Дочь Монтесумы

38.Часть 1, вторая ниже                Прощание с Отоми
Так я исполнил обещание, данное мной отцу, я отомстил де Гарсиа. Правильнее было бы сказать, что я
видел, как свершилось возмездие, ибо, как ни страшна его смерть, он умер не от моей руки. Де Гарсиа
умер от страха. И я сразу же пожалел, что он погиб
именно так, ибо, когда ледяное неестественное спокойствие покинуло мою душу, я возненавидел его еще
сильнее, чем прежде. Я пожалел, что не убил его своей собственной рукой, и жалею об этом до сих пор.
Конечно, многие станут меня порицать, ибо нам завещано прощать своих врагов, но такое всепрощение я
оставляю господу богу. Как могу я простить того, кто
предал моего отца в руки инквизиции, кто убил мою
мать и моего сына, кто заковал меня в цепи на рабском судне, кто своими руками пытал меня в течение
нескончаемых часов? Нет! С каждым годом я ненавижу его все больше.
Я пишу обо всем этом лишь потому, что долгое время не мог обрести покоя. Я не способен простить все
ни мертвому, ни живому, и из-за этого несколько лет
назад достопочтенный и многоученый священник нашего прихода даже не допустил меня в церковь. Тогда я отправился к епископу и рассказал ему свою ис-
торию. Епископ немало подивился, но, будучи человеком широких взглядов, призвал священника и отменил его решение, полагая, так же, как и я, что господь
не осудит слабого человека, если тот не может простить злодея, причинившего ему столько зла.
Однако довольно распространяться об этих вопросах совести!
Когда де Гарсиа исчез в бездне, я повернулся и пошел к дому. Вернее, не к дому, которого у меня больше не было, а к разрушенному городу, лежавшему далеко внизу.
Мне предстояло спуститься по ледяному склону,
и это оказалось гораздо труднее, чем подняться. Теперь, когда месть свершилась, я стал словно другим
человеком, таким же, как все, измученным и угнетенным. Мне было так горько, что, право же, если бы я
оступился на льду, я не стал бы об этом жалеть.
Но я не оступился и в конце концов достиг снежного покрова, где идти было много легче. Итак, я сдержал свою клятву и отомстил. Но какой ценой! Я потерял свою невесту, любовь моей юности; двадцать
лет я был вождем индейцев; я перенес все мыслимые
лишения и невзгоды; я женился на женщине, которой
нельзя было отказать в благородстве и возвышенной
силе любви, как она это не раз доказывала, но которая при всем этом в глубине души оставалась дикар-
кой и во всяком случае – идолопоклонницей. И вот
племя мое побеждено, прекрасный мой город разрушен, я нищ и бездомен, и великим счастьем будет, если в конце концов мне удастся избежать смерти или
рабства. Но все это я мог бы перенести, ибо видывал
еще и не то. Лишь с ужасной смертью своего последнего сына, единственной отрады моей одинокой жизни, я примириться не мог.
Любовь к детям стала единственной страстью моих зрелых лет. Я любил их, и они любили меня. Я воспитывал их сам с младенческих лет, и они были в душе англичанами, а не индейцами. Я научил их своему
языку и своей вере, так что они стали не просто моими любимыми детьми, а моими соплеменниками. И
вот несчастный случай, болезнь и меч отняли у меня
всех троих, и я остался один.
Мы слишком много говорим о горестях нашей юности. Если наша любимая покидает нас, мы оглашаем
весь свет рыданиями и клянемся, что жизнь нам теперь не в жизнь. Но только склоняясь в отчаянии над
бездыханным телом своего ребенка, мы впервые познаем настоящее, страшное горе. Говорят, что время
залечивает все раны. Это ложь. Такое горе время не
в силах изгладить. Я стар, и я это знаю.
И вот я упал на пустынный снежный склон вулкана,
где до меня не ступала нога человеческая, и заплакал
так, как мужчина плачет лишь однажды в жизни.
«Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! – взывал я вместе с библейским царем Давидом. – О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»33
.
Но скорбь моя была сильнее скорби того царя, ибо
в течение нескольких лет я потерял не одного, а трех
сыновей. Единственным моим утешением служила
мысль, что этот царь уже много столетий назад встретился со своим сыном и я тоже когда-нибудь встречусь с моим. Слабое утешение, однако оно дало мне
силы подняться и двинуться вниз к разоренному Городу Сосен.
Мне удалось до него добраться лишь на закате, потому что путь был неблизким, а я от слабости едва
брел. У дворца меня встретил капитан Диас со своими товарищами. Когда я поравнялся с ними, солдаты молча сняли шляпы из уважения к моему горю, и
только Диас спросил:
– Убийца умер?
Я кивнул и прошел мимо них в свою комнату, надеясь найти там Отоми.
Она сидела одна, холодная и прекрасная, словно
статуя, высеченная из мрамора.
– Я похоронила сына рядом с прахом братьев и
33 2-я книга Царства, гл.18, стих 33.
прадедов, – ответила Отоми на мой вопрошающий
взгляд. – Твое сердце не выдержало бы, если бы ты
его увидел.
– Да, да, – проговорил я, – но сердце мое уже разбито.
– Убийца умер? – спросила Отоми точно так же, как
Диас.
– Умер.
– Как?
В нескольких словах я рассказал ей.
– Ты должен был убить его сам. Кровь нашего сына
не отомщена.
– Да, я должен был убить его сам. Но в тот миг я
не думал об отмщении, ибо видел, как оно поразило
его свыше. Может быть, это и к лучшему. Я слишком
дорого заплатил за свою месть и слишком поздно понял, что не должен был брать ее на себя. Есть высший судья.
– Неправда! – проговорила Отоми, и лицо у нее было при этом такое же, как в тот миг, когда она убивала тласкаланца, или презрительно отвечала Марине,
или плясала на теокалли во главе жертвенного хоровода. – Я этому не верю. На твоем месте я бы изрезала его на куски и только потом отдала в лапы дьяволам – не раньше! Но что говорить об этом? Все кончено, все мертвы, и мое сердце тоже. Ты устал, поешь.
Я утолил голод, опустился на ложе и заснул.
В темноте я услышал голос Отоми:
– Проснись, я хочу с тобой поговорить!
В нем было нечто такое, что сразу пробудило меня
от тяжкого сна.
– Говори, – отозвался я. – Где ты, Отоми?
– Рядом с тобой. Я не могла уснуть и сидела здесь.
Слушай. Мы встретились много-много лет назад, когда Куаутемок привел тебя из Табаско. Ах, как хорошо
я помню тот день! Впервые я увидела тебя при дворе
моего отца Монтесумы в Чапультепеке, увидела и полюбила. Я любила тебя всегда. Меня-то не страшили
чужие боги!
– Почему ты говоришь об этом, Отоми? – спросил я.
– Потому, что мне так хочется. Можешь ты подарить
один час той, кто отдала тебе все? Тогда слушай. Помнишь, как ты оттолкнул меня? О, я думала, что умру
от стыда, когда добилась, чтобы меня предназначили
тебе в жены, в жены богу Тескатлипоке, а ты в ответ
заговорил со мной о девушке за морем, об этой Лили, чье кольцо до сих пор у тебя на пальце. Но я это
вынесла. Я полюбила тебя еще больше за твою честность, а остальное ты знаешь.
Ты стал моим, потому что я решилась лечь рядом
с тобой на жертвенный камень. Тогда ты поцеловал
меня и сказал, что любишь. Но ты никогда не любил
меня до конца. Ты все время думал об этой Лили. Я
знала это раньше, как знаю сейчас, хотя и старалась
обмануть себя. В то время я была красива, а для мужчины это кое-что значит. Я была предана тебе, а это
значит еще больше, и раз или два ты сам подумал,
что любишь. Но сейчас я жалею, что теули подоспели вовремя и не дали нам умереть вместе на алтаре.
