Подборка стихов Поэт года 2024

*    *    *

Войду в берёзовый девишник,
как будто в молодость войду,
лет пятьдесят отбросив лишних,
и никого там не найду
из тех, кто был в меня влюблённый,
в кого была я влюблена...
Берёзы глянут удивлённо:
к кому она? зачем одна?

ПРОЩАНИЕ С ВЕТРОМ

Я всегда грущу на Покров…
Поредевшие гривы деревьев
на прощание возгорелись
пестротой холодных костров.
Ветер, призрачный на просвет,
раздувает огонь упругий –
от старинного верного друга
я ловлю последний привет.
Этот нежно шуршащий след,
словно песню любовную, слушаю.
…Привыкаю общаться с душами –
ТАМ, наверное, ветра нет.

ЕВХАРИСТИЯ

И слушал я – и услыхал…
Александр Блок

Сегодня ночью выпал первый снег,
а утром таял… таял…
Ссутулив плечи, вышел человек
и причастился тайны
воды, застывшей в лунке под окном
едва приметной льдинкой,
воды, залипшей тающим зерном
среди плетей барвинка.
С покатой крыши капала вода
блистающей остудой –
и замер он… и услыхал: когда
тебя коснётся чудо,
об этой обесславленной земле,
лишённой лета,
не плачь, не сокрушайся, не жалей,
лишь утро это
в ладони бестелесные налей
и причастись заснеженных полей.

*    *    *

Какие щедрые снега
по всей России!
Не унимается пурга –
исколесила
все степи, горы и леса,
метёт и стелет.
Неужто где-то есть весна
и птичьи трели?

А память верная в ночи
напоминает:
ручьи... горячие лучи...
и грозы мая...
и соловьиная волна
из белых кружев,
а в ней душистая весна
кружИт и крУжит.

Рождается весенний стих
в холодной рани –
живая бабочка моих
воспоминаний.

ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ЗАРЯ
 
Запах солнца, запах ветра, 
незабвенные края,
в миллионы километров
земляничная заря,
звуков дальних переливы,
перепевы слов иных,
взгляды звёздные счастливые
неведомой страны…

Помню я… конечно, помню
ветром сорванный листок
и неласковую долю…
Мой потерянный Восток,
позабыв о прошлых плачах,
в озарении зари
земляничную удачу
мне стихами говорит.

ЗИМНЯЯ ЧЕРЁМУХА

Запасмурнело. Третий час подряд
зима, как тать, крадётся тихой сапой
и штопает метелициной лапой
вчерашним солнцем порченный наряд.
Черёмуха с надломленным стволом
склонилась над заснеженным оврагом
и служит мне естественной оградой.
Жаль, что её уродливый излом
с утра до вечера я вижу из окна;
его и снежная не скроет пелена.

И слышу: «На себя-то посмотри –
на лбу воспоминаний старых груда,
и не бывает этакого чуда,
чтоб у судьбы был вечный фаворит.
Вот-вот придёт всесильная весна,
и старости моей – как не бывало:
я вновь утешусь белым покрывалом.
Не закрывай же своего окна».

Я обещаю: распахну окно!
Эпиталаму белопенным люстрам
спою… и отчего-то стало грустно:
Господне лето ждёт меня давно.

СИНИЙ ИРИС НА КИТАЙСКОЙ ЧАШКЕ

Небесный блик восточного цветка
наивно я ловлю туманным утром.
Утешь меня, изысканный, пока
не отрешусь от разговоров смутных,
от бреда замороченной сестры,
что мне вчера сквозь толщу расстоянья
настойчиво вбивала в подсознанье
войны священный титул.
Но кресты
на свежих неоплаканных могилах,
но взрывы неповинных городов…
Она мне – про войну, а я – о милых
далёких днях, про маму, про любовь…
Молчишь, цветок? Своею красотой
ты не спасёшь взбесившегося мира.
Но для кого задуман шар земной?
Кому поёт небесная стихира?
…С надеждою вдыхаю мятный пар,
благословляя стихотворный дар.

ОТРОК ИГРАЕТ НА ДУДОЧКЕ

Начало февраля, а на дворе капель,
и солнце, пусть слегка, но пригревает.
Согрей меня мелодией своей,
старинный русский Лель,
не дожидаясь мая.

Не смейся, музыкант, что вспомнила тебя, –
так не хватает простодушной ноты!
О тех, кто не вернётся никогда,
я сетую, скорбя:   
уйми мою заботу.

Нам только бы дожить до благодатных дней,
до возвращенья журавлиных кликов.
Своей свирелью успокой скорей
скорбящих матерей,
их заглушая всхлипы.

…Хотя история не повернётся вспять,
пусть отрок учится на дудочке играть.

ЛИХО

Поэзия есть сознание своей правоты.
Осип Мандельштам

То ли тихо плачет липа
по прошедшим временам,
то ли это ветра всхлипы
пересказывают нам,
как светло ему гулялось
между солнечных лучей
по нетоптаным полянам,
где враждебный звук ничей
жизнь лесную не тревожил,
где амброзии елей
зарождался осторожно
в гуще липовых ветвей.

Только нынче дух неволи
перекрыл дыханье нам –
это лихо огневое
колобродит по лесам:
стоны, сдавленные хрипы,
кислый запах духоты…

Я вдыхаю запах рифмы
в осознанье правоты.

МОНОЛОГ ЧЕРЕПАХИ ТОРТИЛЛЫ   

Я черепаха древняя Тортилла.
Судьба меня ведёт через века
от искры на былинке тростника
до взрывов смертоносного тротила.
Не объясняя что и почему,
она в меня события прессует
и моему печальному уму
картины безнадёжные рисует.

