Дочь Монтесумы

33. Часть 1, часть 2 ниже               
  Изабелла де
Сигуенса отомщена
После смерти Куаутемока мы с Отоми мирно жили в Городе Сосен еще много лет. Страна наша была
суровой и бедной, и несмотря на то, что мы не подчинялись испанцам и не платили ям дани, они после
возвращения Кортеса в Испанию не пытались нас покорить. Под их властью был уже весь Анауак, за исключением немногих племен, живших в таких же труднодоступных местах, как наше, и, поскольку покорение остатков народа отоми не судило испанцам ничего, кроме жестоких схваток, они оставили нас в покое
до лучших времен.
Я сказал «остатков народа отоми» потому, что постепенно многие племена отоми сами склонились перед испанцами, и под конец у нас остались только Город Сосен да его окрестности на протяжении нескольких десятков миль в окружности. По правде говоря,
только любовь к Отоми, уважение к ее древнему роду и имени да еще, может быть, слава непобедимого
белого вождя и мое воинское искусство удерживали
вокруг нас немногочисленных подданных.
Меня могут спросить: был ли я счастлив? Для сча-
стья мне было дано многое, и вряд ли небо благословило кого-нибудь более красивой и любящей женой,
столько раз подтверждавшей свое чувство подвигами самопожертвования. Эта женщина по доброй воле легла со мной рядом на алтарь смерти; ради меня она обагрила свои руки кровью; ее мудрость помогала мне во многих затруднениях, а ее любовь утешала меня во всех печалях. Если бы благодарность
могла покорять сердца мужчин, я бы навеки положил
свое к ногам Отоми; в какой-то мере так оно и было
и так остается до сих пор. Но разве может благодарность, любое другое чувство или даже сама любовь,
поработившая душу, заставить человека забыть родной дом? Я, вождь индейцев, сражающийся вместе
с обреченным народом против неотвратимой судьбы,
разве мог я забыть свою юность со всеми ее надеждами и страхами, забыть долину Уэйвни, цветок, который там цвел, и свою клятву, пусть даже нарушенную?
Ведь все было против меня, обстоятельства оказались сильнее, и тот, кто прочтет эту историю, вряд
ли осудит мои поступки. Поистине немного найдется
людей, кто на моем месте, осаждаемый со всех сторон сомнениями, трудностями и опасностями, поступил бы иначе.
Но память не давала мне покоя. Сколько раз я пробуждался среди ночи и даже рядом с Отоми лежал,
томимый воспоминаниями и раскаянием, если только человек вообще может раскаиваться в том, что от
него не зависит. Ибо я оставался чужеземцем в чужой
стране, и, хотя мой дом был здесь и мои дети – рядом со мной, я не мог позабыть о другом своем доме и о Лили, которую потерял. По-прежнему я носил
ее кольцо на руке, но это было единственное, что у
меня от нее осталось. Я не знал, замужем Лили или
нет, жива она или умерла. С каждым годом пропасть
между нами становилась все глубже, но мысли о ней
преследовали меня неотступно, как тень; они пробивались даже сквозь бурную любовь Отоми, я чувствовал их даже в поцелуях моих детей. Страшнее всего
было то, что я сам презирал себя за подобные сожаления. Однако еще больше я боялся, что Отоми, которая никогда со мной об этом не говорила, читает в
моей душе:
Пускай мы врозь,
Зато душою вместе.
Так было написано на колечке Лили, и так оно было в действительности. Да, мы были врозь, так далеко друг от друга, что невозможно даже представить
мост, который бы нас соединил, но все равно душой
я оставался вместе с нею. Может быть, в ее душе все
уже охладело, но моя по-прежнему стремилась к ней
через горы, через моря, через бездну смерти, – если
она умерла и смерть разделила нас. Я по-прежнему
втайне мечтал о любви, которой сам изменил.
Тот, кто прочел историю моих юных лет, наверное,
помнит рассказ о смерти некой Изабеллы де Сигуенса, о том, как в последний час она прокляла священника, прибавившего оскорбления и брань к ее мукам,
и пожелала ему умереть еще более ужасной смертью
от рук таких же фанатиков. Если память мне не изменяет, я уже говорил, что все это исполнилось, причем
самым удивительным образом.
После того как Кортес завоевал Анауак, этот ретивый священник в числе прочих приплыл из Испании,
чтобы пытками и мечом внушить индейцам любовь к
истинному богу. Среди своих собратьев, занятых тем
же милосердным делом, он был самым рьяным.