Я жалею об этом только из-за себя. Мы спаслись, но
для меня началась нескончаемая борьба.
Я уже сказала, что понимала и видела все. Ты поцеловал меня на жертвенном камне за какой-то миг
до смерти. Но, когда ты вернулся к жизни, все снова
изменилось. Лишь по воле судьбы ты женился на мне
и принес клятву, которую сдержал до конца. Ты женился на мне, но ты не знал, кто твоя жена. Ты знал
только, что я красива, нежна, верна тебе – все это так
и было, – но ты не понимал, что я для тебя чужая,
что я осталась такой же, какими были мои предки. Ты
думал, я приняла твои обычаи, а может быть, даже и
твою веру, потому что ради тебя я старалась это сделать. Но все это время я жила обычаями своего народа и никогда не могла позабыть своих богов. Они
не дозволили мне, своей рабыне, уйти от них. Годами пыталась я их отринуть, но пришло время, и они
отомстили мне. Сердце мое смирилось, вернее – боги смирили его, ибо я не помню и сама не знаю, что
делала в ту ночь, когда ты увидел меня на теокалли
во время жертвоприношения Уицилопочтли.
Все эти годы ты был верен мне, и я рожала тебе детей, которых ты любил. Но ты любил их только ради
них самих, а не ради меня. В глубине души ты ненавидел мою кровь, которая смешалась с твоей в их жилах. Ведь ты и меня любил только наполовину. Эта
жестокая половинчатая любовь едва не свела меня с
ума. Но потом и она умерла, когда ты увидел, как я,
охваченная безумием, свершала древний обряд моих
предков на теокалли. Только тогда ты понял, кто я такая. Я дикарка!
И вот умерли наши дети, соединявшие нас. Они
умерли по-разному – один за другим, ибо над ними тяготело проклятие моего рода. И вместе с ними умерла
твоя любовь. Я одна осталась – живое напоминание
о прошлом. Но теперь и я умираю.
Я пытался заговорить, но Отоми поспешно прервала меня:
– Нет, молчи и слушай! У меня слишком мало времени. Когда ты запретил мне называть тебя мужем,
я поняла, что все кончено. Я повиновалась тебе, теуль. Я оторвала тебя от своего сердца, ты уже не муж
мне, и скоро я перестану быть твоей женой. Но все
же прошу тебя: выслушай! Сейчас ты удручен горем.
Тебе кажется, что жизнь твоя кончена и что счастье
уже невозможно. Но это не так. Ты в расцвете зрелых
лет, и ты еще полол сил. Может быть, тебе удастся
покинуть нашу разоренную землю, и, когда ты отряхнешь ее прах со своих ног, проклятие перестанет тяготеть над тобой. Ты вернешься в свою страну и встретишь ту, что ожидала тебя столько лет. И тогда далекая женщина, принцесса угасшего рода, превратится
в смутное видение, и все эти годы, полные странных
событий, будут казаться тебе только сном. Останется лишь любовь к умершим детям. Ты будешь любить
их всегда, и мысль о них, тоска по мертвым, страшнее которой нет ничего на свете, будет преследовать
тебя днем и ночью до конца твоей жизни, и я этому
рада, ибо я была их матерью, и, думая о них, ты будешь иногда вспоминать обо мне. Это все, что оставила мне твоя Лили, и в этом я выше нее. Знай, теуль,
она не родит тебе никого, кто бы мог затмить в твоем
сердце любовь к моим детям!
О, я следила за тобой дни и ночи! Я видела, видела,
как тоскуют твои глава по той, кого ты потерял, и по
далекой земле твоей юности. Будь счастлив, ты увидишь родину и встретишь любимую! Борьба закончена: твоя Лили победила. Я слабею, мне трудно говорить, но осталось сказать немного. Мы расстаемся,
наверное, навсегда. Что связывает нас, кроме душ наших мертвых сыновей?
Хагард