Дочь Монтесумы

37.Часть первая, вторая часть ниже               
          Возмездие
За ужином Берналь Диас вспоминал о нашей первой встрече на дамбе и о том, как я по ошибке едва не
убил его, приняв за Сарседу. Кстати, он спросил, что
мы не поделили с доном Сарседой.
Как можно короче я поведал ему историю своей
жизни. Узнав о том, что сделал Сарседа, или де Гарсиа, мне и моей семье и как я из-за него очутился в
этой стране, Диас был поражен.
– Святая Мадонна! – воскликнул он наконец. – Я
всегда считал его подлецом, но, если ты рассказал
мне правду, я просто не знаю, что он за человек. Даю
тебе слово, друг Вингфилд, услышь я об этом час назад, Сарседа не ушел бы отсюда, пока не ответил за
все или не оправдался в бою с тобой. Но сейчас, боюсь, уже поздно: он собирался выехать в Мехико, как
только взойдет луна. Торопится на меня нажаловаться за то, что я принял твои условия. Пусть жалуется –
ему там не очень-то верят!
– Я рассказал только правду, – ответил я. – Многое
я могу, если потребуется, доказать. Но, говоря начистоту, я отдал бы полжизни, чтобы встретиться с ним
лицом к лицу в открытом бою. У нас с ним старые счеты, только он всегда от меня ускользал.
Вдруг мне показалось, что какое-то холодное
страшное дуновение коснулось моего лица и рук. Тревожное чувство непоправимого несчастья сжало мне
сердце, и я замер, не в силах ни шевельнуться, ни заговорить.
– Пойдем посмотрим, может быть, он еще не
уехал, – сказал капитан Диас и, крикнув стражу, направился к выходу из комнаты. Я поднялся за ним и
в это мгновение увидел в дверях женщину. Она стояла, вцепившись руками в косяки, запрокинув назад голову с распущенными длинными волосами, и лицо ее
было искажено такой мукой, что я не сразу узнал Отоми. Но, когда узнал, я понял все: только одно могло
наполнить такой болью и ужасом ее бездонные глаза.
– Что с нашим сыном? – спросил я.
– Умер, умер! – ответила она леденящим кровь шепотом.
Больше я не стал спрашивать: сердце досказало
мне остальное. Но Диас не понял:
– Умер? Отчего он умер? Что его убило?
– Де Гарсиа! Я видела, как он выходил, – проговорила Отоми и, вскинув к небесам руки, беззвучно рухнула навзничь у порога. Я знаю: в тот миг сердце мое
разбилось навеки. С тех пор ничто уже не в силах понастоящему его взволновать, и только это воспоминание терзает меня день за днем, час за часом, и так
будет до последнего моего вздоха, пока я не уйду туда, где меня ждет мой сын.
– Ну что, Берналь Диас?! – воскликнул я с хриплым
хохотом. – Правду ли я тебе говорил о твоем товарище?
И, перепрыгнув через тело Отоми, я выскочил из
комнаты. Капитан Диас с остальными испанцами бросились за мной.
Выбежав из дворца, я повернул налево к испанскому лагерю, но не успел сделать и ста шагов, как увидел при лунном свете небольшой отряд всадников,
ехавших мне навстречу. Это был де Гарсиа со своими
слугами; они спешили к ущелью, через которое лежал
путь на Мехико. Я подоспел вовремя.
– Стой! – крикнул Берналь Диас.
– Кто смеет мне приказывать? – раздался голос де
Гарсиа.
– Я, твой капитан! – загремел Диас. – Стой, сатана,
убийца, или я тебя зарублю!
Я увидел, как де Гарсиа вздрогнул и побелел.
– У вас странные манеры выражаться, сеньор, –
проговорил он. – Если вы соблаговолите…
Но в этот миг де Гарсиа, наконец, заметил меня. Я
вырвался из рук Диаса, который меня удерживал, и
пошел на де Гарсиа. Я не произнес ни слова, но по
моему лицу он, наверное, понял что я знаю все и что
ему нет спасения.
