Мухи

По воле случая я повстречал соседа.
 Не виделись мы с ним, пожалуй, сотню лет.
 Веселый был мужик, в работе непоседа.
Семья: жена да мать, сынишке десять лет.

За это время что-то изменилось в нём.
 Почти седой, но бодрый, не в летах.
 Спокойный взгляд, наполненный огнём.
 Такой горит на Пасху в образах.

Подумав, показалось, я спросил:
«Ну как дела, как жизнь, жена, как дети?»
 «Спасибо, — говорит, — что не забыл».
 Мгновеньем пронеслись все годы эти.

Я предложил пройтись, там был бульвар.
 Он шёл слегка на ногу западая.
Подумал я: ведь он ещё не стар.
 Протез, — сказал, на взгляд мой отвечая.

Мне стало вдруг неловко за себя.
А он с улыбкой: «Сувенир мой с юга».
 Вон лавка, сядем, долго мне нельзя.
 Болит, собака, не привык, садюга.

Спросил я: «Доброволец?» «Не-е, кишка тонка».
Мобилизован, сел на лавку опираясь.
Повестка, полк, туда-сюда.
Моргнул разок, бежим уже по полю, пригибаясь.

Я начал было спрашивать его про грязь
и страх и как в окопе жизнь.
А он ответил просто: «Ничего».
Оружие чаще чисти и друзей держись.

А что-то было, что запомнилось сильнее?
 То, что приносит в мирной жизни муки?
 Он замер и сказал, лицом бледнея:
 «Чего сильней я помню, это мухи».

И продолжал: «То был мой первый бой.
Полезли мы туда, не зная броду.
 Не видели мы коптер над собой.
Да, много полегло тогда народу».

Нас тут же засекли, и стала крыть арта.
Бежали со всех ног мы в лесополку.
 Гурьбой, без плана, мысль была проста:
 зарыться вглубь, На поле мало толку.

Противник наш, поверь мне, не дурак.
И бил из танка в кроны он фугасом.
 Расчёт простой: осколков больше так.
 Тут вдруг блиндаж с бревенчатым каркасом.

Забились мы туда, как кильки в банке.
 Контузит тело близкими разрывами.
 А в голове гудит, как после сильной пьянки.
 И сердце бьётся в такт прилётов перерывами.

Тут вспомнил Бога, жалко себя стало.
 Просил его меня за всё простить.
 Опять удар, темно, стена на нас упала.
 Во рту земля, и мысль: ну всё, теперь не жить.

Втянул я носом запах своей крови.
Увидел дом, село,я над реко лечу.
 И подо мною наше поле .
Вдруг слышу: мать зовёт меня домой.

Тут потемнело небо, налетела буря.
 И вихрем лихо осадила мой полёт.
Падение, удар, и вот опять лежу я.
И грудь мне придавил разломленный пролёт.

Прижало так, что я не мог пошевелиться.
 Рук не поднять, и ноги где-то там.
Подумал: жаль, что не могу перекреститься.
Свистит молитва, вторя сломанным зубам.

Стал звать своих я тихо, затем громче.
Но мне в ответ звенела тишина.
 И только гул в башке от крика звонче.
 Вдруг тишь ко мне вернулась не одна.

На ломанном кричали: «Где ты, курва?»
 И на английском слышал голоса.
 Да, вот такая у нас с ними дружба.
 На нашей крови краковская колбаса.

Подумал: всё, «братушки» не оставят.
Лежать головушке моей в кустах.
Бревно же в грудь ещё сильнее давит.
Зажмурился от боли, снова : бах!!!

Очнулся, помню, разбудили мухи.
 Всё лезли в рот и залепили мне глаза.
А тишина, и только фронта звуки.
Там где-то канонада, а предо мной летает стрекоза.

Лежал я замурованный землею.
 Мой первый бой, и он же и последний.
Лишь тучи мух летали надо мною.
 И солнца зной, хоть день уже осенний.

Мой пот и кровь мне залили лицо.
 Для мух проклятых словно шведский стол.
 Эх, чиркануть бы мамке письмецо.
Забыл совсем, а месяц как прошёл.

Вот день к закату, вечер нёс прохладу.
 Мух на лице сменили комары.
 Подумал я: так умирать не надо.
И начал петь, орать до хрипоты.

Но пересохшей глоткой не поётся.
Хрипел, придавленный, с опухшими губами.
 И как берёза под снегами гнётся.
 Я стал сдаваться, честно между нами.

Как заревел я, братец, стыдно говорить.
 Хулил на Бога, говорил: убей.
К чему оставил ты меня, зачем так жить?
 К друзьям ты забери меня скорей.

Так нарыдавшись вдоволь, я забылся дремой.
 И слышу сквозь морОк: «Ты жив ли, брат?»
 «Держись, сейчас (щас) откопаем зёма».
Спасли меня, по гроб благодарю  ребят.

 Копал всю ночь немолодой солдат.
Представь, он тоже мобик оказался.
К утру лежал я между двух лопат.
Из них носилки сделать он пытался.

 Вот солнце встало. «Нужно переждать».
По ночи двинемся, сказал спаситель мой.
А я лежал, нет сил его обнять.
И только мухи жадно вьются надо мной.

 Меня он приподнял, хотел перетащить.
И я увидел, что вокруг, мой Боже правый.
Как смог я выжить, смог тут быть?
С телами и землёй наполненной канавой.

 И сколько мог я видеть лес побитый.
Кругом лежало то, что было впредь людьми.
Над этим всем огромной тучей сытой
гудели мухи, чёрт их побери.

 А мой спаситель надо мной склонился.
И из-за пазухи вдруг выпало распятие.
И я к нему губами прислонился.
Прости Господь, в словах моих проклятия.

 Тут он затих, рукой смахнув слезу.
Я видел свет его усталых глаз.
Прости меня, я больше не смогу.
Что мог, то рассказал, я пас.

 Пожал я крепко руку мужику.
На этом мы с Михалычем простились.
Не дай вам Бог прожить, что на веку
Мужчинам нашим видеть приходилось.

 На память тем, фашизма кто желает.
Решив на крепость он проверить русский дух.
Того домой в мешках сопровождают
Парадные полки зелено-синих мух.

 P.S.


Сознанье потеряв и в пламенном угаре
Забыв родство и близость их корней
Сходились армии в кровавом карнавале
Рубя до пояса отцов и их детей.

И поле усыпая головами
Обласканных сынов слезами матерей
Как мести зерна кровью поливали
Цари и бонзы, шахи всех мастей.

И не было победы и не будет
Нет радости, убитый человек
Свет Просвещения, вот кто нас осудит
И душе-каменный наступит всюду век

Следя за тем, как смерды воевали
Торгуя всем и быстро размножаясь
Война, кому-то смерть, кому медали
Они же жили этим просто наслаждаясь

И бой за боем эти сытно жрали
Кругом неся тлетворно-сладкий дух
И в бойне этой брюхо набивали
Кланы нажратых зелено-синих мух.