Московская тетрадь

МОСКОВСКАЯ ТЕТРАДЬ

Листая памяти страницы,
На жизнь глядя издалека,
Вдруг понимаешь, что сложиться
Могло в ней всё совсем не так.

Грудь давит тяжкий груз ошибок,
Непоправимых дел вина,
И совесть донимает шибко,
На раны сыпля соль сполна.

Хоть говорят, что человеку
Судьбу нельзя переписать,
Но бьёмся мы спокона веку
Одну загадку разгадать:

Коль не возможен выбор роли
И пьесы неизменен план,
К чему тогда свободой воли
Наc одарил Создатель сам?

К своим Он детям благосклонен,
Но не ко всем и не всегда,
Что понимаешь лишь на склоне
Годов, ушедших навсегда.

Когда-то смел я был и молод,
Мы все когда-то смелы были,
И как старательный геолог,
Искал я жилы золотые.

Но не металла жаждал – истин
Добыть хотел, мозги терзая,
Гордясь, что тёзкостью причислен
К великих братству Николаев.

Бросала жизнь меня куда-то,
То в горы, то в морскую глубь,
То, в шкуру обрядив солдата,
В далёкий отправляла путь.

И по Москве слоняясь гордо,
Табличек улиц не читая,
Ещё не знал я этот город,
Язык его не понимая.

По переулкам маясь пыльным,
Дитя асфальтовой утробы,
О странствиях скучал я сильно
Морской и океанской пробы.



Звенела парусов натуга,
Восторгом разрываясь в лёгких,
От Зурбагана до Тортуги
Гулял моряк в портах далёких.

Ему подмигивали звёзды
И Млечный Путь, склоняясь низко,
Как пёс лохматый и безродный,
Пил океан из звёздной миски.

И мне дорог хотелось длинных,
Чтобы по ним, скользя в тумане,
Морские рассекать равнины,
А не валяться на диване.

Рвалось на волю поколенье,
Флажков запретных не стесняясь,
Стоять не мысля на коленях,
И часто беленькой спасаясь.

Стиляги, хиппи, битломаны,
И рокер грозный и джазмен –
Все ждали, как небесной манны,
В державе красной перемен.

Лет молодых пьянящий опий
Нас торопил в чужие земли,
В защиту их ломая копья
И возражений не приемля.

Своё казалось чем-то пресным,
Дистиллированным казалось,
И, в помрачении протестном,
Запретная манила сладость.

Ведь то, что рядом и привычно,
Его, как будто бы и нет,
Так рассуждаем мы обычно,
Родных не привечая мест.

Подсев на Запада лобзанья
И фальши в них ничуть не чуя,
Не ощущал я обаянья
Москвы скупого поцелуя.

И в хитрую поверив сказку,
Забыв кто враг, а кто родня,
Сменял московскую савраску
На голливудского коня.




Нам Голоса вливая в уши,
На недоглушенной волне,
Скупали янки наши души
Гуртом по бросовой цене.

Банданой звёздно-полосатой
Все континенты окрутив,
Вбивали доллара кувалдой
Ковбойский в них императив.

Летели годы, мир менялся,
Менялись улицы и люди,
А я по-прежнему метался,
Как шарик на игорном блюде.

Заметил кто-то точно очень –
Жизнь состоит из мелочей,
Но лишь когда приходит осень,
Ты видишь это всё ясней.

Так часто мы других кошмарим,
Свой грех за скобки вынося,
Произнося: хозяин барин,
А барина судить нельзя!

И оглядевшись в изумлении,
С вершины пережитых лет,
Прощаешь ты, себя жалея,
Горячки юношеской бред.

Ведь был ты искренен когда-то,
Как и наивен столь же был,
И, не прося себе донатов,
Слов баррикады городил.

И я, как все, а чем я лучше,
Дров наломавши полный лес,
То строил, то бездарно рушил,
То ангел друг мне был, то бес.

Дней позади пустых немало,
И сил, растраченных впустую,
Не накопивши капитала,
Охрипшим глухарём токую.

Чтоб должником не статься вечным,
Поклон земной Москве я бью,
И ей на станции конечной
Долги строкою отдаю.



* * *
Врагов нашествовали орды
То степняков, то бледнолицых,
Ты костью им стояла в горле,
Руси глубинная столица.

Дотла тебя и жгли и резали
Детей твоих, моя Москва,
Паны и в веллингтонах цезари
И в малахаях татарва.

Крушили, грабили по полной,
Поживы лёгкой пили мёд,
И из сокровищниц церковных
Тащили, что ни попадёт.

На чурбаки рубили Троицу,
Коней поили в алтарях,
Огонь ревел, стонали звонницы,
Метался по подворьям страх.

Текла по лику Богородицы
Во тьме кровавая слеза,
На пеплом дышащие улицы,
Глядели скорбные глаза.

Кружили коршуны, да вороны,
Добычу чуя с высоты,
И к горлу гибельные ворогов
Тянулись жадные персты.

И каждый раз врагам мерещилось,
Что не поднимешься уже,
Как обесчещенную женщину
Тебя топтали в кураже,

Вбивали в землю душу русскую,
Но супостату вопреки,
Ты всё стерпела, дева русая,
Родная дочь Москвы-реки.

Всегда ты заново рождалась,
Как птица Феникс из огня,
И лик свой гордо поднимала,
Судьбу-злодейку не кляня.

И оживала ты и строилась,
Церквей растила купола,
Садами-двориками полнилась,
Плела проулков кружева.




Тесала камень, срубы ставила
Под звоны пил и топоров,
Бывало, что с самой Италии
Ты зазывала мастеров.

Они прибавить русской крепости
Латинскую сумели стать,
Чтоб в варварских набегах дерзостных
Смогла, Москва, ты устоять.

Смертельней всё ж Орды налётчиков
Междоусобный капал яд,
Не поделивши власть и вотчину,
Меч заносил на брата брат.

Слабела Русь, но по обычаю
Рубились меж собой князья,
Врагов став лёгкою добычею,
Не «мы» глаголили, но – «я».

Царили, княжили и правили
Престол московский обретя,
То злые Каины, то Авели,
То старец дряхлый, то дитя.

Но в зверствах превзошёл серьёзно
Злодеев всех времён и стран
Руси мучитель одиозный,
С четвёртым номером Иван.

Хоть и прирезал он изрядно
Землицы к матушке Руси,
И свечи ставя покаянно,
Себе прощения просил,

Да, вот пройти ли с богомольем
Путь, что грехами замостил,
И всех посаженных на колья
Молитвой можно ли спасти?

Когда ж Иван сошёл в могилу,
Оставив царство на крови,
Бояре, те, что не добил он,
Раздор по полной огребли.

Той смуты нахлебавшись досыта,
Познавши морок лжецарей,
Вымаливал народ у Господа,
Просил у Бога мирных дней.




И тот услышал. Дланью гневною
Взашей прогнав Москвы врагов,
Бояр Он усмирил с царевнами,
И передравшихся князьков.

Царь молодой рукой железной
Страну взметнувши на дыбы,
Вознёсся вместе с ней над бездной
В союзе плети и узды.

Русь утвердив среди империй,
И свеям преподав урок,
Он политес к лаптям примерил,
Венчая с Западом Восток.

Европы семена посеяв,
Он всходы властно торопил,
И устремивши взгляд на север,
В болотах Город заложил.

Затеяв спор с первопрестольной,
Ей покориться прописав,
Ветров балтийских дух привольный
Запряг он в царства паруса.

И порешал, чтоб Петербургу
Столицею отныне быть,
Ну, а московской Сивке-Бурке
Савраской в упряжи ходить.

Но Бурка что-то не хотела
Прощаться с верою отцов,
И бунтовала то и дело,
Расклад не жалуя Петров.

Она обычай чтила старый:
Медведи, тройки, бубенцы,
Град монастырский, град базарный,
Торговки, дьяки, да купцы.

Новинок шляпных и камзольных
Не принимал московский люд,
И брадобритий срам позорный,
В которых был Герр Питер лют.

Ан и сюда с Петровых форток
Европы ветерок сквозил:
Уроки выкинувшим фортель
Царь лично тростью проводил.



