27. Масленица

Площадь пышет от жаровен
дымом, запахом стряпни
и  бурлит в ней, многословен,
гул веселой болтовни,
раскудахтались трещотки -
кто-то взял их сразу пять,
нанизал, как будто четки,
на веревку – и трещать;
нарядившись в шлем и латы,
мэр, как водится, поддатый
раздает блины с лопаты,
а Михалыч, в стельку пьян,
рвет обшарпанный баян:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»

Прокурор с судьей под локти
в сцепке ну наперебой
в грязи черной, словно в дегте,
топотать, кружить юлой
и, выпячивая грудки,
ниоткуда в никуда
мимо них проходят утки
с диким шумом, как орда.
«Чье добро?!» «А вот жаркое
к нам само пришло!» «Какое!»
«Да оставьте их в покое!»
«Мэр выносит каравай!»
«По полста еще давай!»
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!..»

Лишь один серьезен дядя
в длинном сереньком плаще -
в толчее он ходит, глядя,
будто мышь нашел в борще,
и, убрав от глаз бутыли,
каждый следом за другим,
повинуясь тайной силе,
замолкает рядом с ним.
А епископу до фени,
с блинчиками в жирной жмене,
с факелом к бетонной сцене,
прямо к чучелу Зимы,
прет он, прет из кутерьмы:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»