
Прибой ежесекундно метит в сердце.

Дорог железных ткется полотно
Из вех бетонных, россыпи базальта.
Еще мне кожей осязать дано
Неровность камня, трещины асфальта;
Осколки сосен, лоскуты берез,
Глаза закрыв, оглаживать украдкой.
И звездами пыльцу снимать с волос.
И паутинку — нитью ваты сладкой.

В лучах октябрьских возможно
Поймать на сонном побережье
В кафе пиратском придорожном
Осенней свадьбы грусть и нежность.
Погладишь замши рыжину,
Да против шерсти непременно -
И пальцы вытянут струну,
Тепла взъерошенного пену
В клубок искристый соберут,
Живой огонь добудут даже;
Для них давно привычный труд -
На пряжу распускать пейзажи:
Ничто иное не согреет.
Оса в стекло стучит с разгона.
А города любить вернее
Из окон спального вагона.

Пусть тайна неразгаданной останется,
Пусть краски на холсте немного смажутся:
Чахоточная и унылый пьяница
Издалека влюбленными покажутся.
Они ложатся рядом недоверчиво.
Как дети, все ревниво делят поровну.
Не их вина, что дать друг другу нечего,
Что, обнимая, каждый смотрит в сторону.
Какой простор! До горизонта волнами.
Кудрей руно. А профиль, точно греческий.
Им жизнь могла быть, словно чаша полная.
Но как же тесно в сердце человеческом.

Из рамки вынут вечер сентября.
Звезда растает огоньком в стакане.
И зеркало посмотрит на тебя
Длинноволосой музой Модильяни,
И душу обнажит без опозданий.
Луне подарит привкус имбиря.
Из этой точки в комнате пустой,
Лучами разбегающихся нитей,
Родства не потерпев между собой,
Все варианты будущих событий
Расходятся, покуда вы не спите.
А версия уходит по прямой.

Вечерний свет с упорством муравьиным
Перед собою шар закатный катит;
Слагает луч, гипотенузу, катет
Из ниточек июльской паутины.
А вот сердца - в блокнотные квадраты,
На зеркале остатками помады,
Лихим гвоздем на ржавчине ограды
На пяльцах повседневности распяты.

Пытаясь прожить без фатального самообмана,
Закроешь глаза на минуту - и вспомнятся вскоре
Тяжелая роза на клумбе, седой от тумана;
Корабль, уходящий с картины в открытое море.
Как трудно порой удержаться, не выдав секрета,
Когда поплывут по аллеям слова вилланеллы:
К лучистому голосу арфы и к прелести лета -
Печаль расставаний. Забвенье. Не струны, а стрелы.

Мы входим в комнату, где за окном залив,
Обставленную очень небогато.
И на столе тарелка мытых слив.
И, шелк тончайшей шторы опустив,
Мы всё же видим золото Кронштадта.
Земную жизнь пройдя до половины,
Теперь, я знаю, ты меня поймешь:
Некрепок дом, когда в основе ложь,
И неустойчив на чужом несчастье.
Нетверд цемент, замешанный на страсти.
А в небе танец чаек ястребиный
И рыбаки вытаскивают снасти.