А непослушных дама дыба,
Учила разуму-уму,
Перечить воле царской дабы
Невместно было б никому.

Когда и дыбы не хватало –
Учёбу продолжал топор,
Его сверкающее жало
Стрелецкий завершило спор.

С тех пор двуглавая орлица,
Не то орёл? (кто ж разберёт),
То из Невы попьёт водицы,
То из Москва-реки хлебнёт.

* * *
Но не по чину и не мудро 
Судить петровские дела,
Ни фифой ставши, ни лохудрой,
Стезю свою Москва нашла.

Она средь теремов пузатых
Взрастила барские дома,
В которых в будущем когда-то
Случится «горе от ума».

Фасон примеривши французский,
Жирок упрятав под корсет,
На перекрёстках улиц узких
Фонарный запалила свет.

То масло теплилось за дверцей,
То керосин во тьме чадил,
Но электрическое сердце
Фонарик каждый заслужил.

И контур вековой нарушив,
Сменив по моде антураж,
К ним дополненье медных кружев
Вплёл город в древний свой пейзаж.

Бежала скоро и отменно
Москва в упряжке двух столиц,
И подрастали дружно стены
Домов доходных и больниц.

Вороньи полчища сгоняя,
Гудками с золотых крестов,
Мануфактур и фабрик стая
Теснила сорок сороков.




Хоть и случалось – на задворках
Петух истошно прокричит,
Да в сапогах, а не в опорках
Уж щеголяли москвичи.

И за обновками спешила,
Парижу чтоб не уступать,
И модные наряды шила
И дочка-модница и мать.

По Моховой и по Неглинной
Спешил с утра поток людской,
И открывались магазины
И гнал извозчик по Тверской.

Шумела древняя столица,
Гудел, как улей Третий Рим,            
А что с Империей случится
Господь лишь промышлял один.

Им на российское на царство
Уж выбран был последний царь,
Которого через мытарства
Он вёл, как агнца на алтарь.

Проклятьем древним опаляем
Романовской своей судьбы,
Вторым венчавшись Николаем,
Тот царство принял от Москвы.

Размашисто и бесшабашно          
Гуляла майская Москва,            
Кремлёвские светились башни,            
Гирлянд накинув кружева.

Из целлулоидных мгновений
Волшебный воскресит фонарь,
Как из Кремля шагал степенно
К народу новый Государь.

Ещё не ведая до срока
Безжалостной своей судьбы,
В толпе всегда был одинок он
И не охотник до борьбы.

Не помышлял наследник трона,
Небесным призванный Отцом,
Что станет царская корона
Терновым для него венцом.




А на Ходынке, как в зверинце,
Земля ходила ходуном,
Делила царские гостинцы
Толпа с набитым криком ртом.

Так новое рождалось царство,
Через мученья, стон и боль,
Чтоб в мутный омут окаянства
Россию ввергнуть за собой.

Но утечёт ещё немало
Ленивых вод Москвы-реки,
Когда за скипетром Держава            
Из царской выпадёт руки.

Пока ж бескрайняя Россия,
Какой бы враг ей не грозил,
В грядущий век пути мостила,
Всё новых набираясь сил.

И на обочину нестойкий            
Заморский оттеснив народ,
Необгонимой птицей тройкой
Неслась Империя вперёд.            

Колоколов набат небесный
Трамвайным звоном заглушив,
Под скрежет колесниц железных
Вслед и Москва меняла жизнь.

С купцами крепко загулявши,
В их закумпанившись дела,
Мануфактурно-ткацкой ставши
Им фабрик-деток родила.

И новизною прорастая,
Являлась в облике ином,
То Домом чайного Китая,
То дамой в чём-то голубом.

К синематографу тропинки
Москвич протаптывал уже,
А с граммофоновых пластинок
Слетали песни Беранже.

И телефоном новомодным
Обзаводился толстосум,
Сиял витриной благородно
И Елисеевский и ГУМ.




Торговых улиц балаганы,
Ямское цоканье копыт,
Страдания тальянки пьяной –
Вот твой, Москва, неспешный быт.

Рекламы образа развесив
Повсюду поперёк и вдоль,
Домов торговых благовестье
Несла ты в сонную юдоль.

Так громко блеяла Мамона,
Чтоб перепеть церковный хор,
Что этот вопль её ядрёный
Нам уши режет до сих пор.

Но не единым только хлебом
Довольна русская душа,
Зовёт её к себе на небо
Воскресший Бог Иешуа.

Театр бедным и богатым
Всегда был сладкий приворот,
Который выдумал когда-то
Лукавый эллинский народ.

Открыли боги лицедеям,
Как души можно примерять,
Чтоб и святошу и злодея
Мог каждый слышать и понять.

Духовной изнывая жаждой,
Тянулся люд в Каретный ряд,
Где в полумраке Эрмитажном
Подал свой голос юный МХАТ.

Он звал от будничной заботы
Куда-то в голубую вдаль,
И открывалось людям что-то,
И делалось себя им жаль.

Искрясь фонтаном откровений,
Дарил он щедро и для всех,
И Чехова негромкий гений
И шумный Горького успех.

В Большом уже гремел Шаляпин,
Дремотный сотрясая мир,
Хорош собой, высок и статен –
Московской публики кумир.




А по горбатым переулкам
Усач по прозвищу Гиляй,
И господам свояк и уркам,            
Ночами тёмными гулял.

Москву открыл он трудовую,
С гармошкою и матерком,
И с Рощей Марьиной, блатную,
С ночным недобрым огоньком.

И как фотограф в вспышке блица,
Рисует кистями лучей,
Запечатлел он на страницах
Портрет Москвы и москвичей,

Где ужились расчёт и удаль,
И набожность и пыл утех,
И все московские причуды,
И слёзы горькие и смех.

Не всё то важно, что бумажно,
Не всё то злато, что блестит,
Но драгоценен листик каждый,
Где имя древнее стоит.

И небывалое бывало
С Москвой за долгие века,
Не больно-то тебя ласкала
Судьбы тяжёлая рука.

То вдруг на что-то осерчает
Так страшно батюшка-огонь,
Что за себя не отвечая,
Спалит полгорода потом.

То по весне, со льдом прощаясь,
Очнётся матушка-река,
И в гондольера превращая,
Загонит в лужи ямщика.

А то, с домов сшибая крыши,
Как шапки пьяный хулиган,
Ворвётся с грохотом булыжным
Коварный пришлый ураган.

Дела случались и похуже,
Когда, откуда не возьмись,
Моровой язвы чёрный ужас
Без спроса брал за жизнью жизнь.




Но ты, зализывала раны,
И сроду не страшась труда,
Дней не считала окаянных
И не скулила никогда.

Познавши когти капитала
И алчность банковской игры,
Ты молча всё претерпевала,
Сжимая зубы до поры.

Сама не будучи плаксивой,
Слезам не верила других,
Но сроду милость не просивши,
Прощала недругов своих.

В семейство дружное вокзалов          
Приняв с полдюжины детей,
Ещё ты хлебосольней стала,          
Шумнее стала и бойчей.

Да, сплоховала ты немного,
А за тобою град Петров,
Когда чугунную дорогу
Не обженили вы с метро.

Как славно было б прокатиться
Среди бульваров и церквей
На электрической жар-птице,
Ныряя в норы площадей.

Исправит дело власть иная,
Когда вдоль тюбинговых вен,
Помчится, время обгоняя,
Московский метрополитен.

Ну, а тогда не прилетело,
Не склеилось, не задалось,
Подземки ты не захотела,
В Москве ей места не нашлось.

Зато с Европой потягаться
Отелями решила ты,
Сразив весь свет своим богатством
Архитектурной красоты.

Парижа с Лондоном сестрицы
Двоюродной принявши роль,
Гостей звала ты поселиться
В Националь энд Метрополь.



И иноземцев ослепляя
Декором потолков и стен,
В роскошных караван-сараях
Дэ рус сменила на модерн.

По заграничному лекалу,
По моде чтоб, как у людей,
Житьё своё кроить ты стала,
Набравшись западных идей.

Но русский дух был всё же стоек –
Хоть и Европа, да своя,
По старым дедовским устоям
Жила московская земля.

На кулачках под святки бился,            
Москаль, татарин и хохол,            
А перед праздником постился
И в храм свой набожно он шёл.

