Милые добрые красивые люди

Милые добрые красивые люди

***

Двор велик, он  – из двух кусков: верх и низ между домами на углу Димитрова и Замковой и сараями слева. Замковую – коротенькую улочку из пяти домов на каждой стороне правильнее было звать тупиком, ибо: упиралась она в остатки цоколя средневекового замка, потому так и звалась.
С названием другой было несколько занятно. Ни один не мог мне сказать в имя кого она названа. На тетрадках школьных я писал Дмитрова, Дмитриева, Димитрова, Димитриева и т. п.  Но никто из учителей не исправлял.

Компания дворовая была, ясное дело, большой. Всё больше подростки послевоенных лет.

  В конце Замковой по левую руку в глубине два непривычных дома. И не тем отличны они, что не похожи на другие дома округи, а в том больше, что смотрелись они точь в точь те дворянские деревенские одноэтажные усадьбы с пузатенькими колоннами и верандами вдоль длинного фасада, какого-то рожна перевезённые в город,  как на картинках в учебнике истории России. Ещё неожиданнее: в них не жили – работали артели. Грузовиками завозили чего-то и вывозили готовое. Что делала первая артель, я то ли не знал или забыл уже. А вторая артель делала платки. Какие – нам не показывали.

***

В горячем июле Васька Загурский захвастал: старшего брата взяли во вторую артель учеником; и что поздним вечером, когда в цехе зажигают свет и бригадира уже нет, рабочие распахивают замазанные побелкой окна. То если пробраться вдоль заболоченной канавы за дом, там через колючки чертополоха и крапивы, перескочить в узком месте на другой берег и вернуться к окну, то можно видеть вблизи, как делают эти платки.

Это было интересно. И вечером туда пошли гурьбой. Позже только я и ещё пара пацанов, стали ходить туда часто. Меня работа завораживала.

Работник натягивал на подрамник станка светлую лёгкую ткань. А потом кружил вокруг неё: отступал к полкам, сверяясь с образцом выбирал там деревянные части узоров и прикладывал их к ткани, чтобы короткой кистью быстро и ловко обвести каждую по контуру толстой тёмной линией. Затем переходил к соседнему станку, давая рисунку просохнуть. Позже я узнал из разговоров, что четвёртому разряду и выше разрешали работать без образцов – на художественный вкус.

Когда красильщик, так называли мастеров, возвращался к подсохшему узору, поднимал на станок ящик с набором красок в банках и наматывал на палочку свежие тампоны, как я понимаю, по числу красок в рисунке, дальнейшее действо восхищало меня особенно. Красильщик макал палочку в краску и прикладывал её к середине узора, а краска, гладко и плавно стекая,  расплывалась по поверхности, не переходя за отведённые линии. Так, кружась и играя красками, красильщик заканчивал узор. Выходили большие цветастые русские женские платки на голову и на грудь.

Красильщиков было много, много было и верстаков, а тесноты не было, ибо, глядя на ткань, можно было знать следующий шаг мастера. Только двое из красильщиков были стариками, остальные молодёжь: парни и девушки. Средний возраст выкосила война.

Трещали без умолку. Но о войне и политике не говорили. Первое было больно, второе – опасно. Любили незлобиво разыгрывать друг друга, а всего больше спорили об узорах и красках. Удачными платками гордились, как удавшейся картиной. Отдельным красильщикам, опять как я догадываюсь, позволяли работать от руки: они работали смешанными красками и добивались изумительных оттенков, это было для меня искусством колдовства.

Милые добрые хорошие люди. Где вы теперь. Хорошо бы сегодня вас повстречать. Лица я помню, а по имени не знал никого.

Да о чём же я… Было это лет 65 тому; им тогда было по двадцать, чуть больше. Может, кто и жив ещё. Б-гу лишь знать. 

***

Умер. Мгновением раньше жил. Вот он всё тот же – до каждой чёрточки родной и нужный. Кровь, наверное, ещё добегает последние сантиметры, но он уже не здесь. А где… Вот же оно тело, чего оно лишилось, кто его лишил…
Я называю это душой. Выходит, ею я пользуюсь, но не владею. Ибо дана она мне на время, а Хозяин её за пределом вечности, хотя я не объясню того, что сейчас сказал.

Внове ли человеку жить с незнанием? Работает же он с законами притяжения, электричества, магнетизма, не зная их природы. Однако, желание познать незнаемое сильно. И я высчитываю, что, будучи одной из сущностей материи, душа не может исчезать из бытия. Не от опыта ли прошлых жизней её способность болеть от бесчестия и беречь достоинство. Помните о кантовском моральном законе внутри нас? А кого это нас? Всех? Ой ли…

Больно мне...
Я смотрю документальные съёмки войны. Той самой. Хорошие мои, куда же вы бежите… Не слушают. Там смерть. Смерть ваша там… Ох, не слышат. 
Бегут, их много. С усами который падает, падает и винтовка из руки его… почему-то решаю – сибиряк… да что же ты неловко так, человек светлый… ты вставай, миленький… нехорошо так… дети же дома… ждут они тебя, родной, и ещё не знают жена и старики, а я уже знаю… кормилец, нет тебя больше… слёзы – да; да что они скажут…
Молоденький солдатик падает назад и ноги смешно подпрыгивают вверх… Сынонька, голубочек мой, ты же ещё нецелованный… ой! Ну-ну давай же, мальчик светлый, ну же… Нет, не встать ему – это шквал близкого взрыва поднял его руку… отжил мальчишечка смешливый, а и не жил вовсе. 
Весна… отделение, все в пилотках, перебегает улицу, а этот отстал, немолодой уже, чешет в затылке, снимает и снова накидывает на макушку ушанку – жарко ему – и бежит следом… шапка сваливается с головы на пол-дороге, он наклоняется поднять и… да что ты делаешь… разве так можно… Ты, знаешь что, ты вернись и беги снова, чёрт с ней с шапкой… вот увидишь, будет по-другому… Ой, не будет… родной красивый русский человек… не будет… уже ничего не будет!

Предложил человеку Г-сподь: “... люби ближнего твоего, как самого себя. Я Господь”, Левит, 19:18. Сказывают, ищущий Б-га некто предложил реббе Гиллелю, пока тот стоит на одной ноге, пересказать ему Мудрость Б-га в Торе, раввин ответил: “То, что плохо для тебя, не делай другому, — в этом вся Тора. Остальное — пояснения. Иди и учись”.

Мораль – это о том, чего нет у и для животных, ибо цель её лучшая жизнь после себя. Болтовня о любви к человечеству – болтовня и есть. Любовь есть желание посвятить жизнь счастью любимого, таких много не бывает.

Всякое существо на земле, которое опыт называет живым, наделено заботой о выживании. Дышит, ест, пьёт, мочится, испражняется, спаривается и умирает. Потомство – есть результат физиологии и случайности. Это о растении, животном, так и о человеческом существе тоже.
 
Запутал тебя я, читатель? Человек против существа в виде человека… Человек, он входит в жизнь существом: он и она – самец и самка. Та же физиология, что и строками выше. Но трудом над собой существо может обратить себя в Человека, самца – в Мужчину, самку в Женщину. Это случается, когда существо, взращивая душу, открывает в ней заложенное вдохновение: желание одарить мир проявлением Природы, доселе скрытом.

Считать мораль помехой естественно для существа, но норма для человека, которого поиск ответа на вопрос к себе: зачем Я?!, ведёт в творчество. Которое и есть открытие неизведанного и непознанного.
Я вспоминаю радость красильщиков от их возможности внести в мир красивое своё. То были звёздные часы, часы их творчества, а значит, самовыражения.

***