Де Гарсиа посмотрел вперед через мою голову – узкий проход за моей спиной был прегражден солдатами. Я подходил все ближе, однако он не стал меня
ждать. Было мгновение, когда рука его потянулась к
мечу, но вдруг он круто повернул коня и поскакал назад по улице, ведущей к вулкану Хака.
Де Гарсиа спасался бегством, а я его преследовал
неторопливо и неотступно, как охотничий пес. Сначала он намного опередил меня, но вскоре дорога пошла хуже, и здесь он уже не мог мчаться галопом. Город, или, вернее, его развалины остались далеко позади. Мы двигались теперь по узкой тропе, по которой
отоми приносили с вулкана снег в жаркое время года.
Миль через пять у границы снегов тропа обрывалась:
выше лежала священная земля, куда не осмеливался
заходить ни один индеец.
Мы поднимались по этой тропе, и в сердце моем
была злая радость, ибо я знал, что свернуть с нее
некуда – по обеим сторонам чернели пропасти или отвесные скалы. С каждой пройденной милей де Гарсиа
все чаще поглядывал то направо, то налево, то вперед, на возвышающийся перед ним снежный купол,
увенчанный пламенем. И только назад он не оглянулся ни разу: он знал, что за ним по пятам идет в образе
человека смерть.
Я преследовал его настойчиво и угрюмо, сберегая
силы. Я был уверен, что рано или поздно настигну его,
и не спешил.
Наконец де Гарсиа очутился у границы снегов, где
тропа исчезала, и в первый раз оглянулся. Я был от
него шагах в двухстах. Я, его смерть, приближался к
нему сзади, а впереди перед ним сиял снег. Он колебался одно мгновение; в величественной тишине я
слышал тяжелое дыхание его коня. Затем он вонзил
шпоры в бока животного и погнал его вверх.
Снег затвердел от мороза, и некоторое время лошадь поднималась по нему даже быстрее, чем по тропинке, несмотря на крутизну. Но дорога по-прежнему
была только одна – по самому гребню горного отрога, снежные склоны которого были так круты, что на
них не удержался бы ни конь, ни человек. Часа два
с лишним мы карабкались по этому гребню, затерянные среди безмолвия вечных снегов зачарованного
вулкана. Порой мне казалось, что мой взор проникает
в душу моего врага и я вижу все, что в ней происходит.
Пусть я не прав, пусть это было только игрой воображения, но эта мысль была мне приятна, ибо там, в его
сердце, я видел такое черное отчаяние, такие муки,
таких жутких призраков прошлого и такой ужас перед
надвигающейся смертью и тем, что за ней последует,
что никакие ухищрения человеческой мести не смог-
ли бы превзойти эту пытку. Так оно и было на самом
деле, я знаю, ибо если в душе де Гарсиа не осталось
совести, то остался страх и живое воображение, чтобы обострить его и усилить стократно.
Снежный гребень становился все круче, а конь уже
выбился из сил. На такой высоте ему было трудно дышать. Напрасно де Гарсиа терзал шпорами бока благородного животного – оно не могло больше сделать
ни шагу.
Внезапно конь повалился на снег. Я думал, что теперь-то де Гарсиа остановится, но даже я не представлял себе всей глубины его ужаса. Выбравшись
из-под павшего коня, де Гарсиа оглянулся и, сбрасывая на ходу тяжелые латы, заковылял вперед.
К этому времени мы достигли того места, где снега
кончались, переходя в ледяное поле. Очевидно, снег
наверху подтаивал от внутреннего тепла вулкана или
от лучей солнца в жаркое время года, а по холодным
ночам и в зимние месяцы замерзал, превращаясь в
лед. Так или иначе, вершина Хаки была окружена ледяной пелериной, достигавшей почти мили в ширину.
Ниже ее лежали снега, а над ней выступали черные
зубцы кратера.