Всегда была Москва столикой,
Спеша всех пришлых привечать,
И вздорной сорной повилике
Не позволяя прорастать.

И по-московски благородно,
С окрестных сёл и деревень
Всем неприкаянным, голодным,
Давала кров на ночь и день.

Не потому ли неизменно,
Венок приняв из царских рук,
Считал всегда большой деревней
Москву надменный Петербург.

Но белую растя грибницу
Своих церквей, она опять
Исконной русскою столицей
Готовилась в грядущем стать.

* * *
А перемен холодный ветер
Гнал туч рваньё с чужих морей,
За девятнадцатым столетьем
Спешило время порезвей.

Век надвигался беззаконный,
Как океанский пароход
Он чёрной глыбой безоконной
Ломал обыденности лёд.




И пирс форштевнем разрывая
Натужьем лошадиных сил,
Гудков охрипших грубым лаем
Мир старый надвое делил.

Лишь царь жил в прошлом, словно в склепе,
Не слыша реквиема нот,
А в революции вертепе
Уже рождался Пятый год.

И близился позор Цусимы,
Японцем взятый Порт-Артур,
Поток потерь невыносимых,
В страну несчастий долгий тур.

Когда дела отодвигаем
На послезавтра, на потом,
Мы одного не понимаем,
Что вечно в прошлом мы живём.

Рабочим хлебушек насущный,
Давался дюже тяжело,             
Их бед не слыша, равнодушно
Молчало Царское Село.

И нарождался в Петербурге,
Как вера ранних христиан,
В кровавое вступая утро,
Больной Империи майдан.

К царю народ искать спасенья
С хоругвями дойти хотел,
Но вместо чуда Воскресенья
Воскресный прогремел расстрел.

Такой прогулки небывалой
Не позабыть ему теперь,
В тот день Россия старше стала,            
Отмщенья затаился зверь.

Он был предвестник перемены –
Урок кровавый января,
И провели его отменно            
С винтовками учителя!

Не постигал рассудок царский,
В шкатулке прячась бытовой,
Что питерский поход январский
Декабрьской полыхнёт Москвой.




Она ощерится для драки
Всем несогласьем баррикад,
Подняв на пули и нагайки
Голодный пролетариат.

Но не достало ему силы
Забрать в тот раз у власти власть,
Креста звезда не победила,            
Пожаром Русь не занялась.

И всё ж не зря в проклятом Пятом
Народ под пулями полёг,
Он будет тлеть до дня расплаты
Обиды жаркий уголёк.

Займётся, вырвавшись на волю,
Чтобы в семнадцатом году,
Солдатской обернувшись болью,
В окопном полыхнуть аду.

Всё не случайно в мире этом,
И льётся кровь не просто так,
Воскреснуть не дано рассвету,
Пока не воцарится мрак.

Переболев болезнью бунта,
Смогла Россия встать с колен,
Воды живой хлебнув как будто,
И в ожидании перемен.

Но перемена, что измена,
Всегда так было на Руси, – 
Сестра раскола неизменно
И матерь всякой ереси.

Вот так и племя бомбомётов
Кровавой бандой разрослось,
С Империей сводила счёты
В местечки загнанная злость.

Уродцев умственных орава,
Чей предводитель Асмодей,
Решила, что имеет право
Швыряться бомбами в людей.

Сладкоголосый бес тщеславья
Шептал: убей и Бог простит,
Не людям, а самодержавью
Твой предназначен динамит.




Кровавых оргий активисты,
Калеча сотни тел и душ,
Упёрто верили бомбисты
В террора дьявольскую чушь.

Палёных истин добровольцы,
Подпольных войн призывники,
На керосиновое солнце
Слетались эти мотыльки.

И облепив его липуче,
Врезаясь в жаркое стекло,
Они в истерике падучей
Хотели злом исправить зло.

Мастыря адские машины,
Сменив дебаты на террор,
Эсеров чёрная дружина            
В Россию целилась в упор.

В градоначальника карету
Метнувши свой смертельный ком,
Каляев, мужичком одетый,
Был горд удавшимся броском.

И превратив в кровавый студень
Всю губернаторскую плоть,
Он, как с галёрки пьяный стьюдент,
Орал, выплёскивая злость.

Вот так же деда Александра
От бомб спасти не удалось –
Что Авель, русская Кассандра,
Им предрекал, то и сбылось.

Но предсказанье предсказаньем,
Оно не сбудется, пока
Плетёт история вязанье
Из повседневности клубка.

И Николай, сомненьем мучась,
Пандоры отворил сундук,
Чтоб Манифеста словом жгучим
На волю Думы вызвать дух.

Призвав Столыпина на помощь
К себе с саратовской глуши,
Террористическую сволочь
Велел ему он придушить.




И объявив его премьером,
Которым потерялся счёт,
Он уповал, что Прима Вера
Царя с отечеством спасёт.

Хотелось верить суверену
Что завершится круг утрат,
И со Столыпиным, уж верно,
Они Державу исцелят.

А тот, свою предвидя участь,
И терний не страшась пути,
Чтоб воле царской стать созвучным,
Поклялся Родину спасти.

Перчатку бросив террористам,
Семьёй рискуя и собой,
Он отвечал на каждый выстрел
Петлёй военно-полевой.

Сквозь Думы прорубаясь косность,
Крикливый левый лжепрогресс,
Волнений новых слыша поступь
И видя, как крепчает бес,

Он перекрикивал натужно
Очередного болтуна:
«Нам революции не нужно –
Нужна Великая страна!».

Но ведь того, кто мучим жаждой,
Микстурой слов не исцелить,
Хлебнувшему свобод однажды,
В неволе мирно уж не жить.

Перед бушующей стихией
Бесстрашно встал он в полный рост,
Не убоявшись тёмной силы,
Расстрельный не покинув пост.

И землю раздавая бедным,
Россию делая иной,
Её хотел он непременно
Увидеть фермерской страной.

Со временем шагая в ногу,
Общины сокрушив тюрьму,
Крестьянам он открыл дорогу
В сибирский край – не в Колыму.



Заторопился по чугунке
Надежд столыпинский вагон,
Пока шуты из фракций думских
Призывов множили трезвон.

Но от министра до кухарки
Неблагодарностью полна,
Взрывоопасные  подарки
Премьеру сыпала страна.

Приняв один, как в поле воин,
Врагов удары на себя,
Убит и в Лавре упокоен            
Он был в начале сентября.

Не угадать того, что будет
И сходу не понять, кто прав,
Тасует жизнь колоду судеб,
Себе все козыри забрав.

Одно лишь правило бесспорно:       
Какой бы не случился строй,
В России всякая реформа            
Всегда кончается бедой.

* * *
А время стрелки торопило,
Часов толкая шестерни,
Безумства набирали силу,
Беспечности кончались дни.

Заря багровая в полнеба
Всходила в смертном вираже,
И крови более, чем хлеба
Народы жаждали уже.

Забыты милые забавы,
Балы, катанья и серсо.
В свой мерзкий обрядившись саван,
В дверях стояла смерть с косой.

И от Европы до Китая,
От крови и огня пьяна,
В мешок добычу собирая,
Прошлась Великая война.

За ней, повизгивая звонко,
Спеша убавить род людской,
Испанка с тифом, две сучонки,
Народы гнали на убой.




А после, присно и навеки
Изгоем став небесных сфер,
Хитон сменив на телогрейку,
Прибился к людям Люцифер.

И как когда-то в райских кущах
Он Еве в ушко яд вливал,
Теперь людей учил он слушать
Свой гимн – Интернационал.

Страницы вырвав сладких басен
Из книжки ветхой бытия,
Ужасен ликом и прекрасен
Он над планетой воссиял.

И разрывая цепи рабства,
Границы отменяя стран,
В коммунистическое царство
Повёл он бывших христиан.

Восстанья бубны, улиц ропот,
Гул обезумевшей толпы,
Брак Марсельезы из Европы
С гармошкой пьяной гопоты.

И разом прошлое отрезав,
Брусчатку кровью окропив,
Народ уже не сильно трезвый
Пил Революцию в разлив.

Томившись долгие три года
В утробе бойни мировой,
Она рванула на свободу,
Сметая всё перед собой.

