Родные дети

                Птицы смерти в зените висят.
                Кто идёт выручать Ленинград?-
 
                Не шумите вокруг-он дышит,
                Он живой ещё, он всё слышит:..
               
                Анна Ахматова 1941г.

-ШШсшш-сшш-ссссшш..,-шипит в ночи радиоприёмник.-Фашистские войска осуществляют наступательные движения на Советский Союз...сссшш-шшшш-ссшш...гражданам необходимо срочно покинуть жилые помещения и спуститься в бомбоубежища!

-Как же замучили эти проклятые фашисты! Когда же от нас отстанут?!
 Слабость до головокружения.
-Нет, я смогу, так надо!-стучит в висках.-Только бы успеть.
 Опираясь руками о ветхую этажерку, с трудом выдвигаю скрипучие ящики шкафа, наспех вынимаю из них свои шерстяные носки, брюки мужа, рубахи сына. Теперь им не пригодится.
-Простите, милые, надо думать о живых.
 Беру с обшарпанной табуретки авоську, когда-то предназначенную для продуктов. Теперь и она не нужна. Триста граммов хлеба можно донести в руках. Второпях засовываю в неё вещи.
-Это сынкам, сынкам. На фронт. Может, по пути встречу кого из наших сынков.

 -Ночной Ленинград. Как же я люблю тебя, мой родной, мой любимый город! Как же больно видеть тебя сейчас таким... Прошу, прости, прости нас, если сможешь! И ещё прошу-потерпи. Вот увидишь, мы справимся, мы выстоим ради нас всех, ради тебя!
 
 Еле волочу ноги по заледенелой тропинке, ведущей в бомбоубежище. В подвале сыро. От запаха плесени начинает подташнивать. Унылый полумрак безысходностью ложится на сутулые плечи ленинградцев. Закрываю глаза. В памяти вновь мелькают недавние события.

 Поезд на Ярославль.
-Дети, становимся ближе-ближе друг к другу. Не растягиваемся. Сейчас зайдёте в вагоны. Поедете одни, без взрослых.
-Мама Лида, а Вы когда?
-Потом милая, потом,-на глаза завуча Дет. дома наворачиваются слёзы.
-А куда нас повезут, мама Зина?
-Туда, где нет обстрела и есть еда,-отводя глаза, говорит Зинаида Фёдоровна, одна из учителей.

-Милые мои дети, родные кровинушки, так бы и отдала Вам всю свою жизнь, всю себя,-думаю я.-Но единственное, что я могу сделать для Вас, своих шестидесяти четырёх воспитанников-это поправить шапочку, завязать потуже шарфик. Невозможно смотреть в Ваши наивно-доверчивые детские глаза, полагающиеся на нас, Ваших мам- педагогов. А знаете, что самое страшное? То, что Вы даже не понимаете всей трагедии происходящего, того, что путь в Ярославль может оказаться дорогой в никуда. Не осознаёте, что сейчас  сядете в поезд и повезут Вас одних, совсем одних, беспомощных, словно слепых котят, и что, быть может, уже через несколько минут поезд попадёт под обстрел врага. И никто из Вас не будет знать, что делать и куда  бежать. А ведь некоторым из Вас нет и семи. И никто Вас не защитит от фашистских бомб и снарядов, не спасёт от кровавых ранений. Некому будет закрыть в последний раз глаза тех, в чьём хрупком тельце перестанет стучать испуганное сердечко.

  Назад возвращаюсь одна, впереди всех. Иду быстро, не оглядываясь. Тяжело. Никого не хочу ни видеть, ни слышать. Коллеги догадываются, что у меня внутри. Догонять не решаются. Негромко говорят о происходящем:
- Хоть бы только довезли родненьких наших, только бы довезли!..

 Просидев пару часов в бомбоубежище, возвращаюсь понуро домой. Полумрак мрачными тенями крадётся вслед за мной. Пусто и на сердце, и дома. И сынков не встретила. Ещё один день прожит зря.

-Шсшшс-шшсш-сссш..,- вновь шипит радио.- Поезд из блокадного Ленинграда успешно прибыл в Ярославль. Все эвакуированные живы!