Я спрячусь в океанскую волну
или в песок по маковку зароюсь.
Не надо мне показывать войну,
я не хочу восторги петь героям.
И мне уже совсем не интересно,
в какие бездны человек падёт,
его пути я знаю наперёд,
я просто жду,
когда мой панцирь треснет.

ЗАПОЗДАЛОЕ СЧАСТЬЕ

Ворошу болевые моменты
долгой жизненной киноленты,
удивляясь сама себе:
и зачем мне эти останки,
что обносками старой цыганки
разбазарены по судьбе?

Престарелая мудрая кошка
молча трётся о стула ножку,
словно хочет меня отвлечь,
но поняв, что попытки напрасны,
в ожидании лета красного
отправляется спать на печь.

Мне махнуть бы на память и тоже
угнездится на тёплом ложе,
собирая обрывки снов,
но меня запоздалое счастье,
обладая великой властью,
оживляет потоком слов…

ПОЛНОЧНЫЙ ГОЛУБЬ

Рифмы – полночные голуби –
воркуют слова невнятные.
Меж облачными заплатами
на глади бездонной проруби
Луна, ночная кудесница,
луча дирижёрской палочкой
стаи гармоний сказочных
спускает с небесной лестницы.

Ловлю рождённого безднами
посланника – счастье позднее.
Над нами корыто звёздное,
и звуки гроздьями спелыми
лежат на донышке бархатном,
дразнят меня, обновлённую.
…Душа, как нива, распахана
осколками синезвонными.

*    *    *

Не грусти, калина, хмурым днём –
мы с тобой ещё чего-то значим.
Дождевая струйка над крыльцом
с самого утра тихонько плачет
и тебе надежду подаёт
редких ягод выносить багряность.
Я же худо-бедно собираю
дальних звуков запоздалый мёд.

Не у туч небесных я спрошу –
у калины под моим окошком:
– Моему родному шалашу
будет рай попущен хоть немножко?
И калина мне прошелестит:
– Ты в изгнании. Здесь райских кущ не будет.
Тот же, Кто тебя безмерно любит,
лишь стихом с тобою говорит.

ДРЕВНЕЕ СЛОВО 

Быт назойлив скучным повтором,
словно я ему вечно должна.
…Не земным насыщайся – горним,
золотого желай руна.
Звуков древних, едва знакомых,
собирай незримую кладь,
по нездешним живи законам…
Усмехаюсь: легко сказать.
И опять земные заботы
мне диктуют свои права.
Рассыпаются чистые ноты,
позабытое доброе что-то
увядает, что та трава.
…Я средь поля, как перст, одна,
и упрямая голова
в завитках золотого руна
к облакам запрокинута снова –
потому что вначале Слово
было сказано однова.

*    *    *
         
Я царь,— я раб,— я червь,— я бог!   
Гавриил Державин

О сладкая отрава волшебства –
плести из слов звучащие тенёта
неведомого ранее родства,
немыслимого ранее полёта,
чтоб ощутить на запах и на цвет
суть слов, проявленных невесть откуда,
и, как всегда, не получить ответ:
кто я теперь? и кем потом я буду?

По крохам собираю мастерство,
в земных стихах выискиваю пользу.
Сравню, не обольщаясь, облик свой
с червём, рождённым не летать, но ползать.
Но всё упорнее зову: "Зачем
давлюсь бездарно чужеродной пылью?"
– Бог не таков, чтоб человек был червь, –
ловлю ответ... и расправляю крылья.

КРЫЛАТЫЙ ПИЛИГРИМ

Пока пишу – лечу.
Кому-то это нужно,
и от Его кивка
зависит мой полёт.
Не только в облаках
с охапкой звуков кружит,
Он в доме у меня
по всем углам живёт.

В иконном уголке
молитве помогает,
над письменным столом
секрет стихов хранит,
а в сумраке ночном
бесшумными шагами
отмеривает снов
безмолвный алфавит.

Едва проснусь, уж Он
на рифмы вдохновляет,
приветствуя парад
поверенных планет,
и щедро сеет над
соседними полями
словесное зерно
сквозь невечерний свет.

И, наконец, копьё
в пространство посылает
(опять же Он – не я)
и, тайною томим,
струится сквозь меня
и не пересыхает…
и это я лечу –
крылатый пилигрим.

ЗОЛОТОЙ СКАРАБЕЙ

Уже крадёшься? Пальцы протянула…
Не тело – тень потрогай, мне не жаль.
Готовы свечи на краю кануна
пересчитать дежурную печаль.

Мне б только петь, но кто я без подсказки? –
не Божья дудка – дудчатый тростник.
Подвесь на ниточке сквозь гомон адский
звук золотым жуком и отпусти.

Последний стих всех кладов драгоценней –
мой пропуск в рай, священный скарабей.
Твой череп, смерть, в моей финальной сцене
всех реквизитов прошлого добрей.

ПРОСТИ

Сыну

Перед тобой пытаюсь оправдаться,
что, мол, за мать была и за отца,
работала, училась… и лица –
по-матерински доброго лица –
ты часто не видал. Но, может статься,
что в тот момент последнего «прости»,
когда, даст Бог, окажешься ты рядом,
увидишь в бесконечно долгом взгляде –
в моём по-матерински мягком взгляде –
всю нежность неизбывную. Уйти
без твоего прощенья в мир бездонный
мне, солнечный мой мальчик, не позволь
и всю за годы собранную боль –
по-матерински спрятанную боль –
вмести в свои сыновние ладони.