Залив Империю кровищей,
За Пятый поквитавшись год,
Богатства посуливши нищим,
Их отнимая у господ,

Она врывалась в каждый город,
Сверкая классовым мечом,
Расправы совершая споро,
Судьёй рядясь и палачом.

И отступала Русь святая,
В монастыри и на погост,
Дух православья сберегая
От комиссарских хищных звёзд.




Лишь казаки, да офицеры,
У силы этой на пути,
Путь преграждали красной вере,
Чтоб веру белую спасти.

Ведь Родиной чужою стала
Для них Советская страна,
И из свинцового металла
Лила награды им она.

Так русский с русским в смертной схватке
Сцепившись, дрался до конца,
Всю ярость тратя без остатка,
На брата шёл он и отца.

Пять лет в кровавой перестрелке,            
И днём и в страшный час ночи,
То белый красных ставил к стенке,
То красный беляков мочил.

Со всех сторон слетались бесы,
Ведь кроме них никто не знал,
Какой в ужасной этой пьесе
Прописан автором финал.

Когда же зла иссякла сила,
Чуть не пришла Руси хана – 
Народа столько накосила
В стране гражданская война.

Буржуя насадив на вилы,
И волюшки глотнув сполна,
Не белых Русь благословила,
Цвет красный выбрала она.

И чуть не сдохнув с этой дури
В неурожайную страду,
На собственной познала шкуре
Разора красного беду.

Лай револьверный продразвёрсток,
Крестьян голодные бунты,
Этапов изуверских вёрсты
Навек не позабудешь ты.

И долго будет раздаваться
Земли живой протяжный стон:
Что ж понаделали вы, братцы,
Ваш общий разоривши дом.




Непросто в ураганной пене
Крутыми галсами петлять,
Пытаясь в ветра перемене
Дорогу к солнцу отыскать.

Но плыть упрямо к новым землям –
Вот выживания закон,
Один лишь человечье племя
От гибели спасает он.

Перебесившись, стихнет буря,
Сквозь тучи грянет солнца луч,
И между волнами гарцуя,
Сойдёт корабль с солёных круч.

За то восславим капитана,
Что ни проклятий не страшась,
Ни грозной силы океана,
Он самый верный выбрал галс.

Увидит первооткрыватель
Что дымкой скрыто от других,
Препоручил ему Создатель
Поводырем вести слепых.

Но поводырь спешит порою
К далёкой цели наугад,
Не зная трудностей дороги,
Путь удлиняя во сто крат.

Непросто было Моисею,
Рабов в пустыню уводя
И тайный замысел лелея,
Свой тяжкий крест нести вождя.

Он сорок лет евреев племя
Таскал кругами по пескам,
Чтоб новое родилось семя
И рабства схлынула тоска.

А, может, просто заблудился –
Такой не исключён расклад,
Другой бы, точно, удавился,
Бомжуя сорок лет подряд.

Оставим, впрочем, Моисея
В покое – как там не крути,
Сумел народ он иудейский
От злых гонителей спасти.



А на Руси иное имя
Народу пролагало путь,
Когда командовал Владимир,
Менялась круто жизни суть.

Один крестил её однажды,
В Почайну идола свалив,
Другой глумился эпатажно,
Безверья эру объявив.

Ещё один соболью шапку
В каменьях внукам завещал,
Собрав под ней всю Русь в охапку,
И розни загасив скандал.

Ну, а четвёртому досталась
Больная смутою страна,
Где по окраинам металась
Необъявлённая война.

И надо было в эту смуту          
Войти, как в зачумлённый дом,
Чтоб прекратить её кому-то
И в этом доме жить потом.

Конечно, и другим давала
Судьба Россией порулить,
Но та менялась как-то мало,
По-прежнему стараясь жить.

Есть исключение однако,
Петру отдать мы дань должны,
И всё же та за веру драка
В другие зачиналась дни.

* * *
Но новое настало время,
Календаря сорвав листок,
Согласно древнему поверью
Воссел антихрист на престол.

Взошло на гербе русском солнце,
Чтоб всю планету осветить
И двухголового уродца
Серпом с кувалдой заменить.

Империи пернатый Янус
Сгорел в безжалостном огне,
Зато к Москве столицы статус
Вернулся праведно вполне.




Занявшись мира переделом,
Германской бестии рука
Вертела Люгер-Парабеллум
У Петроградского виска.

И с Балтики, сойдя на берег,
Хай богоматерный подняв,
Набравшись наглых фанаберий,
Громила город матросня.

Чтоб плена избежать кошмара
И удержаться на плаву,
Совет Народных Комиссаров
С Кремлём назначил рандеву.

Укрывшись в крепости старинной,
Весь Петроградский партактив,
Проделав путь довольно длинный,
Москве столичность возвратил.

Так пленник Северной Пальмиры –
Столицы русской древний дух,
По воле красных командиров
На родину вернулся вдруг.

Зайдя в кремлёвские ворота
И под защитой толстых стен,
Они декретов привороты
Поразослали густо всем.

И без огляда на былое,
Как не случалось на земле,
Решили новый мир построить
На мира старого золе.

С буржуйством не вступая в сделку,
На шаре земляном одна,
В кровавой всероссийской стрелке
Рождалась новая страна.

Одна она была такая
Среди имперской жирноты,
Голодная и молодая,
Страна рабочей бедноты.

Хоть было поначалу Слово,
Свет отделившее от тьмы,
Пришлось ему трудиться снова,
Переплавляя «я» на «мы».



Загрохотала пятилеток
Симфония стальных колёс,
И паровоз страну Советов,
Пыхтя в Коммунию повёз.

Волшебно вдруг помолодела,
Закучерявилась Москва,      
Сметая возраста пределы,      
То ли невеста, то ль вдова.

Закумачёвилась, зарделась,
Хозяев взявши за грудки,
Гимн пролетарский акапеллой
Ей фабрик шпарили гудки.

Содрав с домов таблички улиц,
Им дав другие имена,
Советским стал московский улей,
Пришли иные времена.

Рванули с места дымной сворой
Рыча и фыркая авто,
Под дробь булыжных коридоров
Влетев в асфальтовый простор.

Примерив новые наряды,
Столица древняя Руси,
Под физкультурные парады
Всё новых набиралась сил.

Церковный благовест обрушив
Машинным гулом ГОЭЛРО,
Она врастала в землю глубже
Корнями-ветками метро.

На эскалаторное чудо
Хрустально-мраморных пещер,
Взглянуть съезжался отовсюду
Весь восхищённый эсэсэр.

А по киношкам шли картины,
То про Чапая, то про джаз,
Киносеанс тянулся длинный,
Войны отодвигая час.

* * *
Пока мы новому учились,
Вперёд шагая напрямик,
Под Брестом танки заводились
И кровью набухал Блицкриг.




Крестами вспарывая небо
Взбесившихся валькирий рой,
Справляя дьявольскую требу,
На нас обрушил дождь стальной.

В обход морали и законов,
Уже не прячась, не таясь,
Бомб не жалея и патронов,
И над убитыми глумясь,

Вторжения вонзая стрелы,
Россию, как портной кроя,
Не зная вермахту предела,
Жёг немец русские поля.

По бездорожья автобанам
Катилась, лязгая, орда,
Смердя бензиновым угаром,
Дербаня в клочья города.

Ломил упрямо на столицу
Германский наглый Голиаф,
Утративши внезапность блица,
Но мощь свою не растеряв.

С боями, кровью истекая,            
Мы отступали на восток,
А следом, пламенем рыгая,
Шёл враг, расчётлив и жесток.

В костлявую десницу смерти
Копье Лонгина он вложил,
Чтоб, поразив Россию в сердце,
Лишить её последних сил.

И бронетанковое тело
Взведя к последнему броску,
Сквозь цейсовский прицел глядел он,
Арийский дьявол, на Москву.

Приговорив её к закланью,
Как беззащитную овцу,
Он цацки загодя чеканил
В награду каждому бойцу.

Всё новых в бой бросая фрицев,
Потерь не меря и утрат,
Замыслил бес, чтоб покорился
Ему проклятый этот град.




И по камням его процокал,
Германский маршевый сапог,
И одолеть чтоб красный сокол
Орла имперского не смог.