Де Гарсиа карабкался по льду. Даже для совершенно спокойного человека это дело не из легких, потому что здесь приходится перепрыгивать от трещины
к трещине, цепляясь за иглообразные выступы шершавого льда, торчащие над поверхностью, как щетина на спине у борова. Горе путнику, если такая игла
обломится под ним или если он поскользнется! Тогда
никто не задержит его падения, и, прежде чем он докатится до рыхлого снега, тысячи острых, как ножи,
выступов обдерут с него мясо до костей. Больше всего я боялся, что это случится с де Гарсиа: тогда месть
ускользнула бы от меня, а я был от него всего в двадцати шагах. Поэтому, замечая опасность, я кричал
ему снизу, подсказывая, куда нужно ставить ногу, и он
– самое удивительное! – беспрекословно повиновался мне, позабыв от ужаса обо всем на свете. О себе
я не думал. Я знал, что не упаду, хотя в другое время ничто не заставило бы меня совершить подобный
подъем.
Все это время мы карабкались к огненной вершине Хаки при ярком лунном свете, но внезапно первый
луч солнца коснулся горы – и пламя, освещавшее изнутри гигантский столб дыма над кратером, сразу померкло. Зато вся ледяная шапка засияла и заискрилась в алых лучах; мы ползли по ней, как две черные
мухи, а внизу под нами еще клубилась ночная мгла.
Это было чудесное и жуткое зрелище.
– Эй, приятель – окликнул я де Гарсиа. – При таком
свете подниматься легче. Смотри не оступись!
Странно прозвучали мои слова среди ледяных утесов, где еще никогда не раздавался человеческий голос. И в тот же миг гора под нами зашаталась и задрожала, как дерево, сотрясаемое ураганом, словно разгневанная нашим святотатством, нарушившим ее священное безмолвие. Вслед за толчком на нас опустилось облако серного пепла, на мгновение скрывшее
от меня де Гарсиа. Я только слышал, как он закричал
от страха, и сам испугался, думая, что он упал. Но,
когда пепел рассеялся, де Гарсиа невредимый стоял
уже на лаве у подошвы кратера.
«Ну, теперь-то он наверняка остановится, – подумал я. – У него есть меч, и ему нетрудно будет убить
меня, когда я буду переползать со льда на горячую
лаву».
Очевидно, де Гарсиа тоже подумал об этом, потому что он повернулся ко мне с сатанинской гримасой,
но тут же снова начал карабкаться вверх. Я ничего не
мог понять. Где же он надеется от меня укрыться? Шагах в трехстах от нас клокотал кратер, выбрасывая в
небо клубы пара и дыма, а между его гребнем и кромкой льда громоздились застывшие потоки лавы, местами такой горячей, что по ней трудно было ступать.
Де Гарсиа устал. Теперь уже медленно брел он по лаве, вздрагивающей под ногами, а я неторопливо шел
за ним, переводя дыхание.
Но вот он приблизился к краю кратера, подался вперед и заглянул вниз. Я подумал, что сейчас де Гарсиа
бросится в него и так покончит с собой. Но, если у него
и была подобная мысль, он сразу же позабыл о ней,
когда увидел, какое уютное ложе его ожидает. Круто
повернувшись, де Гарсиа выхватил меч и пошел на
меня. В дюжине шагов от кратера мы встретились.
Я сказал «мы встретились», но в действительности
это было не совсем так, потому что в четырех шагах от
меня, там, где я не мог достать его мечом, де Гарсиа
снова остановился. Не сводя с него глаз, я сел на обломок лавы. Казалось, я никогда не смогу наглядеться на его лицо. Но что это было за лицо! Лицо убийцы перед расплатой. Жаль, что я не художник, потому что словами невозможно описать эти полные ужаса, запавшие красные глаза, скрежет зубов и дрожащие губы. Я думаю, когда сам дьявол, враг рода человеческого, выкинет свой последний козырь и погубит
последнюю душу, он перед смертью будет выглядеть
точно так же.
– Ну вот мы и свиделись, де Гарсиа, – сказал я.
– Чего ты ждешь? – прохрипел он. – Убей меня и
покончим с этим!
– Куда ты торопишься, кузен? Я искал тебя целых
двадцать лет, зачем же нам сразу расставаться? Поболтаем немного! Прежде чем мы расстанемся навсе-
гда, я надеюсь, ты будешь настолько любезен, что ответишь на мой вопрос. Меня мучит любопытство. За
что ты причинил столько горя мне и моим родным?
Ведь должно же быть какое-то объяснение даже твоей бессмысленной тупой жестокости?
Хагард