Статуя

   Был полдень. Пьер сидел в своей мастерской — небольшой комнате на первом этаже дома, перед массивным куском глины. Бесформенная масса напоминала груду земли, вырванной из её естественного укрытия. Когда-то давно люди извлекали такие куски, чтобы придать им форму, сделать чем-то утилитарным, полезным в быту. Но Пьер видел в этом материале нечто большее.
   Он смотрел на глину, и в его воображении она уже обретала форму, преображаясь во что-то изысканное и вечное, во что-то, что сохранит свою красоту навсегда.
   Тишину мастерской нарушил лёгкий стук в дверь. 
   — Работаешь? — услышал он мягкий голос Жозефины, или просто Жози, как называли её в богемных кругах Города: друзья Пьера, художники, поэты, скульпторы. Для многих она была музой.
   Её красота обладала необъяснимым магнетизмом. Тонкая талия, плавно переходящая в округлые бёдра, средняя, но идеальной формы грудь — всё это составляло её неземное изящество. Но настоящей её особенностью были глаза. Это были океаны — бездонные, таинственные, манящие. Глаза, в которых утопали даже самые чёрствые души. Кто не знал этих глаз, тот не видел мир сквозь призму картин Гогена, не ощущал ярости Ван Гога, не восхищался страстью Стратэлли.
   Её губы казались воплощением соблазна, обещанием неукротимой страсти. Жози была натурщицей — позировала художникам и скульпторам, вдохновляя их на великие работы. Она не только открывала себя взглядам, но и позволяла бедным поэтам впитывать её образы, чтобы те рождали свои строки. Они писали о ней поэмы, которые затем продавали за гроши студентам в душных кафе.
   Ревновал ли её Пьер? Знал ли он, с каким обожанием её рисовали, лепили, писали? Конечно. И всё же он относился к этому спокойно. Для него это была работа, способ заработка. Ему даже нравилась мысль, что все они — художники, поэты, скульпторы — желали её, но принадлежала она только ему.
   — Ещё не приступил, — ответил он, обернувшись. — Хочу создать шедевр.
   Жози подошла ближе, обвила руками его шею, легко поцеловала. Она вспыхнула страстью, как пламя. Её губы стали влажными, щёки налились румянцем. Сквозь тонкую ткань её обнажённые соски коснулись груди Пьера, а пальцы скользнули в его густые волнистые волосы.
   — Подожди, Жози. Прошу, не сейчас, — мягко сказал он, аккуратно отстраняя её. — Мне нужно сосредоточиться. Я должен быть один.
   Жози слегка наддула губы, но, не переча, покинула мастерскую. Пьер остался один. Он снова взглянул на глину.
   — Я покорю тебя, — пробормотал он. — Ты подчинишься мне. Под моими руками ты станешь шедевром, что переживёт века. Люди будут восхищаться тобой через столетия.
   Воодушевлённый этой мыслью, Пьер погрузился в работу. Часы проходили незаметно. Его руки оживали на глине, мягко разглаживая, отсекая лишнее. Постепенно из грубой массы начала проявляться фигура женщины. Изгибы её тела были плавны и совершенны, линии плеч, груди, талии вызывали ощущение лёгкости. Но главное — лицо. Это был портрет Жози, воплощение не только её внешности, но и её сущности, её страсти, её силы.
   К утру работа была почти завершена. Но что-то терзало Пьера. Он ходил вокруг скульптуры, пытаясь понять, что же не так. Она была великолепна, но всё ещё чего-то не хватало.
   — Что же это? — шептал он, глядя на своё отражение в зеркале.
   
   И тут его осенило.
   
   — Жизнь! — воскликнул он. — Ей не хватает жизни!
Он бросился в спальню. Жози ещё спала, свернувшись под тонким одеялом.
   — Жози, вставай! — позвал он, почти умоляя.
   Она сонно потянулась, улыбнулась.
   — Пьер? Что случилось?
   — Мне нужна ты, — сказал он. — Без тебя я не смогу закончить.
   Жози, всё ещё сонная, накинула халат и пошла за ним. В мастерской она ахнула, увидев свою копию.
   — Это… я? — прошептала она.
   — Да. Но мне нужно больше. Я хочу, чтобы скульптура передавала не только твою внешность, но и то, что ты значишь для меня, что ты значишь для этого мира.
   Пьер принялся дорабатывать детали: изгиб губ, глубину глаз, нежные линии шеи. Жози сидела неподвижно, словно сама стала статуей. Но вскоре тихо сказала:
   — А если она станет чем-то большим, чем я? Символом? Ведь скульптура переживёт нас.
    Эти слова изменили всё. Пьер понял: он должен сделать её образом вечности. Её лицо должно говорить со всеми, с миром, с вечностью...
   Через несколько дней работа была завершена. Женщина перед ним была идеалом — символом красоты, силы и загадки.
   — Она прекрасна, — прошептала Жози, стоя рядом.
   — Она — ты, — ответил Пьер. — Но она и весь мир. Она будет стоять в Лувре, как я и обещал. Она переживёт нас с тобой.
   Они долго ещё стояли, молча любуясь творением. Солнечные лучи аккуратно пробивались в мастерскую, заливая скульптуру мягким светом, словно давая ей своё благословение.

   Через несколько месяцев статую выставили в центре Города. Её назвали «Вечной музой». Люди восхищались ею, но для Пьера она всегда оставалась больше, чем произведением искусства. Она была их историей. Историей любви.