А москвичам, чего ж лукавить,
Рейхздрав такой сулил сюрприз:
Тысчонок двести чтоб оставить,
А остальных – в могилку, вниз.

Перетирая кожу сёдел,
Мотоциклетный авангард,
По подмосковной пёр природе,
Как будто ехал на парад.

Столиц захвачено немало –
Варшава, Осло и Париж,
А тут какая-то Москау,
Давай же поднажмём, малыш!

Казалось Густавам и Гансам, –
Финал уж близок роковой,
Нет у Иванов больше шансов
Последний выиграть свой бой.

Уже не в силах унтерменши
Свой главный город отстоять,
Всё меньше сил у них, всё меньше,
Толкни – и бросятся бежать!

В стальных объятьях их Пальмира –
Блокадой скован Петербург,
В Москву ведут нас командиры,
Замкнётся здесь блицкрига круг.

Всё лето жили горожане
Под сводки Совинформбюро,
В них городов неудержанье
Как нож вонзалось под ребро.

И пробил час и докатилась
До стен Москвы войны арба,
Застыл ежами ощетинясь
И вал Садовый и Арбат.

Змеиным растекаясь ядом,
Из уст в уста ползла молва:
Сдавать Москву решили гадам,
Метро к чертям взорвав сперва.




Сдувалась шумная бравада,
Энтузиазм сходил на нет,
Когда ревущая армада
Весь белый заслонила свет.

Рванула паника по полной,
Снося преграды на пути,
Октябрьской волной холодной            
Москву в два счёта окатив.

Одолевая даль в колоннах
Машин, повозок и людей,
В Рязань бежал, бежал в Коломну,
И коммунист и иудей.

И по Владимирке толкаясь,
Валила из Москвы толпа,
Под немцем жить не собираясь,
Глуха от страха и слепа.

Решил и Сталин даже, вроде,
Москву покинуть в октябре,
Прошёл такой слушок в народе,
Уже он, дескать, – не в Кремле.

Казалось правильным решенье:
Чтобы собой не рисковать,
Пока Москва не в окружении,
Разумней было бы бежать.

Но, зная, чувствуя опасность,
Его был правилен расчёт:
Вот драпани с Москвы сейчас он –
Народ такого не поймёт!

Вождю ведь бегать не престало,
Пускаясь в путь с осёдлых мест,
Такая мысль его терзала,
И отменил он свой отъезд.

Пока одни давали дёру,          
Другие, не страшась врага,
Хотя и знали, что матёр он,
Спешили фронту помогать.

Они вливались в ополчение,
С одной винтовкой на двоих,            
Домой, за редким исключеньем,
Никто уж не придёт из них.




Зато все те, кто убегали
Вернутся, чтобы дальше жить,
Но малодушье их едва ли
Москва сумеет позабыть.

Вот так в суровую годину
Всегда случалось на Руси,
Что трусы прятались за спину
Того, кто может их спасти.

Хотя, и вправду – было страшно,
Легко других нам осуждать,
Не каждому дано отважно
На встречу с пулями шагать.

Но для России исцеленьем
Всегда лиха беда была,
Она секла без сожаленья
Сухие ветки от ствола.

А фронт пружиною сжимался,
К Москве всё ближе подходя,
И в землю мёрзлую вгрызался
Железной хваткой декабря.

Молился фриц околевая,
Чтоб холодов не вынес рус,
Твердил он, щёки растирая:
Бог не оставит – «Гот мит унс»,

Но Бог – Он с русским, Он – не с немцем,
И разрушителей церквей            
Своим великодушным сердцем
Простил Он, как своих детей,

Терпенья дал и надоумил,
Как победить своих врагов,
Надежды чтоб пробился зуммер,
Сквозь скрежет танковых катков.

Беда одна – и немца кто-то,
Нам не давая передых,
Учил, как этим русским слёта
В висок больней бить и поддых.

Он, ненавистный этот кто-то,
Пособник зла, нацистов друг,
Прицельно бил по нашим ротам,
Шмалял взахлёб с обеих рук.




Ему навстречу в рост вставала,
Одолевая боль и страх,
На танки шла и погибала
Пехота русская в снегах.

В обход стратегий и теорий,
Фон Боку наломав бока,
Победоносец наш Егорий,
Не допустил в Москву врага.

А враг от края и до края
Смыкал объятья, как питон,
Дугою город огибая,
Чтоб удушить его потом.

Тянулась к северу и к югу,
Тевтонская стальная рать,
И эту адскую змеюку
Нам надо было удержать.

Рвануть тогда пришлось плотину,
Забив шугою Яхрому,
И сделать всю её долину
Непроходимой никому.

Вода врага остановила,
Вода Москву спасла, вода,
Река морозного разлива
Нам выжить помогла тогда.

Остановилась вражья сила,
Природной силе уступив,
Отваги немцу не хватило,
Чтоб зимний одолеть разлив.

Но повернув к Москве обратно,
Германский ненасытный гад,
Умножил злобу многократно,
Чтоб сокрушить славянский град.
 
От хора воющих калибров
Земля вставала на дыбы,
Вопрос решался: либо-либо
На пляшущих весах судьбы.

Вот тут она и подоспела
С подмогой, матушка Сибирь,
И фронт глотнул, как и хотел он,
Дивизий свежих эликсир.




Ценой высокой расплатилась
Страна за зимний контрудар,
Но и врагу тогда случилось
Разгрома пережить кошмар.

Кровь до сих пор по жилам стынет,
Когда привидится гора
Замёрзших в ледяной пустыне
Солдат мильона в полтора.

Но до Москвы не дотянувшись
Дивизий танковых копьём,
Адольф Люфтваффе флот воздушный
Послал спалить её огнём.

И полетели зажигалочки,
Как в тёмные века Орды,
На крышах Тонечки и Галочки
Москву спасали от беды.

А зоркий ас фугасов стрелы
Метал прицельно с высоты,
В театры метил он и в Кремль,
В метро, заводы и мосты.

Всегда по расписанью точно
Он на бомбёжку прилетал,
При этом всё же, между прочим,
Час потемнее выбирал.

Но больно жалили зенитки,
Прожекторов слепил оскал,
И ас от страха, по ошибке
Куда попало бомбы клал.

Да и ночное затемненье
Свои добавило плоды,
Чтобы арийский зоркий гений
Хрен разглядел бы с высоты.

И без чудес не обходилось –
Не всякий убивал фугас,
Как будто ангелов трудилась
Бригада, сберегая нас.

Два года издевались гады,
Но с каждым разом всё слабей –
Отодвигался фронт на запад,
И ПВО кусалось злей.



А москвичи не унывали,
Проснувшись, на работу шли,
Дворы картошкой засевали
И выживали, как могли.

Конечно с Питерской, блокадной
Судьбу столицы не сравнить,
В Москве, не сытно, не шикарно,
Да, всё же, можно было жить.

Нацистскую слепую ярость
Не испытали москвичи,
С Хатынью или с Бабьим Яром
Их участь даже не сличить.

Вначале показались адом
Налёты и сирены вой,
Но по сравненью с Сталинградом,
По сути были ерундой.

Гудели по утрам заводы,
Ударно строилось метро,
Со злом четыре долгих года
Рубилось до смерти добро.

Но постепенно, постепенно
Отодвигался фронт назад,
Был впереди Берлин победный,
И Ржев и Курск и Сталинград.

* * *
И вот настал он в сорок пятом,
Победы самый главный день,
С войной покончивший проклятой,
Её развеяв злую тень.

В счастливом вихре завертелась
Послевоенная Москва,
Она так многое хотела,
Она так многого ждала.

Парадов звонких, демонстраций,
Иллюминации огней,
Как в книге ярких иллюстраций
Так долго не хватало ей.

Хотелось праздника и света
Москве, отбившись от врагов,
И мирных над рекой рассветов,
И подмосковных вечеров.




И снова жизнь вступала в силу,
А смерть втянула коготки,
И побежали так красиво
Трамвайчики Москвы-реки.

Но из-за острова на стрежень
Под парусами, между тем,
Шёл чёлн, гирляндами увешан
Былых и будущих проблем.