Индейские жрецы творили немала жестокостей,
вырывая сердца своих жертв и принося их в дар Уицилопочтли или Кецалькоатлю, но они, по крайней мере, отправляли души несчастных в Обиталище Солнца. Христианские же священники не только заменили
жертвенный камень изощренными орудиями пытки и
кострами, на которых сжигали людей живьем, но в довершение всего души, освобождаемые таким способом от земных уз, они отсылали теперь в Обиталище
Сатаны.
Так вот, среди всех изуверов самым дерзким и самым жестоким был наш отец Педро. Он появлялся то
тут, то там, отмечая – свой путь трупами идолопоклонников, и в конце концов заслужил прозвище «Дьявола Христова». Но однажды он в своем святом рвении
забрался слишком далеко и был захвачен одним из
племен отоми. Это племя откололось от нас из-за своей приверженности к человеческим жертвоприношениям, но испанцам тоже еще не подчинилось. И вот
как-то раз мне донесли, что жрецы племени хотят принести в жертву Тескатлипоке захваченного в плен христианского миссионера. Это произошло на четырнадцатом году нашего правления в Городе Сосен.
Я тотчас собрался и с небольшим отрядом направился к касику племени, надеясь, что мне удастся убедить его отпустить священника. Хотя племя и вышло
из нашего союза, мы с касиком сохраняли видимость
дружбы.
Однако, как я ни торопился, месть жрецов опередила меня. Когда мы прибыли в деревню, «Дьявола
Христова» уже вели к жертвенному камню перед установленным на столбе отвратительным идолом, вокруг
которого торчали колья с черепами. Обнаженный до
пояса, со связанными за спиной руками и свисающими на грудь полуседыми космами, отец Педро шел к
месту казни, яростно мотая время от времени головой, чтобы избавиться от укусов жужжавших над ним
москитов. Тонкие губы его бормотали слова молитв, а
пронзительные глазки впивались в лица его заклятых
врагов скорее с угрозой, чем с мольбой о пощаде.
Я взглянул на него и удивился. Я вгляделся пристальнее и только тогда узнал этого человека. Внезапно в памяти у меня возникло мрачное подземелье
в Севилье, прелестная молодая женщина в саване
и тонколицый, облаченный в черное, священник, который разбивает ей губы распятием слоновой кости
и проклинает за богохульство. Этот самый священник был сейчас передо мной! Изабелла де Сигуенса
пожелала ему такой же участи, как ее собственная.
Желание ее сбылось. Теперь я не остановил бы руку судьбы, даже если бы это было в моей власти. Я
остался в стороне, но когда «дьявол Христов» проходил мимо, заговорил с ним по-испански:
– Вспомни, святой отец, может быть, ты уже позабыл, но вспомни сейчас предсмертную мольбу Изабеллы де Сигуенса, которую ты обрек на смерть в Севилье много лет назад!
Священник услышал меня и, побледнев как смерть,
несмотря на загар, так затрясся, что я думал, он вотвот свалится. С ужасом уставился он на меня, но увидел перед собой только обыкновенного индейского
вождя, радующегося гибели одного из своих угнетателей.
– Сатана! – прохрипел он. – Ты пришел из ада терзать меня в мой последний час?
– Вспомни предсмертную мольбу Изабеллы де Сигуенса, которую ты ударил и проклял, – ответил я насмешливо. – Не пытайся узнать, кто я, вспомни только ее слова и не забывай их до конца!
Мгновение он стоял, оцепенев и не обращая внимания на толчки своих мучителей, но затем смелость
вернулась к нему, и он завопил пронзительным голосом:
– Прочь от меня, сатана, не боюсь тебя! Я помню
эту погибшую грешницу, да успокоится ее душа! Ее
проклятие настигло меня, но я радуюсь, да, радуюсь
этому, ибо по ту сторону жертвенного камня передо
мной отверзнутся небесные врата. Прочь, сатана, не
боюсь тебя, не боюсь!
Его потащили дальше, а он все еще продолжал вопить:
– О, господи, прими мою душу! Прими!
Да успокоится и его душа! Он был жесток, но, по
крайней мере, не труслив и, как подобает, принял все
муки, на которые сам обрекал стольких людей.
Случай этот, сам по себе незначительный, привел
к неожиданно важным последствиям. Если бы я вы-
рвал тогда отца Педро из рук жрецов, мне бы, наверное, не пришлось сейчас дописывать эту историю в
своем доме в долине Уэйвни
Хагард