Школа 284 или обрывки памяти

Восьмой А был классом выдающимся. В нем были собраны чада работников телевидения, артистов, директоров больших предприятий и, каким-то образом, затесались отпрыски трёх-четырёх простолюдинов. Успеваемость в классе была тоже неоднородная. Она была прямо пропорциональна достатку в семье и обратно пропорциональна звёздам на заднице и ляжках. Только Сашке все эти пропорции были до фонаря. Он жил с любимой бабулей и пороть его было просто не кому. От того он рос свободным, независимым и живучим.

Но троечник Сашка был - личность и весьма романтическая. В отличницу Ленку он втюрился еще в прошлом году, когда неожиданно для себя, вдруг, обнаружил, что где-то внутри него, чуть выше того места, где обитает противное, постоянное чувство голода, без спроса поселилась наглая, своенравная кошка, которая начинала драть когтями всё нутро при одном виде Ленки. Он просто пьянел от её заливистого смеха и лез из кожи вон, чтоб на уроках рассмешить её. Именно из-за этого его оценки стали стремиться к нулю. Но ему было плевать на успеваемость, поскольку исправить все двойки он мог без особого труда. А вот удивить Ленку или привлечь лишний раз её внимание, для него было важнее стократ. В порыве чувств, он обменял альбом с редкими маками на потёртую гитару и стал настырно учиться бренчать. Освоив успешно три блатных аккорда, он целых четыре дня сочинял для Ленки романтическую песню и, чтоб сразить её наповал, в теплый весенний вечер у неё под окнами, Сашка, жутко фальшивя,  выводил нечто амурное :

Ты не любишь меня то, а чо не пойму,
Я ж люблю тебя, Лена, и вот почему,
Потому, что весной вот такая пора...
Я тоскую с гитарой всю ночь, до утра.

И там ещё крутой проигрыш : Тара та та там ля ля ля, там тара та та там там ля ля...

А на втором этаже, за плотным тюлем, Ленке вредине из песни было не понятно,  кто по ней так сильно на лавке сохнет, гитара или это троечник Сашка. А собирается ли влюблённый Ромео тосковать под её окнами на следующую ночь и далее, в той песне не говорилось вовсе. А, вдруг, это тоска на один вечер? Словом, Ленке было о чем подумать до рассвета.

Утром Сашка ожидал восторженную реакцию Ленки на вчерашнюю серенаду, но бессердечная Ленка подошла к нему и небрежно фыркнув огорошила, что песенка - так себе, а мелодия, вообще, дворовый блатной примитив.

Вот так, друзья, оборвала волчица пушкинский порыв у юного отрока, а ведь его пылкая душа уже пела :

- Я помню чудное мгновенье... правда, чуть другими словами, зато чисто, от души и искренне.  Пожалуй, не стоишь ты, Ленка, Сашкиной любви.

        *,  *,  *
- Толкачёв, я ставлю тебе ровно в два раза больше, чем ты заслуживаешь. Два! Думаю, из тебя выйдет очень образованный человек...и никогда не вернётся. Хотя, ты очень способный мальчик. Только тебе под силу получить в школе два средних образования. По два года в каждом классе осилит не каждый.

Молодой математик старательно отчитывал долговязого разгильдяя, стараясь хоть как-то достучаться до его серого вещества сквозь толстенную лобовую кость.
А разгильдяй никак не реагировал на иронию математика и с придурковатой улыбкой глазел по сторонам, и вёл себя так, словно в классе он был совершенно один.

Зато черчение и рисование  - были любовью с первого взгляда абсолютно у всех парней школы. Такую красоту из них воочию никто никогда не видел.
Лия Ивановна... Ухоженная,  лет двадцати девяти, с идеальной фигурой, точённым лицом, локонами русых крупных завитушек, творили чудеса. Только у неё можно было видеть колени, исцелованные солнцем, так как юбка даже и не думала их прикрывать. Любой готов был прильнуть губами к этому молочному шоколаду. Даже отпетые, недалёкие раздолбаи, типа Юрки Толкачева, моментально попадали под чары этой божественной красоты. А ведь Толкачева даже на киностудии Горького с кинопроб, на роль хулигана, в "Приключения желтого чемоданчика", в первом же туре выпихнули за тупость и дурь неизмеримую.   Тогда кто-то из комиссии сдуру спросил его, уж не двоечник ли он. 