Пока страна в смертельной драке,
Врагов старалась превозмочь,
Станок печатный на Гознаке
Клепал купюры день и ночь.

И поднимаясь год от года,
Росла инфляции волна,
Неся финансов пароходу
Штормов лихие времена.

Девятый вал учуял Сталин,
И жизнью прошлой умудрён,
Проблемой этой магистральной
Ещё в войну напрягся он.

Провозгласил Великий Кормчий:
 – Деноминация нужна,
Хоть НЭПом Ленин рубль упрочил,
Да разрослась с тех пор казна.

И трёхпроцентной лотереей
Он врезал крепко по стране,
Чтоб лучше жить и веселее
Народу стало бы вдвойне.

Да, только с этой лотереи,
Чего уж там греха таить,
Не то чтоб лучше, – веселее
И то не стало людям жить.

Шагнув из карточной неволи
В мир обновлённого рубля,
Не каждый мог себе позволить
Чудес витринных кренделя.

Когда к концу приходят войны –
Казнит казну сухой расчёт,
И жертвой денежной реформы
Всегда становится народ.




Вопрос один ещё проблемный
Всех москвичей объединял –
Маячил нощно он и денно
Уж много лет в повестке дня.

Тот, кто ютился в коммуналках,
Как солнца из-за тёмных туч,
Не ожидал судьбы подарков,
Тем более – квартирный ключ.

Москву я помню двухэтажной,
Она, чуть станет потемней,
Во снах приходит ночью каждой
В фантомах памяти моей.

И за собой зовёт как будто,
Но словно дивный Китеж-град,
С лучами первыми под утро
В сон возвращается назад.

Я исходил Москву такую,
Читая уличную вязь,
Её уютностью любуясь
И простодушию дивясь.

Смотрю на старые я фото,
Как на загадку для ума –
Заставы где и где ворота
И двухэтажные дома?

Но ностальгия ностальгией,
А всё же жизнь берёт своё,
И старых домиков засилье
Не пересилило её.

Немного человеку надо,
Но завтра – больше, чем вчера,
И что под вечер было ладно,
Уже не нравится с утра.

Хотели люди жить получше,
Пришёл чтоб вместо печек газ,
И холод по ночам не мучил,
Санузел был и унитаз,

Райторг – стал раем магазинным,
И чашей полной каждый дом,
И из короткого бы – длинным
Рубль, заработанный трудом.




Всегда мы чуда ожидаем –
Нам грезить свойственна беда,
А вместо чуда вырастает,
Так часто, будней лебеда.

Ещё сочились кровью раны,
Ещё дымились города,
Но в дверь стучался постоянно
Вопрос больной: а жить когда?

И вызов этот принимая,
Свободы воздухом пьяна,
Пришла, желанная такая,
Архитектурная весна.

Она проспекты замостила,
Пустившись в стайерский забег,
Въезд запретив Баракко стилю
Нон грата статусом навек.

И самосвалы зарычали,
И кранов стрелы поднялись,
Москва очнулась от печали,
Рванувши этажами ввысь.

Быть выше всех она рискнула,
Высоток пики заточив,
И в синеву их окунула,
Имперский протрубив мотив.

И там, где лошади когда-то
С булыжным грохотом неслись,
Копыт чеканивши токкаты,
Семь небоскрёбов вознеслись.

Став дополнением чудесным
Соборам древнего Кремля,
Как слово из московской песни,
Теперь их вычеркнуть нельзя.

Переменив необратимо
Москвы приземистый узор,
Они в пейзаж её старинный
Вписались, семеро сестёр

Двоим – гостиниц роль досталась,
Двоим – в присутствиях служить,
Ещё двоих предполагалось
Московской знатью заселить.



Ну, а седьмой, высотной самой,
Особый выпадал расклад,
Ей, словно символу Державы,
Москва назначила парад.

Врага разбив, Великий Город,
И морока развеяв мглу,
Возвёл на Воробьёвых горах
Храм просвещенья, МГУ.

А в завершение картины,
Чуть не на сотню тыщ людей,
На лужниковской он долине
Сваял футбольный Колизей.

Что ж, было правильно наверно
Футбол с наукой привечать,
Когда бы не было так тесно
В сырых подвалах москвичам.

По всей Москве дома вставали,
То на Лубянке «Детский Мир»,
То, в ожиданье фестивалей,
«России» новый монплезир.

Дворцов подземных ожерелье,
Фонтанов плеск на площадях –
Пил Город мраморное зелье,
Бюджет державы не щадя.

А вот народу маловато
Слетало с барского плеча,
Он жил по коммунальным хатам,
Заветы помня Ильича.

Тот повторял, проблем не видя:
Мир – хижинам, дворцам – кирдык!
Чтоб в тесноте, да не в обиде
Жил пролетарий и мужик.

А пролетарию желалось,
Глотнув раздора через край,
Из коммунального жужжала
В отдельный перебраться рай.

* * *
Но времена пришли иные,
И Нью-Черёмушек канон,
Надевши треники простые,
Архитектурный занял трон.




Сын незаконный оригами,
Домостроенья пионер,
Он крупноблочными губами
Зацеловал весь эсэсэр.

На раз страну омолодила
Пятиэтажная волна,
Могуче набирая силу,            
Прошлась по городам она.

И засияли коммунизма
Вершин громады впереди,
Нам так они казались близки –
Каких-то двадцать лет пути!

А тут и Космос и Гагарин
И атом, победивший лёд,
И фестивальная, шальная
Мелодия мажорных нот.

Проснулось солнышко, как будто,
И засияло над страной,
Настало оттепели утро,
Запахло миром и весной.

По ближним сёлам растекаясь,
Росла Москва, как на дрожжах,
И в мегаполис превращалась,
Врагам на зависть и на страх.

До половины километра
Она возвысила свой рост,
И телебашней огроменной
Европе всей утёрла нос.

И взмыв космической ракетой,
До самых отдалённых звёзд,
Спешила праздновать победу,
Титановый расправив хвост.

Градоначальников немало,
Москва, перевидала ты,
Князей и грозных генералов
И пролетарской босоты.

Их карусель несла по кругу,
Кто год рулил, кто – четверть ста,
Кто щедрым был, а кто – жадюгой,
Кто – человек, кто – сволота.




Все в Лету канули, но всё же,
Один был беспримерный мэр,
Которого забыть не сможет            
Наш не один пенсионер.

Прошёл тот мэр огонь и воду,
Но медных труб не одолел,
И оторвавшись от народа,
Под гром фанфарный загремел.

Когда-то чист он был и светел,
И храм Христовый возродил,
Надбавку старикам отвесил,
Проезд халявный подарил.
            
Но скорешившись с Церетели,
Гибрид Колумба и Петра
Он прописал на каравелле,
Навечно выдав ордера.

И миллиарды огребая,
Бигбордами Москву губя,
Уродства их не замечая,
Подмял он город под себя.

И совесть потеряв и разум,
Надувши щёки от понтов,
Брильянты променяв на стразы,
Уничтожал Москву Лужков.

И небоскрёбов вражье семя
Посеяв среди русских трав,
Он в третье въехал измеренье,
Пейзаж московский поломав.

Упёршись рогом в Москва-Сити,
Мэр зодчих не услышал стон:
Москва-река – не Миссисипи,
И как-то даже не Гудзон!

И взгромоздился баррикадно
Над златоглавою Москвой,
Посланником недобрым ада,
Из тучерезов злой конвой.

Высотки стали им по пояс,
А облака – слегка по грудь:
Какой без башен мегаполис,
Так, городок какой-нибудь!




Решил так креативно Юрий,
Москву ни разу не спросив,
И не расслышав в этом сюре
Бездушный Запада мотив.

Годзиллой стал Манхеттен этот,
Москву изгадивши навек,
Но поздно призывать к ответу
Бригаду умственных калек.

К тому ж, к большому сожаленью,
Стал заразителен пример –
Второе башен поколенье
Благословил и новый мэр.

И башни те – не то чтоб плохи,             
Скорее даже хороши,
Столицы модные дурёхи,            
Да, только нет у них души.

Дышать ей нечем в клетке балок
За бронированным стеклом,
В хай-тека стелах жизни мало,
Нет и сейчас, нет и потом.

Такая уж она – каприза,
Ведь рода женского душа,
И ей не требуется виза,
Вселиться чтоб или сбежать.

Я слышал, что и у игрушек,
Совсем почти, как у людей,
Свои есть маленькие души,
Слетевшие к ним от детей.

И даже если на помойку
Выносят их, как старый хлам,
Они живут в них потихоньку
В укор всем бессердечным нам.

А из домов, когда их рушат,
Перебираются они
В альбомы, изгнанные души,
Былое в снимках сохранив.

Ломать – не строить, это верно,
И шар чугунный, как кастет,
В руке умелой Коминтерна,
Крушил столицу много лет.




Качался он бесперебойно,
Шлейф безрассудства волоча,
И оставляя за собою
Лишь пыль, да груды кирпича.

Беда прошлась по переулкам,
Как в давние века Орда,
До черноты пустой и гулкой            
Стирая память без следа.

Детей ты потеряла стольких,
Кремля законная жена,
За годы красной перестройки,
Да и в иные времена!

Московских двориков картина,
Что сердцу так была мила,
Под парусами дел былинных
В век позапрошлый уплыла.

Теперь Москва уже другая,
Совсем она уже не та,
Над нею дроны проплывают
И мчат по хордам поезда.

Её пытались, словно шарик,
Раздуть, с губернией срастив,
Но, слава богу, не случился
Безумный этот эксклюзив.

Хотя добавили прилично
Ей деревень и пустырей,
И ввиде округов столичных,
ТиНАО прицепили к ней.

И вот теперь она такая,
Необозримая теперь,
На карте областного края
Замка напоминая щель.

Она живёт, бурлит, грохочет,
Спешит куда-то целый день,
Поспеть всегда и всюду хочет,
Чтоб перегнать свою же тень.

Но тень догнать довольно сложно,
Когда на запад жмёт ездок,
И оторваться невозможно,
Когда он катит на восток.


* * *
С природой не сыграешь в прятки,
Какой не выбирай наряд,
Господь не принимает взятки –
Он и без них вполне богат.

Всем хитроумьем человека
Не изменить небесный план,
Не отвернёт с событий трека
Судьбы гремящий шарабан.

И Аристотель, и Конфуций,
И Гегель, и Френсис Бэкон,
На свалке умственных конструкций
Лишь громоздили террикон.

Он вырос, небо подпирая,
Как вавилонский небоскрёб,
Нам, дерзким, изгнанным из рая, –
Напоминанье и упрёк.

За то наказаны мы были,
Что воле высшей вопреки,
Себя богами возомнили,
С божественной кормясь руки.

Когда творениям Создатель
Свои наследует черты,
Забыв кто правообладатель,
Они крадут его труды.

Уж сколько раз оно случалось
Бесстыдно, это воровство,
Закономерно, не случайно,
Непослушанья торжество.

О, ты, затейница свобода,
Воспламенитель наших чувств,
Дочь своенравная природы,
Её обманчивый искус,

Зачем ты, дева роковая,
Призывно манишь за собой,
В круиз далёкий отправляя
На встречу с грёзой голубой.

Бесчеловечно человечью
Калечить душу миражом,
Отодвигая эту встречу
Всегда на завтра, на потом.





Но часто, радуясь как дети
Игрушке, поднятой с земли,
Во лжи мы попадаем сети,
Что сами ловко и сплели.

Дерзнув на богоотреченье,
Рванули, страху вопреки,
Искать филейных приключений
Эдемских кущ отказники.

Чтоб в помутненья поволоке,
Равняя с божьей власть свою,
Устроить шабаш технооргий
В кибернетическом раю.

А после сильно удивляться,
Науки проклиная прыть,
Когда восстанет кукол братство
Род человечий погубить.

Но чтоб не опоздать к обедне
И бунт такой не допустить,
Пора бы выбирать не медля:
Быть куклам тем или не быть.

Хотя, навряд ли остановят
Безумных Гамлета слова,
В муку их быстро перемолят
Самодовольства жернова.

Всё в мире движется по кругу,
И проливаясь вновь и вновь,
По воле странной демиурга
Струится мирозданья кровь.

А мы в извечном том круженье
Всего лишь капельки её,
Души всемирной отраженье,
Мгновений зыбких бытиё.

Ведь безразличны мы природе,
И скажем честно, без прикрас,
Что солнце всходит и заходит,
Так словно не было и нас,

Такие вот приходят мысли,
Когда в бессоннии ночей
Перебираешь лет монисту,
Осознавая суть вещей.


* * *
Однако, замела по пояс
Нас философская пурга,
И смысла закругляя поиск,
Пора вернуться в берега.

Чтоб не случилось на излёте,
Порвав стиха живую нить,
На пышнословия болоте
Москвы сюжет похоронить.

А он такой, сюжет московский,
Непредсказуемый сюжет –
Всегда на недругов уловки
Народ наш находил ответ.

Пока с татарами монголы
Топтались нагло у Кремля,
Его нашла, хоть и не скоро,
Ответ, московская земля.

Она баскакам дань исправно
Платила, набираясь сил,
Похерить чая окаянных
Пиявок, пьющих кровь Руси.

И, принимая вид покорный,
Плела серебряный аркан,
Чтоб жабой алчности чёрной
В нём удавился крымский хан.

Когда ж силёнок подкопивши,
Его послала в пеший тур,
Руси союзник, сам Всевышний,
Помог ей с горних верхотур.

С тех пор в сражениях кровавых
Бессчётно русских полегло,
Но в них добыла свою славу
Москва завистникам назло.

Всегда на вызов отвечая,
Гнала она своих врагов,
И нотой главною звучала
В аккорде русских городов.

Слывя матроной благочинной,
Дни проживала не спеша,
Но под сонливою личиной
Живая пряталась душа.




Дразнил её азарта трепет,
Лихой московский разгуляй,
Как игрока – счастливый жребий,
Как скалолаза – бездны край.

Но вырываясь на свободу
Из круга будничных забот,
Она порой, не зная броду,
Пускалась в пагубный поход.

* * *
Вот так и в этот раз случилось,
Купеческий свой вспомнив род,
Москва как будто бы взбесилась,
Пустившись в бизнес-хоровод.

С цепи идейности сорвавшись,
Сменив партийцев на братков,
Не стать чтоб дурой опоздавшей,
Наоткрывала кабаков.

И поспешая за Европой,
Ветрами мод опьянена,
Цветами распустилась шопов,
Чужие выбрав имена.

Армани, Гуччи и Версаче,
Шанель и Кристиан Диор,
Для русского звучало б слаще:
Ефим, Игнатий и Егор.

Да, только разве их излечишь,
Подсевших на иглу понтов,
За брендом меченою вещью
Рубиться всяк из них готов.

Недугом этим мы страдаем
Уже который век подряд,
Клянём Европу, но цепляем
Её манеры и наряд.

И как же оторваться трудно
От размалеванной карги,
Себя назначив дочкой блудной,
Ища ласкающей руки!

Ах, эта бывшая Европа,
Когда-то добрый Старый Свет,
От Гибралтара до Синопа
Кукушка шлёт тебе привет.




Цвела Элладою прекрасной
И Римом вечным ты была,
Но спевшись с бандой пидерастной,
В руинах разум погребла,

Сменявши Данте Алигьери,
Вольтера, Гейне и Дидро,
На Гей-парадных кавалеров
Элгэбэтэшное мурло,

И выпучив свои моргала,
Как обнаглевший ревизор,
В припадке жадности ты стала
На нас переводить свой взор.

Рамсы ты спутала, старушка,
Забыв про сорок пятый год,
И бронированных зверушек
В наш запустила огород,

Назавтра изумившись крайне,
Словив осколочный ответ,
Тому, что провалилась в майну,
Оставив виру для ракет.

Теперь у нас одна надежда –
На «Солнцепёк» и на «Кинжал»,
Не глянется уже, как прежде,
Нам твой, Европа, карнавал.

Мы хаджа больше не устроим
К твоим поддельным образам,
Двери московской не откроет
Тебе уж никакой Сезам.

А тот, кто драку и затеял,
Всех смут продюсер, Новый свет,
Прикрывшись маской добродея,
Тебя к погибели ведёт.