- Да, иди ты в жопу! Не хера я не двоечник! - заорал в сердцах восьмиклассник Юрка.

Отборочная комиссия ошалело впала в ступор, а сверстники, претенденты на роли, прыснули со смеху и хохотали без удержу, и остановки, за что до кучи срезали и их. Но Юрка, так и не понял, что именно крамольного он сказал.

Но Лия Ивановна... Это был не эталон, а эталон эталона женщины в полном расцвете. И как такое совершенство могло попасть в наш, такой неказистый Мир, одному Богу было известно. Порой казалось, что и кровь у неё розово-перламутрового цвета.

У неё были длинные ноги, длинные пальцы рук и очень длинные ногти, всегда покрытые лаком под цвет её модной одежды. Она брала новый длинный мелок (о чем, по её просьбе, заботился лично завхоз школы) не касаясь его ногтями, подушечками всех пяти изящных пальчиков с миндалевидными , резными золотыми перстнями на них, какими-то балетными, плавными движениями творила на доске пропорции, объёмы, перспективы, конструкции, композиции...и всё, что положено вложить в глаза и головы её подопечных. Но все следили не за тем, что появлялось на доске, а за ней и её движениями. Девчонки пожирали её глазами и жутко хотели, хоть в чём-то, походить на неё. Парни же были на порядок примитивней. Им достаточно было постоять рядом с ней, вызвать её ослепительную улыбку и жадно впитывать пьянящий запах французских духов, либо краешком глаза, через плечо, рассмотреть цвет её ажурного лифчика. Ээээх, Лия...

        *   *   *
Если в школе трудовик не бухает, то он физрук. И наоборот. А потому физрук и трудовик закладывали за вороник на пару. Они приносили выпивку через день, но выпивали ежедневно. Сегодня бутылку приносил физрук, завтра трудовик и каждый приносивший приглашал соратника непременно к себе в казённые пенаты отметить окончание одного и начало другого урока. Словом, ни в одной школе не было такого спортивного трудовика и такого мастеровитого физрука, как Марк Викторович и Михаил Петрович. Именно поэтому, у них были носы, как у братьев близнецов - мясистые, ноздреватые и красно-бордовые с синими прожилками.

Древний военрук, по мнению  физрука,  был засланным казачком, истым ревнителем и апологетом армейской полевой кухни. После горохового супа с ржаным хлебом, старенький проказник беспрестанно палил в воздух длинными, вперемежку с короткими, но, благо, холостыми.

- Ты слышал? Точка, тире, тире, точка...Радист, ****ь!  -  на , полном серьёзе, зло хрипел Михаил Петрович, проходя мимо.

- Он нас всех сдаст к чертям собачьим.

Но ушлый военрук не обращал на него ни какого внимания и настырно продолжал выходить в эфир.
Математик Дихлорэтаныч (в жизни Эдгар Натанович) , согласно тряс кудрявой гривой, мол, как я вас понимаю, коллега. Мол, священный газават этого солдафона перешел все пределы и доходит уже до четвёртого этажа. Либо он перестаёт жрать свой гороховый суп, либо я увольняюсь. И не уволится, поскольку любил свою профессию и своих шалопаев.

        *   *   *
Ни кто в школе так быстро не беременел, как старшая пионервожатая школы или смазливенькие комсорги класса. Но комсорги беременели гораздо чаще. Хочешь, чтоб девчонка залетела - назначь её комсоргом и дело с концом. Года не пройдёт, как из Наташеньки умницы, отличницы, примерной девочки-комсомолки и лапочки, она превратится в - Не может быть! Как же так? А от кого? И что будешь делать? Ну, что-нибудь придумаем... А после - декрет, роды в десятом, экзамены автоматом и гордость одноклассников.

А после? А после было всё прозаично - звенел долгожданный звонок и начиналась большая перемена, а большая перемена - это маленькая жизнь. И почти все, к своему сожалению, осознавали, что детство безвозвратно закончилось.