И русофобским кокаином
Свои обсыпавши мозги, 
Вы с ним на пару в Украине
Войны кострище разожгли.

В который раз в смертельном клинче
Сцепился с Западом Восток,
И со страниц библейской притчи
Повеял атомный дымок.




Куда несёшься ты, планета,
В какую черную дыру
Скользишь вдоль линии сюжета,
Пророка вверившись перу?

Его пугающие строчки,
Всё предсказали наперёд,
Предупредил он нас, порочных,
Что Апокалипсис грядёт.

Не избежать его, но всё же,
Судьбу пытаясь обыграть,
Мы рвемся, что есть сил, из кожи,
Свою прокладывая гать.

В надежде на счастливый случай,
Азартно ставим на авось,
И барабан рулетки крутим,
Чтоб думать долго не пришлось.

Друг друга убивают люди –
Таков истории закон,
Ведь победителей не судят,
А судят тех, кто побеждён.

Пусть не хотелось даже, вроде,
Но драку надо начинать,
Когда бряцает на подходе
Доспехом вражеская рать.

Она спалит, сомнёт, затопчет,
Раздавит, как пустой орех,
Навалится всей злою мощью,
Пригнув к земле и став поверх.

Ей не понять нас, не услышать,
Родник живой не пригубить,
На всё она готова, лишь бы
России ересь истребить.

Но не бывать такой развязке,
Ни ныне, ни вовек веков,
Ведь побеждает в русской сказке
Всегда Иван своих врагов.

То скачет он на сером волке,
То оседлает Горбунка,
И не догнать им, кто в ермолке,
Того смешного паренька.




Он прост на вид и не могуч он,
Не мастер пламенных речей,
Но не сильней его, не круче
Ни Змей Поганый, ни Кощей.

Не одолеть всем тёмным царствам,
Как ни старались бы они,
Им ненавистного иванства
Ни в век былой, ни в наши дни.

И так они его и этак,
Ножом, подножкой и огнём,
Ивана б только сжить со света,
Ну, а ему – всё нипочём!

Недаром звали Ванькой-встанькой
Народ наш стойкий чужаки,
Их гнули, но вставали Ваньки
Их нагибавшим вопреки.

А те, кто не сумел подняться,
Кому глаза закрыла ночь,
В небесное вступали братство,
Оттуда чтоб своим помочь.

И знать не зря, по воле Бога,
Народу русскому пришлось
Терпеть так долго и так много,
Чтоб в мире зло не прижилось.

Ведь кровь погибших миллионов
Бежит по жилам их детей,
На лихолетья перегонах
Им помогая быть сильней.

Вот и Москва, бессмертья гений,
Сгорая, воскресала вновь –
В войне извечной света с тенью
Её спасала предков кровь.

Есть у неё и тайный сторож,
В своём небесном далеке
Он сберегает этот город
С алмазной пикою в руке.

Разит Святой Георгий змея,
Копьём пронзая на лету,
Чтоб жалить больше не сумел он
Нас ни в десницу, ни в пяту.




Девятый век через столицу,
Деля её наискосок,
Рекой неспешной притворившись,
Струится времени поток.

Но как ни давит груз столетий,
Как ни усердствуют года,
Твоё, Москва, великолепье
Не потускнеет никогда.

А мы стареем и уходим,
Жизнь уступая молодым,
Так всё устроено в природе,
Хотим мы или не хотим.

Грядущее сплетая с прошлым,
Ткём настоящего ковёр,
Да, не всегда на нём хорошим
Наш получается узор.

Бывают узелки и петли,
Бывает с колером конфуз,
А мы, как водится издревле,
Вины за это тащим груз.

Себя прилюдно обвиняя
И проливая море слез,
Мы, на беду, не понимаем,
Что дури то апофеоз!

Так испокон веков бывало –
На каждый доброй воли жест,
Всегда в ответ нам прилетала
Насмешек ржавенькая жесть.

Винит Европа постоянно
В оплоте варварства Восток,
Считая умственным изъяном
Его извилин завиток.

Давно зачислил европеец
Себя в морали эталон:
Хоть ты индус, хоть ты индеец,
А всё одно святее он!

Еретиков нещадно жаря
На инквизиции кострах,
Топтал он в поисках Грааля
Горящий куст в святых местах.




Себе судья не сильно строгий,
Розовощёкий трансвестит,
Не тот он проводник в дороге,
Кто к храму сможет привести.

Когда-то Рим был центром мира
И Папа был его пророк,
А нынче сделался кумиром
Нахальный биржевой игрок.

Он шпарит, новый проповедник,
Пухлявым уверяя ртом,
Что ничего нет слаще денег
На свете этом и на том.

Но мы-то жили по-иному,
Другим молились мы богам,
И переучиваться снова,
Уж верно, не престало нам!

Подкрался незаметно как-то,
Комфорта маску нацепив,
Забив на равенство и братство,
Смазливый бес альтернатив.

Он изобилья погремушкой
Сманил на гибель род людской –
Через игольчатое ушко
Верблюжий не пройдёт конвой.

Оно, пожалуй, и не плохо,
Когда достатка через край,
Но тут не избежать подвоха –
Ведь богачу заказан рай.

Как разобраться – в чём подмена,
Где подлинник, а где фальшак,
Так всё смешалось в жизни бренной,
Что не понять уже никак.

И даже сам двуликий Янус,
Создатель мира и начал,
Не углядел, как жирный анус
Его творение подмял.

А тут и ведьма-виртуальность,
Так всем запудрила мозги,
Так затуманила реальность,
Что не видать уже ни зги.



И гонит нас она куда-то,
В чужой, бесчеловечный мир,
В котором боги – автоматы,
А жрица главная – Цифирь,

Молчаньем утекая в щелку
Взамен ответа напрямик,
Как рельсов переставить стрелку,
Чтоб не загнать себя в тупик.

В том тупике огни сияют,
И громом слух таранит рок,
Там каждый за себя играет
И каждый каждому там волк.

Да разве тех огней нам надо?
Они не светят, а слепят,
Сливаясь с отблесками ада,
В котором грешники горят.

Всегда опасное занятье –
Шагать по полю перемен,
Где, подрываясь, гибнут братья
И где не скрыться от проблем.

Какие ждут нас заморочки,
Какое будущее ждёт?
Оно без спроса и отсрочки
К нам обязательно придёт.

Напрасны мудрецов усилья –
Ни в одиночку, ни гурьбой,
Им вряд ли разобрать под силу,
Что предначертано судьбой.

* * *
Когда событий рвутся звенья
И не понять куда идти,
Спасает чудо озаренья,
Путь освещая впереди.

Оно как молния, как вспышка,
Как блиц фотографа во тьме,
Все наши тёмные делишки
Прокрутит словно в анимэ.

Прозрачны станут вдруг и ясны
Обоснованья всех причин,
И мир окажется прекрасней,
Чем нам мерещилось в ночи.




Но ненадолго озаренье
Нам дарит виденье преград,
Оно померкнет, к сожаленью,
Как осветительный снаряд.

И снова заживёт на ощупь
Тот, кто на миг прозревшим стал,
Но не поверит он уж больше
В туфту, что не было Христа.

Тьма долго и меня слепила,
Рабом таская за собой,
Пока Москва мне не открыла
Глаза родительской рукой,

Чтоб начертил послушный стилос
Итог раздумий в тишине,
Всё, что в душе моей скопилось
О ней самой и о стране.

Горю теперь одним желаньем,
Свой долгий завершая стих –
Успеть сказать ей на прощанье,
Пока мой голос не затих:

Москва, Москва – я твой ребёнок,
Твой беспокойный гражданин,
Заворожён тобой с пелёнок,
И, кажется, не я один.

Могучий град, на перекрёстке
Времён, дорог и языков,
Стоишь ты, в рубище и блеске,
Славянский сфинкс среди веков.

Какой бы враг тебя не рушил,
Кто б не уродовал твой лик,
Твою загадочную душу
Никто не понял, не постиг.

Когда и нас уже не будет,
Дышать ты будешь и цвести,
Кров отдавая новым людям,
И помогая им в пути.

И как бы ни был день ненастен,
Куда б сомненья ни вели,
Спасеньем будешь от напастей
И лучшим городом Земли!